Послезавтра летом

Поплыли тягучие ноты прекрасной плакальщицы Тани Булановой. Несколько девиц повисли на своих парнях и закачались в такт медляка. Остальные потянулись к выходу. Кому охота на глазах у всех жаться к стенке, ожидая случайного приглашения? Лучше уж намотать кружок-другой снаружи, стрельнуть и выкурить сигаретку. Клетка почти опустела. Как в законе сообщающихся сосудов. Это из физики. Или там о другом? Физику Петрова никогда не понимала.

– Очень удачно, пусть все видят, – Маша, на кураже направилась прямо через центр площадки к эстраде, подошла вплотную к высокой сцене, задрала голову и что-то прокричала диск-жокею – из-за музыки слов было не разобрать.

– Маленькой принцессе Марии очень нужно сказать что-то важное одному человеку, поэтому мы объявляем белый танец! – прозвучал густой микрофонный голос из глубин аппаратуры. И все увидели, как Вадим Соколов ухмыльнулся, кивнул, стряхнул шелуху прямо под пульт, спрыгнул на асфальт и, обхватив тоненькую Машу здоровенными лапищами, стал переминаться с ноги на ногу. Когда он обнажал в подобие улыбки крупные кукурузные зубы, Маша заметила застрявшие между ними остатки семечек, почувствовала противный запах кислого мужского пота и вообще, убедилась, что качки ей не нравятся. Но разве это было важно?

Они молча танцевали. Своеобразно, неуклюже, без удовольствия, но – танцевали. Петрова выиграла.

– Ну, пигалица! – Наташа демонстративно вышла из клетки.

Медляк доиграл, диск-жокей махнул рукой: запускай, мол. Суровые охранники покинули пост и на две финальные песни в клетку хлынула толпа безбилетников, спешащих захватить чуть-чуть дискотечной радости.

Народу набилось, как сельдей в бочку. Не успела Маша сделать демонстративный реверанс, как ее оттёрли от Соколова. Со всех сторон замахали руками, завиляли задами. На халяву дрыгались все, кто обычно отирался снаружи, делая вид, что не очень-то и хотелось. Все до единого. Торжествующая Маша, приплясывая, высматривала в толпе своих.

А потом всё кончилось разом: движения утратили лёгкость, походка – грациозность. Маша почувствовала, что припадает на правую ногу, потом осознала боль в левой и бочком-бочком через узкую калитку «клетки», не дожидаясь девчонок, улизнула из пределов видимости. Кой-как добравшись до скамейки в темной глубине парка – нельзя никому показывать свои трудности – Маша стянула туфли. Тётушка Европа и её натуральная кожа сыграли злую шутку с российской школьницей: на обеих пятках вздулись огромные водянистые мозоли.

– Вот подстава… – стискивая зубы от боли, Маша нажимала на волдыри, пробуя выдавить мерзкую жидкость. Но пятки не поддавались. Они, как и туфли-предатели, были сделаны из прочной жесткой кожи.

Тихо матерясь, босая Маша полезла через кусты в дебри бывшей клумбы – там точно должен быть лопух, а его можно свернуть и подсунуть под больные пятки. В темноте вся трава сливалась в единую массу, и сколько Маша не шарила руками – никаких дурацких лопухов не обнаружила.

– Вся страна крапивой заросла! – выбираясь из зарослей, она терла обожженными ладонями искусанные коленки и икры, отчего крапивный зуд только усиливался, – плевать, здоровее буду.

Маша плюхнулась на скамейку, собралась с духом. Бережно вставила ступни в туфли – терпимо. Осторожно поднялась на ноги – и вскрикнула: твердые задники впились в пятки, прижали мозоли. О продолжении танцев не могло быть и речи – до дома бы доползти.

– М-да, всю жизнь чувствовала себя Золушкой, а как только получила туфельку – резко стала Золушкиной крупногабаритной сестрицей, – Маша с досадой скинула злосчастные туфли. Глаза привыкли к темноте, стали различать детали, но лучше бы не привыкали.

