К нам осень не придёт

Елена дрожала и тёрла глаза, мучительно стараясь сообразить, что же такое страшное, отвратительное происходило только что, вот просто мгновение назад.

– Анна… Анна разбилась, мамаша! Мы поднялись с нею на чердак, она выпала из окна!..

– Анна? – мать поджала губы и помолчала немного. Затем она глубоко вздохнула и погладила Елену по голове. – Что ты, родная, что выдумываешь – спит Анна давно. И ты засыпай. А про кошмары забудь.

Мать уложила Елену, закутала её в одеяло – её всё ещё трясло, в голове стоял туман. Елена подчинялась заботливым рукам, хотя в груди что-то неприятно ныло – не сильно, но неотступно, не давая забыться. Точно чуть зарубцевавшаяся рана, которая, едва дотронься, снова вскроется и заболит ещё сильней. Елена перевела взгляд на окно, увидела пробивающийся сквозь шторы лунный свет – и тут вдруг разом вспомнила и отчаянно зарыдала.

– Ан-на… Он-на зам-муж в-выходит… З-за Володеньку Л-левашёва… – прерывисто бормотала Елена сквозь слезы, с силой дергала себя за волосы и отталкивала обнимающую её мать. – Оставьте, т-теперь уж всё, мамаша…

– Ты откуда же знаешь, милая? Или отец-деспот уж всё тебе сказал? – помертвевшими губами шептала мать, но Елена не отвечала.

От слёз ей не стало легче, скорее наоборот: боль в груди, казалось, уютно угнездилась где-то глубоко и навсегда; хоть рыдай, хоть кричи – она не уйдет. Если бы можно было уйти куда-нибудь, уехать далеко-далеко, не видеть больше ни одного знакомого лица! Но этому не бывать: придётся стоять в храме, пока будут венчать Анну и Володеньку, присутствовать на свадьбе, провожать молодых, – а потом навещать Анну в доме мужа, гостить у них на праздники, дни ангела, крестины…

Елена пустилась рыдать ещё горше, но сил уже не было: постепенно она затихла и лежала на спине неподвижно, уставившись в потолок; лишь изредка вырывались у неё приглушённые всхлипы. Мать сидела рядом, стиснув руки; её лицо было искажено страданием, и Елена вяло подумала, что матушка, вероятно, отдала бы жизнь за неё; она любит её больше всего на свете – и ничем не может ей помочь! Но она размышляла об этом холодно и отстранённо; никого ей в эту минуту не было жалко больше себя самой. Она несчастна – и придётся матушке с этим смириться.

– Пусть, – произнесла она громким безжизненным голосом. – Мне и дела нет. Сестра замуж выйдет, а я с вами, маменька, останусь. Мне не нужно никого.

Мать испуганно вздрогнула.

– Нет, родимая, что ты, нет, – заговорила она. – Ты молодая, ещё полюбишь; ты же у меня умница. Не стоит он, чтобы так мучиться! Он пустой человек, Еленушка, он на наши деньги зарится, а любви твоей ему не надобно…

Елену передернуло от этих слов, но плакать она уж больше не могла.

– Не нужно, перестанемте о нём, маменька. Пусть их. Пусть Анет за него выходит – она красавица, весёлая, милая, она всегда всем по сердцу. Ей и счастливой быть, а я…

Она перевела взгляд на мать и даже попыталась улыбнуться дрожащими губами, но не смогла: матушка смотрела прямо перед собой, глаза её бешено сверкали, рот был сжат, кулаки стиснуты. Елена еще ни разу не видела свою тихую кроткую мать такою.

– Что с вами, маменька? – оробев, спросила она.

– Не бывать этому. Не будет она счастлива, нет, – отрывисто и глухо проговорила мать. – Ты только и знаешь, что дорогу ей уступать, отец на неё разве что не молится! Только вот я не смирюсь… – она осеклась и замолчала.

Елена испуганно смотрела на мать, не понимая, о чём это она – но та вдруг засуетилась, вскочила на ноги с неправдоподобной лёгкостью, поправила покрывало и задёрнула плотнее шторы. Затем матушка принесла Елене горячего молока с ландышевыми каплями, уложила её в постель и сидела рядом, держа дочь за руку, пока ту не сморил сон.

