Детство на Шексне

– Люся! Люся!..

Это меня звала мама. Я не отозвалась: на меня напало какое-то оцепенение, и я не смогла откликнуться и закричать. Сидела и сидела на скамеечке, не шевелясь. А голос звал и звал меня из этого небытия… Наконец, я собралась с духом, вскочила и побежала назад по аллее к воротам. Навстречу мне бежала испуганная мама. Она схватила меня на руки, и проговорила:

– Что же ты со мной делаешь! Пропала, зову – не отвечаешь! Хорошо, что люди показали, куда ты пошла!

Мы вернулись на наш участок, мама собрала вещи, и мы отправились назад домой. По дороге я расспрашивала маму об этом необычном саде, спрашивала о том, почему там так грустно и по-особому тихо. Она мне неохотно отвечала, рассказала, что под каждым холмиком погребён умерший человек. И вообще – это не сад, а кладбище… Я слушала с любопытством, но никак не смогла моя душа вместить слово «смерть», его смысл…

В.В. Розанов в характерной для него парадоксальной форме рассуждал об этом слове: «Какой это ужас, что человек (вечный филолог) нашёл слово для «этого» – «смерть». Разве это возможно как-нибудь назвать? Разве оно имеет имя? Имя уже определяет, уже что-то «знает». Но ведь мы об этом ничего не знаем».

Младенчество не знает смерти… И слава Богу! У Бога все живы!

А в земном измерении я узнала, что это такое через четыре года, когда умер мой дедушка Степан. Он лежал на столе в новой гимнастёрке. Пришёл старый священник и отпел его. Я его узнала: ведь он меня крестил несколько лет назад. Я лежала на кровати и тихо плакала. Лежала в той же, нашей единственной, комнате, так как болела ангиной и у меня была высокая температура. Кадильный дым во время отпевания окутывал и меня…

А ведь всего четыре года назад этот деревенский богатырь, вынужденный жить в городе, с удовольствием занимался огородом. Осенью он привёз с нашего участка домой мешки с картошкой. Урожай был богатый, и он играючи хватал мешок за мешком и водворял их в нашем подполье. Как любили тогда говорить наши вожди: «Жить стало радостнее, жить стало веселее!»

* * *

С тех пор прошло более шестидесяти лет. Старое череповецкое кладбище по-прежнему принимает всё новых и новых насельников. Теперь там упокоилось много и моих родственников. Упокой, Господи, во Царствии Твоём рабов Твоих – Степана, Надежду, Василия, Лидию, Марию, Андрея, Киру, Калерию, Надежду, Ольгу, Алексея, Валентину, Алексея, Клавдию, Евфалию, Таисию, Николая…

А ещё наши родственники – Владимир, другой Владимир, Александр, Ростислав, погибшие в Великую Отечественную войну, лежат в безымянных могилах…

Но Бог всех знает, и у Бога все живы!

Глава 5

Непреклонный отец Валентин

На Красноармейской площади, где взорвали Благовещенскую церковь, стоял деревянный дом, в котором жили священники. Мимо нашего дома нередко проходили то моложавый дьякон, то священник с прихожанками, возвращаясь из Воскресенской церкви после службы. Сначала я видела пожилых батюшек, один из них – протоиерей Михаил Смирнов меня крестил. Потом появился красивый молодой священник с длинными густыми волосами. Это был настоящий богатырь! Вид его был настолько необычным для нас, советских детей, что мы иногда специально выходили на перекресток, чтобы увидеть его. Он неспеша шествовал в длинном черном одеянии в окружении пожилых женщин. На груди сиял крест. Говорили, что ему всего 25 лет, что он учился в Москве в духовной семинарии. Звали его отец Валентин.

В 1953 или 1954 году моя крёстная тётя Рая, приехав очередной раз из деревни Квасюнино, побывала на службе в Воскресенском соборе и вернулась потрясённая. Отец Валентин служил очень смело, истово, горячо, и что особенно было необычным – после литургии он произнёс удивительную проповедь, покорившую сердца прихожан. По тем временам это считалось мужеством – открыто проповедовать слово Божие. Власти этого боялись и строго запрещали. По городу пошли слухи о необычном попе. Ведь раньше священников никто не замечал, да и жили они тихо, незаметно. А здесь такая яркая личность и так смело держится. В храм пошла молодежь, сначала из любопытства, но некоторые так и остались в церкви, получив в лице отца Валентина яркий пример непреклонного мужественного исповедания веры.

Бесстрашный молодой батюшка начал даже восстанавливать на церкви разрушенный купол и крест, но власти сразу же заставили снять всё. При отце Валентине возобновился крестный ход на ночной пасхальной службе. Но и здесь власти пытались это пресечь. Моя крёстная тётя Рая вернулась после ночной службы в каком-то тревожном, но радостном состоянии. Она сообщила нам, что во время крестного хода, необычно многолюдного, неожиданно через забор, ограждающий церковный двор, полетели камни и раздались злобные крики и брань. Там бесновалась толпа каких-то хулиганов, благо их в Череповце было много. На строительство металлургического комбината привезли досрочно освобождённых, для них были построены бараки за городом. Крёстная рассказывала:

– Было страшно, но мы, с Божьей помощью, прошли крестным ходом вокруг церкви с радостным пением «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав». Когда зашли внутрь, в окна храма снова полетели камни. Зазвенели стекла, но праздничную пасхальную литургию отец Валентин так и не прервал. После службы на улице уже никого не было. Слава Богу!

За батюшкой началась настоящая «охота», прихожане каждый раз сопровождали его, когда он направлялся в церковь, и после службы, когда он возвращался домой. Вскоре произошло странное событие, которое ещё раз показало силу мужества отца Валентина и ничтожество его гонителей. Директор нашей школы Николай Андреевич Козлов решил воспользоваться сложившейся в те хрущёвские времена ситуацией, когда церковь всячески притесняли. Об отце Валентине и отношении к нему властей он был наслышан. И вот он решил «поживиться от поповского богатства». На это его толкнули безвыходные обстоятельства его тайной жизни. Дело в том, что он был азартным игроком в карты и доигрался до того, что задолжал всем знакомым и партнерам по карточной игре, которые стали требовать от него возвращения долга. Но где взять такую большую сумму денег? Зарплату он отдавал властной жене, как примерный семьянин. И вот он решился на шантаж: написал письмо отцу Валентину, в котором потребовал завернуть в сверток тысячу рублей и положить в указанном месте под камень, иначе будет плохо. Далее в письме следовали всевозможные угрозы. По тем временам, тысяча рублей была огромной суммой. Расчет был на то, что гонимый священник испугается и сделает всё, что от него требуют. Однако Козлов не знал, к какому стойкому человеку он обращается с угрозами. Отец Валентин не побоялся написать заявление в милицию и приложил к нему полученное анонимное письмо. И на удивление милиция приняла заявление от гонимого священника и сделала своё дело: выследила, кто же придёт за положенным под камень пакетом. К изумлению милиционеров, задержанным оказался директор школы, партийный и семейный человек. Возмездие за страсть к карточной игре было для Николая Андреевича очень тяжелым: кроме тюремного заключения, он приобрёл позорную славу в городе и одновременно лишился партбилета и жены, которая тут же развелась с ним.

Такими были мои воспоминания о непреклонном молодом священнике – богатыре, который служил в Череповце во времена моего детства.

Прошло 50 лет, и вдруг детские воспоминания об отце Валентине снова всколыхнулись. Мне дали почитать книгу воспоминаний о благочестивых людях Кириллова «Рассказ о Евгении Васильевне Тихоновой (духовные истоки, жизнь, воспоминания её и о ней)» (М., 2002). В книге неоднократно упоминается отец Валентин Парамонов и дается краткое описание его жизни. Вскоре я прочитала об отце Валентине и статью монахини Кириллы Червовой в газете «Вера Эеком» (Сыктывкар, № 6 (535), 2007, с. 4). В этой статье она помещает воспоминания о нём его брата Юрия Викторовича Парамонова, его супруги – матушки Маргариты и православной писательницы Елены Стрельниковой. После знакомства с этими материалами передо мной предстал облик череповецкого священника во всей его мужественной православной силе. Стало понятно и то, откуда он черпал эту силу – из церковной традиции, которую сохранили в своей потаённой духовной жизни русские люди во времена богоборчества.

Отец Валентин родился в городе Кириллове в 1928 году. Его мать была глубоко верующим человеком, а тетя – монахиней в Петербурге. Его бабушка, которая до революции ходила пешком в Иерусалим, провидела в своем внуке будущего священника. Он рано стал ходить в церковь, с детства его привлекали люди, сохранившие твердую веру в Иисуса Христа. По соседству с их домом жили монахини из закрытого Горицкого монастыря. Он часто помогал им по хозяйству, а они учили его молитвам и посвящали в церковную жизнь. В школе над ним смеялись, дразнили попом, стыдили, жаловались его отцу, который работал в райисполкоме. Отец его наказывал, порол. Однако сын продолжал дружить с монахинями и ходил на службы в церковь Покрова Пресвятой Богородицы под Кирилловом. Вокруг этого храма в те годы собрались самые удивительные люди, наследники Святой Руси, например, старец Фёдор Соколов, о котором впоследствии многие писали, а доктор филологических наук, ведущий сотрудник Пушкинского дома Гелий Прохоров опубликовал о нём книгу.

Во время войны семья Валентина Парамонова пережила утрату родственников и сильный голод: погибли отец и старший брат будущего священника, а в 1947 году умерла мать. В 1943 году Валентин Парамонов окончил школу, работал, чтобы помочь семье, но уже тогда главная его цель была – стать священником и служить Богу. Он поехал в Ярославль за советом к ушедшему в затвор епископу Кирилловскому Тихону Тихомирову, аскету и молитвеннику (сыну известного философа – монархиста Льва Тихомирова). Владыка благословил молодого человека поступать в семинарию. Настоятель Покровского храма отец Павел дал рекомендацию, необходимую для поступления.

По воспоминаниям брата Юрия Викторовича Парамонова, «Валентин поехал в Москву, не имея знакомых и денег, а время было голодное. Но его всегда выручал твердый характер. Что задумает – обязательно добьется».

Будучи семинаристом, он служил иподиаконом у патриарха Алексия I (Симанского). В эти же годы он женился на девушке из благочестивой семьи, Маргарите Барашковой. Её родители были из священнического рода, их ближайшие родственники в 20-е годы подверглись репрессиям и погибли.

После окончания семинарии в 1951 году отец Валентин вернулся на родину, в Вологодскую епархию. Правящий архиерей, владыка Гавриил (Огородников), замечательный духоносный пастырь, и ныне многими вспоминаемый и почитаемый, принял молодых по-отечески, с Христовой любовью. В Вологодском кафедральном соборе Валентина рукоположили во священника. Владыка благословил его служить в родном храме Покрова Пресвятой Богородицы близ Кириллова, у отца Павла Никитина. Через два года, в 1953 году, отца Валентина перевели служить в Череповец, настоятелем единственного в городе Воскресенского собора.

Матушка Маргарита вспоминает о тех годах: «Именно в Череповце, как мне кажется, он состоялся как священник. Череповчане его любили, а он – их. Много лет спустя, когда мы жили уже в Москве, они каждый год приезжали на день Ангела отца Валентина – 19 июля». В её воспоминаниях рассказано и об отчаянном поступке отца Валентина: «Церковь в Череповце была без креста на куполе, власти не разрешали ставить. Однажды под Преображенье батюшка решил преобразить храм. Надо сказать, что этот праздник – один из самых любимых отца Валентина. Тогда он сам изготовил каркас купола и поставил на нем крест. Уполномоченный пришел в ужас, когда узнал о таком самочинстве. Отца Валентина вызвали к прокурору, который приказал убрать крест и пригрозил, что в противном случае батюшке придется покинуть город. Отношения с уполномоченным у отца Валентина были сложные. Надо сказать, что тогда уполномоченных, как правило, людей неверующих, богоборцев, боялись больше, чем архиерея, – слишком многое в церкви от них зависело. И надо было как-то сосуществовать с ними, выживать, сохранять храм Божий и паству». Вспоминает матушка Маргарита и тот случай шантажа – угрозы и требования большой суммы денег в анонимном письме.

Но кроме печалей были в те годы и неожиданные духовные радости, которые Господь дарует Своим верным исповедникам. Именно в Череповце к отцу Валентину «пришла» святая икона преподобного Зосимы Ворбозомского.