– Нет-нет-нет-нет, пожалуйста, только не это! – Маша стояла босыми ногами на траве, а рядом, отдельно и независимо стояли туфли. Две штуки. А бантик с золотой пуговицей только один.

– Сволочь накачанная! Всё-таки наступил на ногу! Все сволочи! – Маша заморгала часто-часто, чтобы слёзы не размазали тушь. Хотя, кому в этом сыром летнем мраке было интересно состояние её макияжа?

Музыку и свет на дискотеке давно выключили, аппаратуру заперли в специальной кандейке, на калитку повесили замок. Соколов точно снял какую-нибудь совершеннолетнюю шалаву, а Ленка с Наташкой упороли домой – не шататься же юным девушкам по не освещенному парку.

– А мне, похоже, придётся ещё пошататься, – Маша, ойкнула с непривычки, ощутив босыми ступнями все неровности растрескавшейся асфальтированной аллеи, подхватила покалеченные туфли и побрела в сторону тёмной пустой дискотечной клетки. Бантик нужно было найти.

Всё-таки, зря ругают Советский Союз! Не за страх, даже не за зарплату работали люди, а на совесть. Вот, к примеру, обычная танцплощадка с эстрадой, казалось бы, а ведь не попадёшь внутрь ни за какие блага мира, если билет не купил – неприступная крепость.

Асфальтированный кругляш окружен парапетом-фундаментом, как бортик цирковой арены, только выше. Наверное, чтобы парням снаружи, было удобно облокотиться и смотреть на дрягающихся внутри девок. Ни один заштукатуренный кирпичик не шелохнётся. Из парапета через равные промежутки – кто-то ведь измерял! – растут ввысь прочные металлические прутья, накрепко соединенные металлическими же перепялинами. Попробуй, согни, – себе дороже. Через пять метров в сторону неба, каждый, как положено, заканчивается острой пикой. Так что, если ты всё же долетел до конца ограды, – может, добросили тебя добрые люди, – знай: повиснешь на остриях, как жук на иголке, только ножками ещё посучишь чуть-чуть.

Калиточка узенькая, а замок на ней – амбарный. Ключ охранник под сердцем, как дитя, носит, специальный внутренний карман к куртке-джинсовке пришит.

Не попасть, короче, никак.

Маша чувствовала – бантик внутри – где ему ещё быть?! И если его не достать сейчас – можно выбросить и туфли, и лето в помойку. И жизнь в помойку! На фиг жизнь, если нет туфель? Как жить босиком?

Прутья-прутья-прутья, задняя стенка деревянной эстрады. Прутья-прутья-прутья, калитка на замке. Маша несколько раз обошла клетку, кое-где попыталась просунуть голову между железяками.

– Говорят же умные люди: «Голова пролезет – всё пролезет».

Голова не лезла.

– Вот для всего я мелкая! Для всего! А когда действительно надо быть мелкой – слишком большая башка.

Эстрада, куда прятали аппаратуру – досочка к досочке – ни дыры, ни щели: внутрь не пробраться. Только поджигать. Маша пару раз задумчиво щёлкнула зажигалкой:

– Не, жалко…

Во мраке кто-то завозился, зашуршал.

– Внутри? – обрадованно прислушалась Маша, – может не все ушли?

Но звук больше не повторялся, только откуда-то сверху на неё шлёпнулась сухая ветка.

– Давайте ещё побьём меня, мало проблем-то? – Маша задрала голову, и увидела, что на клёне, ветка которого почти достаёт до шиферной крыши эстрады, сидит едва различимая ворона. – О, а я не так уж одинока, как казалось. Спасибо, мой призрачный друг. Только: тс-с! Никому не говори!

Маша аккуратно поставила туфли у парапета и полезла на дерево.

