Детство на Шексне

В пять лет я заболела желтухой. По назначению врача мама отвела меня в межрайонную больницу, которая располагалась на берегу Шексны. Меня поместили в палату, я не отпускала маму, крепко держала её за руку, но строгая медсестра велела ей уйти.

Не успела я осмотреться, кто же ещё находится в палате, как вдруг небо потемнело, неожиданно наступили сумерки, и раздались раскаты грома. Порывом ветра распахнуло окно, и хлынул сильный ливень. Я со страхом вглядывалась в полумрак палаты и обнаружила, что в палате я одна. А ветер хлестал рамой распахнувшегося окна, и молнии сверкали и сверкали, сопровождаемые страшным громом.

Я притихла в своей кроватке, укрывшись с головой одеялом, и молча ждала избавления. Ждала, что сейчас вернётся мама и закроет окно, и дождь уже не будет так хлестать по подоконнику, и молнии перестанут сверкать…

Но вместо неё в палату стремительно вбежала сердитая медсестра и поспешно стала закрывать рамы, строго выговаривая мне: «Зачем окно-то открыла! Не успела прийти, как безобразишь!»

Я молча лежала в кроватке и радовалась хоть такому враждебному избавлению от грозы, испугавшей меня очень сильно.

Ночью я почти не спала, боясь темноты и безлюдья большой палаты. Солнечным утром поступило ещё несколько больных детей, с которыми я быстро сдружилась. Стало намного легче переживать больничное существование.

Надо сказать, что эти два случая, когда я попадала в больницу, были исключением. Обычно в раннем детства я не болела. Даже когда все вокруг дети заболевали корью или скарлатиной, я как-то умудрялась не заразиться. Может быть, это было связано с тем, что меня бабушка водила в церковь, и в пять лет меня крестили.

Глава 3

Как меня крестили

Часто с благоговением вспоминаю тот период моего раннего детства, когда Пресвятая Богородица и добрые люди приобщили меня к истокам духовной жизни…

Вот одно из самых ранних воспоминаний: мама уехала сдавать сессию в пединститут в Вологду, я её жду, жду… Но поскольку я ещё очень мала, её образ постепенно удаляется куда-то… Наконец, бабушка мне говорит:

– Мама завтра утром приедет.

Засыпаю с приятным ожиданием встречи с ней. На следующий день просыпаюсь очень рано и вижу: невыразимо прекрасная и родная женщина наклонилась надо мною. Меня окутывает сладостный покой, и я шепчу: «Мама, мама…», – и снова тихо засыпаю.

Просыпаюсь снова и ожидаю увидеть опять эту прекрасную маму, но надо мной наклонились бабушка и незнакомая женщина. Она берёт меня на руки и целует, а я начинаю горько плакать и звать, отвернувшись от неё: «Мама, мама!…»

– Люся, ведь это и есть твоя мама! Ты так ждала её! Что же ты плачешь? – говорит мне бабушка.

– Да отвыкла она от меня! – грустно говорит мать.

А мне кажется, что произошла подмена… Настоящая мама совсем недавно стояла у моей колыбели и ласково улыбалась. И от этого мне было так необычно тепло и спокойно.

Вскоре я снова признала свою родную маму. А потом у меня появилась ещё и крёстная мать.

В послевоенные годы в Череповце была вновь открыта церковь Воскресения Христова на Соборной горке. Действующей была только одна эта церковь. Безбожная власть после революции сильно обезобразила её: от былого храма осталось только приземистое здание без куполов и колокольни, ограждённое со всех сторон грубым дощатым забором. Но и в этом, казалось бы, униженном храме витал Божий Дух. Дети особенно чувствуют святыню. Когда меня в пятилетием возрасте бабушка Надежда Феофановна Калачёва в первый раз привела в храм, то я испытала неожиданный для себя тихий восторг. Служил вечерню пожилой священник, мы с бабушкой стояли впереди перед открытыми вратами в алтарь. Мне казалось, что отовсюду льётся какой-то радостный свет, и мне было радостно и удивительно спокойно. Над горящими на престоле свечами вились какие-то крылатые существа. И я всю службу на них смотрела. Бабушка ещё дома научила меня креститься и кланяться, и здесь перед алтарём я с каким-то особенным удовольствием и желанием это делала.