Как повествует в своей статье монахиня Кирилла Червова, опираясь на воспоминания матушки Маргариты, эта икона «приплыла по Шексне и на ней, перевернутой, полоскали на реке белье. Однажды открылся святой лик. Кто-то из верующих принес икону в церковь отцу Валентину. Он взял ее и никогда с ней не расставался, где бы ни служил в последующие годы. По размерам иконы можно предположить, что она или от раки святых мощей преподобного или из иконостаса. В архиве отца Валентина хранился редкий акафист преподобному Зосиме Ворбозомскому, составленный, похоже, горицкими монахинями».

Память преподобного Зосимы – 17 апреля и 20 ноября (по новому стилю). Он получил иноческое воспитание у преподобного Корнилия Комельского. Затем Зосима по любви к уединению поселился на маленьком острове Ворбозомского озера близ Белозерска. Там построил деревянную церковь во имя Благовещения Божией Матери, куда стали собираться любители пустынного жития. Вскоре образовалась обитель по образу Корнилиева монастыря – со строгим общежительным уставом. После многих иноческих подвигов преподобный почил в 1550 году и был погребен в устроенной им обители.

Итак, непреклонный в своей вере и церковном служении отец Валентин получил из глубины веков благодатную весть и духовную поддержку от древнего вологодского подвижника Зосимы Ворбозомского. С его иконой, явленной таким чудесным образом, священник не расставался всю свою жизнь. Ныне этот образ находится в храме Воскресения Словущего на Ваганьковском кладбище в Москве, где отец Валентин был настоятелем последние 12 лет (1982–1994). Она является чтимой святыней.

В Москву он переехал в 1961 году и служил в различных московских храмах. Православная писательница и позднее монахиня Елена Стрельникова, жившая в Ферапонтове и знавшая отца Валентина ещё со времён Кириллова, вспоминает его непреклонный в вере характер. Он проявился и во время его служения в Москве. В мае 1991 года, за десятилетие до официального прославления Царственных страстотерпцев, возле храма Воскресения Словущего, за алтарем, были установлены крест и каменные плиты с именами убиенных. Настоятель этого храма отец Валентин открыто служил панихиды по Царской Семье.

Отец Валентин Парамонов мирно почил 12 сентября 1994 года. Его отпевали 26 священников во главе с владыкой Арсением Истринским. Проститься со своим батюшкой пришло очень много прихожан и тех, кто знал и любил отца Валентина. По его завещанию, гроб опускали в могилу под ангельское славословие «О Всепетая Мати…», которое он очень любил, особо почитая Царицу Небесную.

Я написала эти воспоминания, желая следовать совету апостола Павла, который говорил: «Поминайте наставников ваших…».

Глава 6

Прихожане Воскресенского собора

Впервые слова Евангелия я прочитала на иконе Иисуса Христа. У бабушки был небольшой образ, который она повесила за ширмой в углу. Спаситель держал открытую книгу, на синих эмалевых страницах которой было написано: «Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные и аз упокою вы» (Мф. 11. 28). Только-только научившись читать современный текст, я каким-то чудом разобрала буквы старой кириллицы и восприняла сердцем евангельскую фразу на церковнославянском! Сердце замерло от умиления и радости, словно оно, наконец, приобрело то, что давно в глубине жаждало. Смысл фразы ускользал от детского сознания, но глубоко проникал в душу.

Может быть, такое удивительное проникновение происходило по той причине, что эти слова Спасителя подтверждались простыми детскими наблюдениями над верующими во Христа людьми, которые несмотря ни на что, шли в Церковь и твёрдо надеялись только на Господа. Их было мало, но ими держалась Церковь в годы богоборчества. Все они были – «труждающимися и обремененными», то есть обездоленными, испытали многие беды, и у них осталась только эта надежда на Бога. Они уже никого не боялись, и терять им было уже нечего. Вспомним с благоговением о них.

Мастерица

Начну с самого раннего воспоминания. После войны наша семья обносилась. Не было даже хорошего тёплого одеяла. Мама долго хлопотала, копила скудные гроши и, наконец, купила вату и серый сатин для его изготовления. Они с бабушкой Надеждой Феофановной долго пытались начать работу, однако у них ничего не получалось. Они даже поссорились. Им никогда не приходилось стегать ватные одеяла. Расстроенные, они отложили это дело.