* * *

Помолвка ещё не была официально объявлена, но граф Левашёв объяснился с Анной и получил согласие. Внешне всё шло как обычно: Владимир продолжал навещать Калитиных, был внимателен и любезен; Анна по-прежнему смеялась, танцевала и рисовала. Она почти ни с кем не говорила о будущем муже, так что непонятно было – любит ли она его, счастлива ли, что станет его женою? Елене жёг язык этот вопрос, но она боялась его задать, как и услышать ответ. Казалось, что пока сестра ничего не говорит, этой помолвки словно бы не существует… Но это была бесплодная надежда! Папенька твердо был намерен породниться с графом Левашёвым и считал брак Анны делом решённым и подписанным.

Семья Калитиных собиралась переехать на дачу в Стрельну, полным ходом шла предотъездная суета, как вдруг неожиданно захворала Анна. С самого утра она была непривычно тихой и молчаливой, не напевала, не пританцовывала, не смеялась – только потерянно бродила по комнатам и часто присаживалась отдохнуть. На расспросы матери она отвечала лишь: «Голова что-то болит, маменька… Не беспокойтесь – посижу немного, и пройдет». Однако за обедом она совсем не могла кушать, жаловалась на головокружение и слабость, а в какой-то момент встала и молча пошла из-за стола. Отец встревоженно окликнул её, но Анна не отвечала, а дойдя до двери столовой, внезапно лишилась чувств.

Доктор, старый знакомый их семьи, однако, никакой опасной хвори не обнаружил, а списал обморок на переутомление и тревогу, вызванную помолвкой. «Ох, уж эти молодые девицы, – приговаривал он, щупая у Анны пульс. – Сперва бегают, пляшут, одни вальсы с контрдансами на уме – а потом допляшутся до обморока». Доктор прописал ей укрепляющее средство и полный покой.

На следующий день Анна встала и спустилась к завтраку, но всё время трапезы сидела молча и лишь притворялась, что кушает… Маменька велела Елене поговорить с сестрой откровенно – мол, может быть, она хоть ей расскажет, что у неё болит. Елена честно старалась выполнить наказ – Анна, в свою очередь, обрадовалась её обществу и попросила посидеть с ней.

Однако на вопросы о здоровье она твердила какую-то нелепицу: что покойная матушка – та, что её родила – приходит и всё стоит во внутреннем дворе; внутрь зайти не может, а её, Анну, к себе зовет. А как Анна сбежит по чёрной лестнице вниз, матушки уж и след простыл. Вот только если спрыгнуть туда вниз, на камни – может, тогда и получиться её догнать.

Елена слушала её бред, леденея про себя. Никогда раньше Анна не высказывала таких жутких мыслей, никакие призраки покойной матери ей не являлись, а теперь… Что же с ней происходит? Но когда она поделилась всем этим с маменькой, та строго-настрого запретила говорить с кем-либо на эту тему.

– Ты же не хочешь, чтобы твою сестру помешанной ославили? И ославят, если будем болтать!

– Но маменька, надо же доктору сказать… Может, ей микстуры или капли какие…

– Никому ни слова! – нервно воскликнула мать. – И папенька твой ничего не должен знать. Незачем ему волноваться да в ужас приходить; Анне скоро лучше станет, вот увидишь.

Елене решение матери показалось весьма странным. Однако она с детства привыкла слушать старших, а потому молча подчинилась.

Матушка сама ухаживала за Анной, проводила с ней много времени, составляла какие-то травяные настои, заваривала чаи. Елена на несколько часов приходила посидеть с больной – Анна почти не покидала своей комнаты. Она порой бывала оживленной, но очень ненадолго. Снова и снова она вспоминала покойную мать, говорила о ней. И, как с содроганием заметила Елена, Анет временами начинала разговаривать с матерью, точно та была жива и сидела рядом с нею.

* * *

По просьбе матери Елена зашла навестить Анну рано утром. Сестра сидела в постели. Она только что выпила присланный матушкой отвар и с улыбкой посматривала в растворённое окно: ночью шёл дождь, а утро выдалось ясное, солнечное. Слышался щебет птиц, в комнате витал аромат зацветшей сирени. Не оглянувшись на вошедшую, Анна оживлённо заговорила:

– А я как давеча окно отворила, так и подумала, что уж непременно нынче придёте… Как же хорошо! Я вас, маменька, ни с кем бы не перепутала, ни за что на свете!

Елена заметила, что Анна смотрит на неё в зеркало, стоящее на туалетном столике у окна, где сестра обычно причёсывалась. Неужели Анет приняла младшую сестру за мать? Да и слова Анны звучали весьма странно. Елена хотела что-то сказать, но Анна прибавила:

– Вы, маменька, всё ещё та чудесная красавица, прямо как на портрете в гостиной! Ах, как я мечтаю о таком великолепном красном платье!.. А синий цветок в волосах!.. Я за всю жизнь не видела никого красивее вас!

Елена похолодела. В гостиной действительно висел портрет в полный рост княжны Алтын Азаматовны, покойной матери Анны – в красном бальном платье, с синим цветком, приколотым к тяжёлому узлу волос. Княжна смотрелась на портрете совсем девочкой – изящная, точно статуэтка, стройная, хрупко-прекрасная со своими тёмными косами и узкими, угольно-чёрными очами. Как знала Елена, этот портрет был написан, когда Алтын Азаматовна Калитина уже носила во чреве дочь Анну… О да, княжна была несказанно красива, а Анна похожа на неё, точно отражение в зеркале!.. Куда уж до них Катерине Федоровне и Елене!

На мгновение невольная горечь заставила Елену забыть о состоянии сестры. Но тут же она вспомнила, что Анна больна… Ей снова мерещится родная мать – а ведь её матери уж двадцатый год, как нет на свете!

Елена выступила вперёд, стремясь успокоить сестру.

– Ты не маменька! – пронзительно вскрикнула Анна; она вскочила с постели и закрыла руками лицо.

– Я Элен, милая, твоя сестра Элен… Не бойся, ты просто захворала, но завтра будет лучше…

Елена приближалась, приговаривая успокаивающие слова; она заметила, что Анна пятится от неё к окну. В белом пеньюаре, исхудалая, с запавшими щеками, она, казалось, просвечивала насквозь в ярком весеннем солнце. Елена ахнула: лёгким неуловимым движением Анна вспорхнула прямо на столик у раскрытого окна… Елена кинулась вперёд и изо всей силы обхватила ноги сестры. «Прямо как тогда, в моём сне… Только то ночью было, а сейчас день», – билась в голове единственная мысль.

– Успокойся же, Анет, тише… Марфуша, Люба, скорее сюда, помогите! Эй, кто там есть?

На крик вбежала горничная Любка; вдвоём они, наконец, стащили отчаянно брыкавшуюся Анну со столика и уложили на постель. Заглянула Марфа и кинулась за барыней.

– Пустите! Где моя мать? Маменька, не уходите, не покидайте меня! – кричала Анна.

В дверях появилась Катерина Фёдоровна; она велела Марфе закрыть окно, властно отстранила Елену и присела рядом с рыдающей Анной.

– Я здесь, Анет, милая, я с тобой. Ты меня звала?

Однако Анет, всегда покорная и ласковая с мачехой, резко оттолкнула её; натянув на себя одеяло, она поджала ноги и съёжилась, точно перепуганный зверёк.

– Уходите, – прошептала она. – Вы не моя маменька. Вы чужая. Я боюсь, боюсь…

Катерина Фёдоровна внимательно всмотрелась в лицо падчерицы; Елене показалось, что глаза матери странно блеснули.

– Ну что ты, бедняжка, – ласково проговорила она. – Ты совсем нездорова. Разумеется, я уйду, коли желаешь; вот, может быть, Еленушка с тобой ещё побудет?

Анна затравленно взглянула на сестру, но перечить не стала. Окно было заперто и занавешено, снизу принесли приготовленные матерью настойки. Анна, казалось, пришла в себя; по крайней мере, она больше не заговаривалась, не звала покойную мать и не кидалась к окну. Елена же страшно трусила: что, если припадок повторится, а у неё не хватит сил или времени остановить больную?