После службы старушки гладили меня по голове и говорили бабушке:

– Как смирно девочка стояла всю службу. Просто удивительно!

Похвала не пошла на пользу, и в следующий раз я уже не была так поглощена созерцанием света вокруг и в себе, а часто вспоминала, что на меня смотрят и думают, какая я хорошая.

Запомнился один необычный случай. Как-то осенью мы пришли с бабушкой на вечерню. В будни в церкви обычно было мало молящихся, а в тот вечер стояли только две женщины, мы да ещё служительница. Тихо пел хор, состоящий из нескольких женщин. Когда служба закончилась, бабушка всё ещё стояла на коленях перед иконой Богородицы и молилась. Я тогда не понимала, чем она была так расстроена. Только потом уже узнала, что вестей от сына давно не было. Он завершал учёбу в лётном училище Иркутска и должен был получить распределение на постоянную службу. Бабушка с волнением ждала этого события. Когда мы вышли из храма, увидели недалеко от входа на большом камне вязаный шерстяной платок. Кругом ни души. Следом вышли священник и служительница. Бабушка обратилась к ним:

– Кто-то оставил платок. Может, занести его в церковь? Завтра его хозяйка может за ним прийти.

Старый священник помолчал, задумавшись (видимо, молился). Затем, посмотрев на бедное одеяние бабушки, поношенное пальто и старенький платок на голове, ответил:

– Это тебе подарок кто-то сделал. Носи на здоровье!

Чувствовалось, что Надежде Феофановне было неловко, но она взяла этот платок, раз священник благословил, и носила его очень долго. В те годы она не получала пенсию ни за работу в деревне, ни за погибшего на фронте сына Владимира, так как он официально значился без вести пропавшим. Дедушка получал зарплату 300 рублей и мама столько же. Не голодали, но на одежду не хватало. Платок этот спасал её в холодные зимы. Меня она тоже иногда кутала в него. Эта благословлённая священником находка мне запомнилась на всю жизнь… Наверно, потому, что я воспринимала это событие как маленькое чудо.

В церковь мы ходили не часто. Мои верующие родственники боялись слишком приблизиться к церкви. И я им не судья. Не боялась ничего только одна родственница – Раиса Ивановна, которая жила в деревне Квасюнино. Она была вдовой погибшего в блокадном Ленинграде Ростислава Тихомирова, бабушкиного племянника. Единственная в деревне, она открыто держала иконы в красном углу, утром и вечером молилась перед ними. Обычно перед Рождеством и Пасхой она на неделю приезжала к нам в Череповец – говеть и в праздник причаститься. Именно ей я обязана тем, что была крещена в детстве. Это обстоятельство потом повлияло на весь мой жизненный путь. В 1950 году Раиса Ивановна, как обычно, приехала к нам перед Пасхой. Всю Страстную неделю утром и вечером ходила в церковь на службы, постилась и на ночной литургии в День Воскресения Христова причастилась.

На пасхальной неделе она повела меня креститься. Крещение было тайным, по предварительной договорённости моей крёстной со священником. Дело в том, что маму могли уволить с лаборантской работы в институте, если бы узнали о таком событии. К сожалению, я теперь помню только отдельные детали, которые запечатлелись в детском сознании. Когда мы пришли в храм, там никого, кроме священника, не было. Его я уже ранее видела не раз на вечерних службах, поэтому нисколько не испугалась, когда он взял меня за руку и подвёл к купели. После совершения таинства он поднёс меня на руках к иконостасу, и я крестилась и целовала иконы. Прощаясь с нами, он подарил мне два красивых крашеных яйца и две конфеты. Для меня этот подарок казался редкостным лакомством. Я очень радовалась в тот день, и мне казалось, что я радуюсь подарку священника. Но это была и радость духовная, как я потом поняла, став взрослой.