Вот где пригодились и миниатюрность, и бараний вес: не прошло и пяти минут, как она оказалась на крыше эстрады.

Волнистая шиферная поверхность приятно холодила свезённые на дереве колени, исколотые ступни и ободранные ладони. Стоять в короткой юбке на четвереньках в полной темноте и одиночестве – то еще удовольствие. И Маша поползла. Сантиметр за сантиметром, почти на ощупь, добралась до края крыши. По ощущениям – ровно середина. Хоть вправо, хоть влево – тьма и страх. Маша с опаской взглянула вниз и ничего не увидела. Вообще ничего. Темнота была одинаковой густоты и плотности что на крыше, что рядом с ней. Но попробуй, сделай неверное движение…

«Если ты долго смотришь в бездну, бездна также будет смотреть в тебя» – вспомнилось философское выражение.

– И что мне теперь делать? Прыгать, как думаешь? – Маша прикинула высоту – метров пять, не меньше, как минимум перелом – и решила лезть направо. – Господи, какая ты дура, Петрова! Вечно тебя на подвиги тянет, – ругала себя, подбираясь к углу крыши эстрады, примыкающему к остроконечной решетке, – давай ещё, повисни, как миленький богатенький Буратино на этих чёртовых гвоздях, а еще лучше – сразу вниз и всмятку: вот обрадуются-то завтра охранники!

– Карр! – ворона на клёне поддерживала, как могла.

– Не говори под руку! – рявкнула Маша, – мамочка, мамочка… – она уже нашарила железную перепялину, крепко ухватилась, подтянула тело к краю и осторожно свесила левую ногу. – Нет там никакой опоры, пустота. Руками держись, идиотка, – Маша ещё немного сдвинулась со спасительного твёрдого шифера и повисла на руках. Воткнула ноги между остывшими прутьями, чтобы хоть чуть-чуть замедлить скольжение, перехватилась ладонями за вертикали и съехала вниз.

Босые ступни больно ударились о парапет, сердце выпрыгивало, но Маша была внутри. Она снова победила.

– Ну, где ты мой маленький бантик? – она поплевала на горящие от трения ладони, растёрла пыль, – ой-ё… – лизнула ссадины, чтобы облегчить боль и зачмокала, выталкивая изо рта частичку приставшей оградной краски.

– Глаз выколи – не видно ни хрена, – до мрака парка не доставал свет окон далёких пятиэтажек, тем более, не попадал на танцплощадку.

– Ку-ку! Бантик, – разговоры вслух немного успокаивали, – я тебя найду и навечно присобачу. Мы с тобой ещё на выпускной сходим. Ку-ку! – Маша мелкими шажками принялась обшаривать внутреннее пространство клетки по спирали, постепенно двигаясь к центру.

Где там они с Соколовым топтались? Где-то в середине, хотя после нашествия халявщиков, бант могли запинать куда угодно, даже наружу выбросить.       Но Маша-то внутри. Маша добралась. Значит – всё верно, всё правильно. Иначе для чего такие жертвы?

От ледяной ступни что-то неприятно отскочило. Маша вскрикнула и тут же упала на колени, ощупывая руками затоптанный асфальт.

– Есть! Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо! Видала, ты! – прячущаяся в темноте ворона даже не соизволила каркнуть, когда Маша откопала из кучи пыли смятый кусочек кожи с блестящей пуговицей. – Отмоем, расправим, главное – нашла.

– Теперь домой, – Маша победно направилась к запертой калитке. – Твою ж мать…

Забраться на дерево всегда проще, чем слезть. Петрова бы, конечно, смогла, но деревья на асфальте не растут. Внутри не было того самого дерева. Никакого дерева не было. И ни одного шанса выбраться.

– Твою ж маааааать!

Звезды любовались своим отражением в крупных слезах замерзшей босой девочки, загнавшей себя в ловушку. Но в целом им было плевать.