Дневник. Том 1

24 сентября. 19 сентября скончалась Любочка Зверева: как это грустно, печально, первая из наших. Бедная, как она исстрадалась за эти полтора года болезни.

Как-то жутко становится – которая-то теперь на очереди, а она-то умерла 20 лет, буквально ничего не изведав в жизни. Собственно говоря, ведь это громадное счастье, но почему-то все ждут от жизни многого, и когда бы ни приходилось умирать, всегда кажется: вот еще бы немножко подождать и тогда-то и будет так хорошо.

Любочка, Любочка, милая моя, желаю тебе Там удовлетворения.

28 сентября. Станище. Вместо Крыма – в Станище, и чувствую себя прекрасно, по крайней мере, совесть спокойна.

На этот раз спасибо моему поверхностному характеру, что я так недолго грустила по Крыму. Но только пусть уж Мама не будет в претензии на отсутствие у меня светскости. Живя 8 месяцев не видя буквально никого, трудно сохранить светскость и даже просто привычку к обществу. Еще возможно, когда правда имеешь эту привычку, а когда привычки-то нет, когда прямо после института пришлось в городе прожить всего 4? месяца, да и то бывая в обществе через час по столовой ложке, тогда на светскость манер не претендуйте.

Читаю «Бесы»[94 - Роман Ф.М. Достоевского (1871 – 1872).]. Не могу сказать, чтоб мне очень-то это нравилось, – слишком уж тяжело читать эти отрывистые разговоры, неправдоподобные встречи всех действующих лиц. Но понравился мне очень разговор Ставрогина и Шатова ночью.

1 октября. Как возмутительна фальшь условностей нашей жизни, в особенности городской, в так называемом обществе. Даю себе слово отрясти это от себя.

12 ноября. Станище. Почему на меня произвело такое сильное впечатление газетное сообщение 7 октября о Б. Верховском, о том, что на воротах Ляояна была найдена прибитая обезображенная голова европейца, в которой многие узнали Бориса. Ведь никогда я влюблена в него не была, никогда им не увлекалась, а между тем все-таки впечатление было очень сильное, и больше всего подействовала на меня голова – обезображена. Бедный Борис, попал же он в эту Маньчжурию только для того, чтоб сложить там свою красивую голову. Красоты жаль. Ну да, одним словом, я решила тотчас же послать прошение о принятии меня в сестры. Но, подумав день-другой, я пришла к другим выводам. Надо ли мне туда ехать?

Все-таки знаний у меня нет, да и там главное уже сделано – Маньчжурия замирена. Моя твердая цель – медицинские курсы; лучше уж сразу туда поступить, и авось мне удастся поработать на пользу и с интересом. Жизнь семейная меня не привлекает, а отталкивает. К чему я стану связываться? А вот после курсов поеду путешествовать, да не как-нибудь, а года на два, займусь серьезно медициной, авось выдержу экзамен дальше и тогда-то посвящу себя работе. Именно между окончанием курсов и окончательным погребением я хочу пожить, пожить как следует. И я не понимаю под этим каких-нибудь любовных приключений, а такую жизнь: путешествия, театры, галереи, рисование – одним словом, жизнь для себя, а потом работа вовсю.

Я эгоистка страшная и ужасно мало думаю о родителях, это гадко, но когда я буду доктором, я уже их не покину, да, впрочем, и они-то меня больше любят, когда я далеко.

Я у Лели. Вот это женщина. Я нарочно хочу это записать, чтобы, если буду жива, показать ее детям, когда вырастут. Для кого она работает, как не исключительно для них. При ее слабом сложении, при болезни почек она, невзирая ни на погоду, ни на что, ездит, ходит без устали. Так на днях мы путешествовали в Боровую[95 - Деревня в соседнем с Вяземским – Хиславичском районе.]. С утра мелкий, еле заметный, но беспрерывный дождь. Серо, холодно. Укутавшись, мы едем в тряском шарабане по кочкам, колеям грязи. Там бродим с мужиками по болотам, корчевкам, кустам, которые ежеминутно стегают в лицо, затем едем дальше по громадному ляду[96 - Ляд – заброшенная и заросшая земля.] «без конца в длину, без меры в ширину»[97 - Из описания Днепра в «Тарасе Бульбе» (1835) Н.В. Гоголя.]. Я уж сидеть не могла и пошла пешком, так как шарабан прыгал, скакал, качался по всем этим пням и корягам. И все это с болезнью почек.

Джером К. Джером:

«Сколько лишнего набирает с собою человек в путешествие по волнам житейского моря! Массу друзей, которые не любят его ни на грош; лишнюю прислугу, дорогие и скучные удовольствия; формальности, притворство, страх перед тем, что “люди скажут”! Все это суета, господа, ужасная суета.

Бросьте ее за борт вашей жизни, и вы только легче вздохнете, и легче понесется ваша житейская лодочка. Бросьте, а то и не заметите даже действительной прелести жизни: ни прозрачного свежего воздуха, ни смелой и нарядной зелени весной, ни песни прибоя на песчаном берегу, ни любви молодой и чистой»[98 - Из повести Дж. К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки» (1889).].

Б. р. б. н. в. о. и. л. и. х. о. п. в. д.[99 - Возможно, судя по дальнейшему тексту, так обозначена молитва (не поддающаяся дешифровке).]

Что бы я дала, чтобы знать, жив он или нет, и чтобы остался жив. Не для меня, о нет!

27 ноября. Вчера приехала в Вильно. Начинается эта городская сутолока, и тяжело бесконечно на душе; не к месту я здесь, не к дому. Ну что-то зима эта мне готовит, чует мое сердце, что скуку страшную, грустно, грустно бесконечно. Так я чувствую себя от этого всего ?berdrussig[100 - пресыщенной (нем.).], уйти бы куда-нибудь от людей. И все фальшь и условности. Я не осуждаю людей, никого буквально.

Мне просто тяжело опять возвращаться к этой суетной жизни.

Вот чудный характер у Оли Плазовской. Как бы мне достигнуть такого же; так же оживлять всех и освещать все; а я, горемычная головушка, только мрак да грусть.

Ох охо.

7 декабря. Мне что-то не нравится быть в обществе. В прошлом году я от каждого собрания ждала интереса, теперь же я поняла, что ничего интересного быть не может, что интерес надо искать в собственных занятиях, в личном совершенствовании.

Было сообщение Орлова. Как это хорошо, и как симпатично он читал – так и переносил в тот мир, который меня так тянет. А судьба Бориса все неизвестна!

8 декабря. Мое поступление на курсы необходимо. Нечего думать о том обществе, которое я там встречу, а чем раньше я встану на свои ноги, тем лучше. Я к дому не пришлась, увы, следовательно, нечего портить жизнь другим. И чтобы не попрекали потом Китаем.

25 декабря. Вот прошел месяц, как я здесь, и в данный момент я могу сказать, что привыкла уже к жизни на людях.

1901

3 января. Мыслимо ли для меня какое-нибудь счастье?

Я понимаю, что начинать новый век и новый год таким эгоистичным вопросом скверно в высшей степени. Но с глазу на глаз сама с собой можно излить душу.

Мне кажется, я в этом уверена, для меня счастья быть не может. Вообще, как бы там ни было, мне кажется, что счастье для меня могло бы быть исключительно в любви, в любви бесконечной. Это для меня немыслимо. Мне прямо физически больно сознание того, что я не могу влюбиться целиком, увлечься. А почему? Потому, что в меня никогда никто не влюбится, меня никто никогда не полюбит. Почему это происходит – не знаю (ведь не хуже же я всех); я думаю просто, что я пустоцвет. Надо много будет времени, чтобы вытравить из меня эту жажду любви, жажду веселья и жизни, чтобы приучить меня к положению одинокой докторши.

Иногда мне все это кажется страшным пустяком, но в особенности после балов я прекрасно чувствую эту ноющую обособленность, жажду широты, увлечения безумного; и никогда-то, никогда я не буду иметь того, чем пользуются другие.

Ну да все равно. Если бы я только могла не копаться в себе, не анализировать малейшее свое ощущение. Ведь этот самоанализ прямо возмутителен – он мне ни минуту не дает покоя.

22 января. Жизнь, веселье, где вы, где вы? Ну да все равно. Мне хотелось бы каждый день писать дневник. Хоть несколько слов – я думаю, будет любопытно прочесть в будущем.

Вчера была в концерте Фострем. Как всякое лирическое колоратурное сопрано впечатления сильного не произвела.

Сегодня в школе, по покупкам, все то же самое, и все-то у меня времени не хватает для катка, гулянья и т. п.

Боже мой, Боже мой, жив ли Борис? Что б я дала, чтобы он оказался живым.

4 февраля. Никак не могу привыкнуть писать каждый день; ну запишу, что было на этой неделе. Понедельник не помню. Вторник – бал у Назимовых; было очень весело, Алфред Кукель хочет, кажется, сосватать меня с Шауманом, по крайней мере, говорит об этом ? qui peut l’entendre[101 - тем, кто может услышать (фр.).]. Есть ли хоть один молодой человек здесь, за которого я бы согласилась выйти замуж? Конечно, нет; я твердо уверена, что уже помимо того, что я никому не могу нравиться серьезно, я и по своей воле никогда не выйду.

Среда – была в театре со Стазей[102 - Имеется в виду А.Н. Грузинская.], шел «Эрнани»[103 - Опера Дж. Верди (1844).]. Хорошо, очень я люблю красивые лица, и вообще красота производит на меня сильное впечатление. Будь я мужчина, я была бы страшно влюбчива, т. к. не могу и так равнодушно смотреть на хорошенькие лица, женские или мужские – все равно.

Четверг вечером были у Веры Шенфельд. Бедная, бедная женщина, так мила, молода еще и прикована к такой гадости, как ее муж. И откуда она берет столько мужества, столько живости, веселости; или она уже примирилась со своей долей? Хотелось бы знать, верующая ли она? Может быть, она в вере черпает свои силы.

С четверга на пятницу (говорят, сны исполняются) я видела сон, что к нам приехали Глеб и Борис Верховские и я была очень рада возвращению этого последнего. Вдруг вчера узнаем, что Глеб и Петя Верховские отправляются на поиски. Что-то будет. Мне кажется, что он никак не может быть жив – а между тем –.

Вчера были в театре – «Фауст»[104 - Опера Ш. Гуно (1859).], пела Гелнер – премило, в высшей степени грациозно, изящно. Рассматривала я Сабурова. Он прехорошенький, и я нахожу – удивительно подходит быть третьим в mеnage ? Plusieurs или ? Trois[105 - Здесь: любовный треугольник, любовь втроем (фр.).]. Представить его отцом семейства никак нельзя, а «первый любовник» бесподобный. Я, кажется, несколько наверстываю летнее одиночество.

Забыла пятницу. Каталась на коньках с О. Скалон. Она спросила, правда ли, что я выхожу замуж за Шаумана. Каково? а? Ей сказал Липкин. По утрам занимаюсь с Сашей, и меня мучит, что так мало. Из такого способного мальчика можно бы сделать гения, а я отношусь спустя рукава. Это гадко и прямо преступно.

Итальянский подвигается, латынь тоже.

Гамлет – К.Р.

Все не решен вопрос: что правит с большей властью,
Любовь ли счастием, или любовью счастье.

Кор. И не двоякая ль в молитве сила:
Предупреждать паденье и в паденьи
Прощенье даровать?

Слова стремятся ввысь, а думы долу бродят;
Слова без дум до неба не доходят[106 - Фрагменты соответственно сцен 2, 3 и 4 из 3-го акта трагедии Шекспира «Гамлет»; см. изд.: Шекспир В. Трагедия о Гамлете, принце датском / Пер. К.Р. В 3 т. СПб., 1899 – 1901.].

26 февраля. Нет, слишком уж это emb?tant[107 - скучно (фр.).] писать каждый день и описывать все, что происходит, потом так глупо перечитывать.

Грустно у меня на сердце, больно и неудовлетворенно. Сегодня было в газетах отлучение от церкви Льва Толстого[108 - 22 февраля 1901 г. Синод принял постановление об отлучении Толстого от церкви, как ее врага и «лжеучителя», не признающего св. таинств и подвергнувшего глумлению «величайшее из таинств, святую евхаристию» (т. е. причащение).], сегодня же мне рассказывали о студентах, присланных сюда в разные полки в солдаты[109 - Имеются в виду арестованные и приговоренные к отдаче в солдаты участники студенческих волнений, происходивших в разных городах России.]; совсем, говорят, мальчики, дети, и это детей-то такими розгами секут. Это так-то наша бедная матушка Россия вступает в XX век. Уж поистине многострадальная она, и остается ей молить Бога о своих надругателях – прости им, ибо не ведают, что творят. Я нахожу, Россию можно бы изобразить в виде высокого, здорового человека, вроде Ильи Муромца, в зависимости от каких-то крошечных пигмеев. И идет он себе вперед, не зная удержу, и сам не сознает ни мощи своей, ни красоты. А начальников его желчь разъедает и страх, чего страх непонятно, страх тупых и узких людей перед всяким новшеством, перед всяким смелым поступком. И связывают они его по рукам и по ногам, и заставляют помои носить, и позорят его передо всеми. Грустно мне и оттого, что так я мало знаю русскую историю; и щемит у меня от этого сердце, и хотелось бы все сделать, что в силах, для дорогой моей России. Люблю я ее, как человека.

Боже мой, великий и милостивый, выведи меня, укажи мне путь. Ты ведь видишь душу мою, я хоть ужасно пуста и легкомысленна, но ты видишь то немногое хорошее, что, быть может, есть во мне. Ты видишь, как мне хочется, чтоб жизнь моя не пропала даром, чтоб и я внесла лепту.