Что за человек был тот добрый священник, тайно крестивший меня на свой страх и риск, я узнала только недавно, благодаря опубликованным в интернете материалам Татьяны Николаевны Новожиловой, работника прихода храма Казанского образа Божией Матери г. Устюжны (Источник: http:// kanonizacia.cerkov.ru/mitrofornyj-protoierej-m). В память о первом священнике в моей жизни привожу далее её рассказ с небольшими сокращениями:

«Жизнь и церковное служение отца Михаила Смирнова, митрофорного протоиерея, можно назвать духовным подвигом. Михаил Алексеевич Смирнов родился 28 октября 1893 году в деревне Хотыль Устюженского уезда в многодетной крестьянской семье. В детстве он страдал «куриной слепотой» – плохо видел в сумерках. Заботу о мальчике взял на себя настоятель Покровской церкви г. Устюжны иерей Павел Остряков и его супруга. Отец Павел и матушка Мария упросили родителей Михаила отдать им мальчика на воспитание, своих детей они не имели. Так отец Павел стал одновременно приемным и духовным отцом ребенка.

Михаил, по примеру своего наставника, решил всецело посвятить себя служению Богу. Он окончил Устюженское духовное училище и Новгородскую духовную семинарию, ректором которой в те годы был архимандрит Алексий (Симанский) – будущий Патриарх Алексий I. Во время учебы юношу постигло большое горе: от гриппа-испанки умерли его приемные родители.

В 1916 году, после завершения учебы в семинарии, Михаил поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. Грянули сначала Февральская, а потом Октябрьская революции. В 1918 году академия была закрыта. Михаил успел закончить только два курса. Тогда будущий священник вернулся на родину, в Устюжну, и некоторое время работал делопроизводителем Устюженского и Залесского лесничеств. В 1919 году епископ Алексий (Симанский) вызвал Михаила в Новгород, где он был рукоположен сначала во диакона, а спустя непродолжительное время, и во иерея. Отец Михаил стал священником в Покровской церкви г. Устюжны, где когда-то нес службу его приемный отец иерей Павел Остряков. В этом храме отец Михаил прослужил без малого 22 года.

В 1922 году батюшка был назначен благочинным Устюжен-ского округа, в это сложное время он проявил себя стойким борцом против обновленчества и антицерковной пропаганды. Возрастающий авторитет отца Михаила стал беспокоить местные власти, и они начали ему угрожать, различными репрессивными мерами принуждали снять сан священника. Не выдержав преследований, жена оставила батюшку, но сам он остался верен христианским обетам. Органами ОГПУ15 мая 1932 года он был арестован и осужден по статьям 58–10 и 58–11 «за контрреволюционную пропаганду». Решением выездной сессии коллегии ОГПУ от 14 сентября 1932 года отец Михаил был приговорен к заключению в концлагерь сроком на три года, но вскоре по просьбе верующих он возвратился к месту своего служения.

Все довоенные годы отца Михаила постоянно подстерегала угроза ареста. Поэтому прихожане, горячо любившие своего батюшку, прятали его в Устюжне в подвалах домов, в родной деревне Хотыль и даже в лесу. В 1941 году Покровская церковь была закрыта, а ее настоятель в очередной раз арестован. Отца Михаила отправили в Шексну, на лесосплав. Прихожане собирали передачи для любимого батюшки со всего города. На свидания к заключенным допускались только родственники. Ольга Алексеевна Девяткина, которой приходилось выдавать себя за сестру заключенного настоятеля (имела одинаковое отчество), ходила к нему в Шексну из Устюжны пешком, так как денег на проезд не было.

В лагере отец Михаил пользовался уважением не только среди верующих, но и среди атеистов. Во время церковных праздников он отказывался работать. Наказание (карцер) батюшка воспринимал с радостью, так как там он мог помолиться без помех. Тюремное начальство неоднократно пыталось его «убрать». Однажды, перед самым ледоходом его отправили с одного берега реки Шексны на другой с запиской. Отец Михаил, помолившись Господу и перекрестившись, выполнил приказ. На другом берегу удивились – как он смог пройти? «А помолился и прошел, как по мосту», – объяснил батюшка. Тогда ему приказали отправляться обратно. И вновь с молитвой отцу Михаилу удалось перейти реку. Как только он перешел, лед тронулся.

