Мы нарушаем правила зимы

Его замечательный прожект всё равно пока оставался несколько шатким: маменька Софьи так и не давала своего согласия на брак дочери с графом Левашёвым. Да ещё поговаривала, что император точно будет против этой авантюры. Софи же в ответ бросалась ей на шею, ласкалась и умоляла не чинить препятствий её счастью… Нарышкина-старшая ненадолго оттаивала, затем снова и снова принималась уговаривать Софи не быть столь легкомысленной и прислушаться к голосу разума. На что Софья иногда смеялась, а порой дулась, уходила к себе, даже плакала…

– Понимаете, Владимир Андреевич, maman любит меня и страшно беспокоится о моём здоровье. Но – в глазах наших друзей я веду себя неправильно! Это сбивает маменьку с толку, да ещё она уверена, что его величество не одобрит…

Владимир кивал и понимал, что всё это может тянуться очень долго, если не предпринять каких-либо решительных шагов. Благодаря своей обходительности, манерам и отличному знанию французского языка он был на хорошем счету в Министерстве иностранных дел и у своего патрона, господина Нессельроде. Однако на мать Софьи Дмитриевны всё это, по-видимому, не производило никакого впечатления. Как Левашёв ни пытался понравиться ей, Нарышкина-старшая оставалась холодна. А Софи это ужасно огорчало.

– Ничего, не обращайте внимания, Владимир Андреевич! Я уверена, маменька ещё оценит вас по достоинству, и даже полюбит!

Только вот неизвестно, когда это могло произойти. Владимир пока не спешил делать предложение руки и сердца, не желая получить от её матери категорический отказ.

Они с Софьей Дмитриевной теперь часто бывали вместе на балах, приёмах, обедах. Ходили различные слухи о дуэли, на которой граф Левашёв дрался за Софи с двумя противниками: Шуваловым и Шаинским. Последний никаких подробностей не рассказывал – по официальной версии он сам разрядил пистолет себе в грудь, случайно нажав на курок. У Владимира же рана была навылет, и он тоже отнекивался «неосторожным поведением с оружием». А уж граф Шувалов, который остался невредим и не стрелял, вообще отказывался даже обсуждать эту историю.

Таким образом, в глазах светских сплетников Владимир Левашёв смотрелся героем. Даже то, что будучи в трауре по супруге, он решился ввязаться в дуэль, извинялось его горячим нравом и безумной любовью к прелестной Софье Дмитриевне.

* * *

На очередном журфиксе у госпожи Нессельроде они с Софи, с чашечками английского чая в руках, устроились у камина, где подмигивали догорающие угольки. Нарышкина-старшая уже не хмурила брови так откровенно, как в самом начале их романа, но всё равно смотрела неодобрительно.

– Мне ужасно не хватает времени наглядеться на вас, дорогая, – тихо сказал Владимир. – Подумать только, я смогу любоваться вами лишь два или три часа! А на следующий день мне снова придётся идти на службу и томиться в ожидании новой встречи!

Софья ласково взглянула на него.

– Если только вы не шутите, я могла бы сказать матушке, что принимаю приглашение Мари Завадской побыть немного у них в усадьбе, подышать там свежим воздухом. Мама всегда одобряет, когда я думаю о своём здоровье!

– Великолепная идея! – вскричал Левашёв. – Господин Завадский вечно зазывает меня туда! А во время той самой охоты, когда на Анет напала собака… – он запнулся и умолк.

– Так что же? – спросила Софи. – Если вы хотели сказать что-то о вашей покойной супруге, говорите. Я вовсе не желаю, чтобы эта тема стала для нас запретной.

Но для Владимира это было уж слишком: обсуждать с мадемуазель Нарышкиной охоту у Завадских и нападение на Анну! Сейчас, когда он был в шаге от осуществления своей мечты сделаться мужем Софьи Дмитриевны и зятем его величества, он хотел бы забыть Анну и всё, связанное с ней, как страшный сон. Но, к сожалению, это было невозможно.

– Софья Дмитриевна, простите, Бога ради – но я пока не могу говорить об Анет спокойно… Простите меня.

Владимир проговорил это глухо, отвернувшись – затем он уткнулся лицом в ладони, ибо отлично знал, как трогательно и печально смотрится в этой позе.

Наступила пауза. Софья легко соскользнула с кресла, наклонилась к Левашёву и провела рукой по его каштановым волосам.

– Прошу вас, не плачьте, милый Владимир Андреевич… Я ужасно сожалею, что была такой нечуткой! Знаю: ваше горе ещё слишком свежо.

Она присела на ручку его кресла. Левашёв крепко зажмурился, надеясь и вправду выдавить слезу, и на всякий случай «неловко» вытер глаза кулаком.

– В вашем присутствии это горе становится далёким, я смогу гораздо скорее примириться с утратой, – нежно прошептал он. – Непременно, непременно поезжайте к Завадским! Там наша встреча устроится как нельзя лучше…

Длинные золотистые ресницы Софи трепетали, а щёки заливал нежно-розовый румянец. Вскоре заиграли вальс, и Левашёв подал Софье Дмитриевне руку. Они закружились. Софи была точно пёрышко в его руках, лёгкая и эфемерная, в то же время он слышал её взволнованное дыхание и видел, как блестят её глаза. Владимир обвивал левой рукой её тоненький стан и думал: каким счастьем были бы для него эти мгновения, если бы призрак бывшей супруги не витал над ним… И если бы тёща, Катерина Фёдоровна, не маячила перед глазами живой угрозой.

* * *

Всю весну речи не шло, чтобы Левашёв с Еленой и детьми уехали куда-либо за границу. Владимир искусно лавировал между Еленой и Катериной Фёдоровной. Он убеждал первую, что страшно хочет скорее уехать, но это сильно повредит его карьере и уронит в глазах господина Нессельроде. Элен соглашалась и советовала не просить отпуска, если только Володенька чувствует себя в силах ходить на службу.

Левашёв заводил такие разговоры в присутствии тёщи – та для виду кивала и не возражала ни словом. Но по её поджатым губам и презрительно-насмешливому взгляду Владимир понимал, что Катерина Фёдоровна насквозь видит его игру. В итоге он трусливо избегал оставаться с ней один на один. При этом был подчёркнуто ласков и нежен с Еленой, и внимателен к детям: расспрашивал об их здоровье, играх, питании, и тщательно запоминал услышанное. Когда появлялись гости, Левашёв без конца рассказывал им о детях, так что присутствующие умилялись и считали его образцовейшим из отцов.

* * *

Сообщение Дениса о встрече с Анной в книжной лавке, повергло Владимира в шок, хотя он и пытался тогда успокоить себя изо всех сил. А вот для Катерины Фёдоровны этот факт мог послужить ему оправданием – до поры до времени.

Когда вернулась пропадавшая весь день Люба, Елена приступила к ней с расспросами. Однако горничная ответила, что повздорила с Денисом, обиделась и, разнервничавшись, убежала из дому. Елена, кажется, поверила, пожурила Любу и велела больше не вести себя так безответственно.

Через несколько дней все вроде как успокоились, и побег Любы был забыт. Вечером, когда Элен ушла к себе, Владимир пригласил тёщу в столовую и отослал всех слуг, дабы поговорить наедине.

Когда они уселись друг против друга, Левашёв невольно содрогнулся. Ему вспомнилась прошлая осень, их заговор с Катериной Фёдоровной насчёт убийства Анны. Тогда, ослеплённый блестящими надеждами, он не предполагал, что осуществление его замысла окажется таким непростым. Да и тёща казалась вполне хорошим союзником.

– Я пригласил вас сюда не просто так, – нарушил он молчание. – К сожалению, Денис принёс мне сегодня весьма тревожную весть.

В лице собеседницы не дрогнул ни один мускул.

– Денису показалось, что он видел Анну в городе. Он теперь практически уверен, что графиня не погибла при пожаре, и разумеется, такая возможность не исключена, – сообщил Владимир, внимательно наблюдая за Катериной Фёдоровной. – Понимаете ли вы, что это означает?

Наступила пауза.

– Ему показалось? – переспросила тёща. – Или он в самом деле её видел?

Она повернулась и взглянула в окно, за которым начинался дождь. Она сидела перед ним, такая же, как всегда: спокойная и строгая. Левашёв сжал кулаки – да не может быть, чтобы эта женщина имела такое самообладание! Небось нарочно притворяется невозмутимой, чтобы вывести его из себя!

Ночи становились всё светлее, но улицы в городе пока освещались по-зимнему. И теперь, когда за окном покачивался фонарь, в его неверном свете Владимир видел неподвижный, чёткий профиль исхудавшего лица Катерины Фёдоровны, её впалую бледную щёку, заострившийся подбородок… Левашёв давно не присматривался к тёще пристально, и сейчас отметил её болезненный, изнурённый вид. «Неужто всё-таки хворает? Вот бы хорошо, кабы померла скоро!» – подумал он.

– Неужели мне надо подсказывать, как теперь лучше поступить, граф? – произнесла Катерина Фёдоровна. – Вы, полагаю, и сами понимаете, что эту вашу незнакомку, похожую на Анет, надо отыскать любой ценой! Иначе… Да что там говорить! Мне странно, что вы предпочли бездействовать.

Она пожала плечами.

– Денис не узнал, где живет эта девушка, похожая на Анну Алексеевну. Он не догадался пойти за ней следом…

– Ну, если вы и дальше будете полагаться на безмозглого лакея, – перебила Катерина Фёдоровна, – не удивлюсь, когда в ваш дом постучится квартальный надзиратель, дабы спросить вас кое о чём. Вы уже придумали, что станете отвечать?

Опять она позволяет себе над ним издеваться! Да неужели не понимает, что сама завязла в этом деле по уши?

– Я что, должен был самолично объехать весь город и спрашивать каждого встречного?! По-вашему, мне нечего делать? Если вы не заметили, у меня служба!

– Служба? О да! – Катерина Фёдоровна бросила на него ироничный взгляд. – Я заметила ещё и другое: кроме службы вы очень усердно исполняете обязанности светского денди и не пропускаете ни одного приёма или ужина. А на этих приёмах неизменно оказываете внимание мадемуазель Нарышкиной. Слухи, знаете ли, граф, доходят быстро, какой бы затворницей я ни была.

Её слова привели Владимира в ярость, так что спина его покрылась мурашками.

– Как вы можете повторять досужие сплетни? Вы, взрослая разумная женщина! – прошипел он, сжимая кулаки. – Я не позволю вам огорчать Элен и пересказывать ей эту чепуху!

– Вот как, не позволите? Ну что же, буду знать, – проговорила тёща. – Надо полагать, вы прикажете убить меня, как и Анет?

– Не несите чушь! Я обязан бывать в свете, от этого зависит моё продвижение по службе! И как, по-вашему, я должен избегать общения с дамами Нарышкиными, если они посещают те же салоны?! Или я должен прослыть невоспитанным грубияном?!

– Прекратите истерику, Владимир Андреевич, – брезгливо сказала Катерина Фёдоровна. – Поверьте, мне нет дела до вашей карьеры, светских обязанностей, а также – за кем вы изволите там волочиться! Меня волнует только спокойствие моей дочери!

– Спросите же у неё, довольна ли она мной, и обижаю ли я её или детей?!