Как-то раз бабушка возвращалась с вечерней службы из храма с одной знакомой прихожанкой и пожаловалась ей на возникшие трудности, спросила, не знает ли она мастерицы, способной на такое дело. И знакомая ей сообщила, что в наш Воскресенский собор приходит часто одна бывшая монахиня, видимо, из закрытого Леушинского монастыря. В Череповце она ходит по домам и стегает ватные одеяла. Ведь в магазинах их не продают, а у многих нужда большая, поэтому у неё всегда есть работа и заработок. Она знакома с монахиней и пообещала прислать эту мастерицу к нам.

Через несколько дней к нам пришла женщина в белом платочке неопределённого возраста: моложавая, со спокойным лицом и добрыми, тихими глазами. Вся наша комната словно озарилась этим тихим спокойным светом. Начали на столе раскладывать материалы для одеяла, она ловко с ними обращалась и тут же начала мелом делать какие-то пометки на ткани. Говорила она тихим, но твёрдым голосом, и бабушка с мамой её беспрекословно слушались и делали то, что она им скажет. Дело закипело. Я любовалась спорой работой и тем необычным праздничным покоем, который воцарился в нашем доме. Монахиня была молчаливой и произносила только необходимые для совместной работы фразы. Но и угрюмой она не казалась, взгляд её был всегда приветлив и доброжелателен.

Этот неожиданный праздник длился в нашем доме несколько дней. Подобное светлое настроение я потом испытывала в храме, когда была особенно расположена к молитве. Эта неизвестная мне монахиня была сама храмом Божиим и несла Свет Христов везде, где она появлялась.

Марфа и Мария

Как звали на самом деле этих сестёр, живших в соседнем доме, я уже не помню. Однако, как только я вспоминаю их, мне приходят в голову образы евангельских сестёр Марфы и Марии. Конечно, наши сёстры только отдалённо их напоминали. Но всё-таки было нечто общее в их духовном облике.

Я часто видела их идущими на службу в Воскресенский собор. Внешне они были очень непохожими. Трудно было поверить, что это родные сёстры. В этом крылась какая-то тайна. Позже, будучи в подростковом возрасте, я даже иногда фантазировала: может, они не сёстры? Может, одна женщина укрывает под видом сестры другую, которой некуда деться и надо от кого-то таиться?

Хозяйка комнаты была низкорослой женщиной, очень смуглой, с пышными чёрными волосами, деловитой и, видимо, властной. Её лицо выражало всегда какую-то угрюмость, огорчение и недовольство. Одевалась она обычно, без признаков церковности. Было известно, что она – бухгалтер.

Её сестра, наоборот, была очень высокой, худощавой и казалась лёгкой, как пёрышко, когда проходила мимо нашего дома. Её светлое лицо представлялось безмятежным и каким-то не от мира сего. Одета она была всегда в просторный балахон, маленькая головка плотно повязана чистым платочком не так, как обычно носят платки наши прихожанки и старушки – концами, завязанными под подбородком, а аккуратной шапочкой. Всегда казалось, что она глубоко погружена в иное и никого не замечает. Если бы я в те времена знала иконы с Ангелом, то обязательно бы сравнила её с этим неземным существом. Эта сестра нигде не работала, только вела хозяйство. Соседи звали её блаженной. В русском языке это слово очень многозначно. Это и кроткая, смиренная и даже святая. Но этим же словом называли иногда просто умственно ненормального человека, юродивого. Кто была эта сестра, мне, ребёнку, было трудно понять. Она меня очень тогда интересовала своей непохожестью на других. Это проявлялось не только в её одеянии, но и в необычной тихости, кротости и смирении, с которым она подчинялась своей сестре. Чувствовалась какая-то невидимая стена, которая отделяла её от окружающего мира.

А этот внешний мир был очень беспокойным и враждебным сёстрам. Они имели несчастье жить в длинном деревянном доме, густо заселённом жильцами. Народ подобрался на удивление беспокойный, склонный к мелочным и крупным ссорам. Из них я запомнила только одного жильца. Это был одинокий мужчина, еврей. Обычно он ходил, почти бежал, мимо нашего дома по своим делам. Работал он где-то на складе. Он часто оказывался в эпицентре ссор неуживчивых соседей. Как-то раз он с большим гневом и досадой жаловался моей бабушке, которая ко всем относилась доброжелательно и звала этого несчастного человека Ефимушкой:

– Они налили мне в бочку с квашеной капустой керосину! Какая подлость!