На юге Москвы

– Ну а что нам тогда делать? Слушать психоистории Вити что ли?

– Нет, я точно не собираюсь пить с Витей. Я его не перевариваю.

– Он еще и к девочкам по-любому приставать начнет. Нет, остаемся, – отмахнулся Саша.

Помолчали. Саша вновь закурил, а Мурашов опустошил свой огромный стакан и сидел, медленно гладя струны старой гитары. Пользуясь случаем, я достала фотоаппарат и запечатлела эту картину. Картину внешнего спокойствия, но внутренней борьбы. Борьбы за верное решение.

– Ну, так ребят, что мы решили? – спросил Саша, докурив.

– Поехали на дачу, чего уж, – сказала Лида.

Мы с Ирой поддержали эту идею.

– А Витя? – тихо спросил Мурашов.

– Да хуй с ним, с Витей.

– Но он же наше пиво захочет выпить!

– Мы скажем, что у нас нет пива, что это лимонад, – хохотала Ира.

Разговор плавно перешел на музыкальную тему. Говорили о старых песнях, об Элвисе Пресли, о Битлах. Лида признавалась в своей любви к Квин, а Мурашов в том, что больше не слушает Билтз. Затем заговорили о еде. Обсудили жареный лук на мангале. Молчали, вслушиваясь в мужской баритон, ровно наложенный на томную игру струнных инструментов.

– Значит, что сейчас ехать на Теплый стан, – прервал молчание Мурашов. – Тридцать восемь рублей по карте МастерКард. Оттуда ехать на дачу, еще тридцать восемь рублей по карте МастерКард. Ехать на автобусе в субботу, – он выделил слово «суббота», – когда весь автобус заполнен. Стоять полтора часа.

– Полтора часа?!

– ПОЛТОРА ЧАСА??! – Нет!! – В СМЫСЛЕ??

– Да нет же!! Час – это максимум. Без пробок так вообще минут сорок пять, – пояснил Саша.

– Стоять сорок пять минут… – протянул Мурашов.

– Да какой нахуй стоять…

– Кто кроме нас хочет на дачу к дяде Вите? Прально, никто!

– Да я хочу на дачу на самом деле, это я так ломаюсь. Но Витя… Витя – это, конечно…

– Витя – это тот человек, над которым можно поржать, – продолжил Саша. – Он просто обидится и уедет домой, я тебе серьезно говорю.

– Ага, он может обидеться и наслать на нас тучу.

Все посмеялись. Ребята распили пиво. Ира сказала, что пора завязывать с алкоголем. Все согласились, но продолжили пить. Я допила свой чай. Саша старательно собирал рюкзак, который ему с трудом удалось взвались себе на плечи.

Все время, пока мы шли, Саша плелся где-то позади, и мы останавливались, чтобы подождать бедолагу. Казалось, что в этом рюкзаке сидел целый человек, причем взрослый и довольно полный, а не пакеты с соком, мясо для шашлыка и прочие прибамбасы.

Проехав одну станцию, мы вышли из метро, дошли до автобусной остановки, и Саша наконец смог сбросить этот дурацкий рюкзак. Парни пошли курить, а мы остались стоять и обсуждать людей на рекламном плакате. Мужчина, женщина и ребенок рекламировали очередную зубную пасту. Конечно, отбеливающую. Конечно, натуральную. Конечно, нет.

– Этот мужик как минимум похож на педофила, – утверждала Лида.

– Только посмотрите, у него же очки неровно сидят на носу! – громко говорила я.

Очки в черной оправе и без того ужасно смотрелись на лице мужчины, а еще были кривыми. Зубы троих с плаката ослепляли своей неестественностью, явно отпугивая потенциальных покупателей. Женщина выглядела еще более-менее адекватной, как и ребенок, поэтому оторвавшись на несчастном мужике-педофиле, мы перешли к обсуждению другого плаката.

На нем изображалась большая семья: парень и девушка, и, видимо, родители кого-то из них. Молодая пара довольно естественно смотрелась на снимке, что нельзя было сказать о других персонажах. Рука дамы имитировала прикосновение к животу мужа, а лицо ее говорило что-то типа «Ну когда это уже кончится, господи боже мой!».

Никогда не понимала этих людей с рекламных плакатов. До какой степени нужно разочароваться в окружающей действительности и в себе, чтобы согласиться на такое? Или, быть может, люди идут на это только ради денег? Нет, постойте, проституток я могу понять, да (на самом деле не могу, но предполагаю, что могу после просмотра таких фильмов как «Молода и прекрасна» и «Эскорт»), могу понять воров, но людей, которые сверкают своими отфотошопленными зубками, рекламируя очередной ненужный продукт, я не могу. Мне кажется, что если какой-нибудь задрипанный менеджер подойдет к тому же бомжу Василию, живущему около станции пригородных поездов, и предложит сняться в рекламе, то бомж Василий обольет его новенький костюмчик горячей мочой, потому что предложить сняться для рекламы – самое унизительное оскорбление, которое существует на свете.

Когда подошел автобус, каждый из нас думал только о том, чтобы успеть занять местечко. Я, будучи маленькой и юркой, проскользнула мимо, кажется, не одного десятка бабулек, и в итоге мне удалось занять отличное место около окна. Моим спутникам повезло чуть меньше: Саша занял одно место, и посадил Иру, а Лиду с Мурашовым вовсе затолкали люди с большими сумками, и они остались стоять в начале салона.

Время пролетело незаметно. Я проснулась, когда меня позвала Ира.

– Уже выходим? – удивилась я.

Мы очутились на хорошей асфальтированной дороге около шоссе. Впереди простилалось зеленой скатертью ровное поле, за которым еле виднелся маленький густой лесок. Как и обещали синоптики, пошел дождь. Сначала по траве, а потом и по грязи мы бежали к машине.

Саша сел на переднее сиденье, а мы вчетвером кое-как уместились сзади (Ира с трудом захлопнула дверь). Дождь усилился, Саша поблагодарил мужчину, любезно согласившегося нас подвезти. Как я поняла, это был сосед. Когда он обернулся к нам, я рассмотрела его лицо. Это был простой деревенский мужик со смуглой кожей; когда он говорил, зубы его отдавали блеском желтого металла. Глаза у него были добрые-добрые, а деформированный нос с небольшой вмятиной на спинке говорил о когда-то плохо сросшемся переломе.

Машина плавно неслась по дороге, но иногда кочки давали о себе знать. Я чувствовала себя прекрасно, находясь почти за пятьдесят километров от Москвы, сидя в незнакомой машине, в которой пахло лошадиным навозом, и по крыше которой отчаянно барабанил дождик. По стеклам тоненькими струйками стекала вода, размывая долгое поле и лес, к которому мы подъезжали. Дорога с односторонним движением походила на бесконечное лицо подростка, усыпанное прыщами —лужами, которые взрывались от колес автомобиля.

Мы подъехали к высокому железному забору, наверху сидела табличка «СНТ Бабенки». «Бабенки? Серьезно?» – пронеслось в моей голове. Мне, как и каждому человеку, приходилось сталкиваться со смешными названиями, но мне, в отличие от большинства людей, не приходилось такие точки посещать.

Машина остановилась. Мы вышли и проскользнули в калитку. Дождь уже закончился, небо просветлело и потихоньку начинало показываться солнышко. Кроссовки промокли. Нас встретила мама Саши, маленькая полная женщина, которая была крайне приветлива с нами. Она обняла нас и попросила чувствовать себя как дома. Мы расположились на диванчике на веранде. Ребята принялись готовить мангал, а мы разгружали Сашин рюкзак. Тетя Оля пошла в дом, а мы расселись на белых пластиковых стульях и закурили. Саша частенько поглядывал в сторону двери, ведущей в дом. Когда послышался глухой топот, он потушил сигарету. Мама Саши поинтересовалась, как мы доехали. Мурашов вальяжно сидел и, отвечая на вопросы за всех, затягивался сигареткой.

– Сань, ты вообще помогать мне будешь? – поинтересовался Саша у своего друга.

– Да-да, – ответил парень, медленно поднимаясь.

Саша уже насаживал скользкие куски свинины на шампуры.

– Однажды, когда мы у нас делали шашлыки, – начал рассказывать Мурашов, – мама насквозь проткнула себе шампуром ладонь.

Лида поморщилась. Ира оголила свои кремовые зубы. Она сидела на диване и готовила рулетики из лаваша, сыра, зелени и помидоров. Я тем временем нарезала лаваш на небольшие кусочки, чтобы внутрь поместилась начинка. Руки перед едой так никто и не помыл.