Шла страшная война, многие люди стали обращаться к Богу за помощью. В 1943 году советская власть разрешила вновь открыть некоторые ранее закрытые церкви. Неоднократно прихожане Покровской Устюженской общины предпринимали попытки добиться открытия своего храма, в котором отец Михаил прослужил более 20 лет. Однако Покровская церковь уже была переоборудована под кожевенную промартель, и все ее имущество «ликвидировано». Власти согласились вернуть Казанский храм, и богослужения в нём возобновились 28 сентября 1943 года. К этому времени отец Михаил вернулся из лагеря на родину. С первых же месяцев своего служения он стал призывать верующих вносить средства на нужды обороны. Для Красной Армии было собрано 24 107 рублей и для помощи детям фронтовиков 12 332 рубля.

При епископе Иустине (Мальцеве) протоиерей Михаил Смирнов был назначен благочинным 2 округа Вологодской епархии. При его непосредственном участии были открыты Понизовская Георгиевская церковь Устюженского района, Воскресенский собор г. Череповца и ряд других церквей. Будучи благочинным, отец Михаил неоднократно служил в Череповецком Воскресенском соборе».

Именно в это время отец Михаил тайно крестил меня. Крёстным был мой дядя, наконец, приехавший в отпуск домой после военного училища. Николай Степанович был настоящим крёстным: он опекал меня до самой своей смерти. Я росла без отца, и в мои детские годы он был мне вместо отца. Раз в год, приезжая в отпуск, дарил мне много подарков. Особенно мне запомнились шоколадные конфеты, которые я впервые попробовала в его первый приезд из Польши. До этого мне изредка перепадали подушечки и пряники. Однажды, когда я уже училась в первом или втором классе, он привёз два отреза красивого крепдешина – маме и мне. Но особенно я была в восторге, когда он вручил мне купленную проездом в Москве огромную коробку конфет, на крышке которой была изображена известная картина «Опять двойка».

Времена были суровые и жестокие. Несмотря на это, люди тогда были очень мужественными и удивительно добрыми. Низкий поклон им и вечная память!

Глава 4

На кладбище

Девочка на кладбище играет,
Где кусты лепечут, как в бреду.
Смех её весёлый разбирает.
Безмятежно девочка играет
В этом пышном радостном саду.

    Н.М. Рубцов

Мне было лет шесть, когда мама взяла меня с собой на окраину города, где находился наш огород. Небольшие земельные участки давали работникам института во временное пользование.

Мы долго шли по городским улицам, и вот, наконец, дома стали кончаться, и показалось большое поле, покрытое сочной зеленью и ярко-жёлтыми одуванчиками. Мы нашли свой участок, и мама начала копать гряду, а я стала осматривать окрестности. На соседних участках тоже работали какие-то люди. Я вышла за пределы огородов на лужайку: светило вечернее солнце, небо было по-майски прозрачно-голубым, было тихо, одуванчики празднично светились своей цветочной желтизной. Вдали виднелись кусты и деревья, покрытые первой дымкой зелени. «Это, наверное, сад, – подумала я, – пойду посмотрю, что там такое».

Вышла на дорогу, которая как раз шла в сторону сада. Мама, увлечённая работой, не заметила моего ухода. А я шла всё дальше и дальше по дороге, пока не подошла к ограде и воротам. Кругом ни души. Я зашла в ворота и увидела странную картину. Кругом возвышались над землёй холмики, и у каждого из них рос куст или дерево, а на одних стояли кресты, на других – какие-то небольшие сооружения со звёздочкой. Я пошла по аллее вглубь, рассматривая необычную местность. Мне было немного страшно от неизвестности, но и весело. Ведь я попала в какую-то сказку. На одном из холмиков я увидела нечто, похожее на самолёт с пропеллером, на другом – пышный венок из искусственных цветов, около третьего холмика был сооружен столик и скамеечка. Я радостно бегала по этому необычному саду и рассматривала всё новые и новые для меня предметы.

Наконец, я села на скамейку около особенно красиво убранного холмика и задумалась, куда же я зашла. Веселье стало вдруг угасать. Какая-то необычная грусть нашла на меня, какое-то небывалое одиночество. В саду стоял полумрак, так как уже низкое солнце заслоняли деревья. Веяло сыростью от земли и молодой травы. И вдруг издали послышался голос: