Наука: испытание эффективностью

развернутое понимание того, что значит эффективность науки в системе общественных взаимодействий, едва ли не более проблематично[37 - Оба эти направления эффективности научной деятельности содержательно остаются невидимыми научному менеджменту и подпадают в одном и в другом случае под общую количественную меру – публикации в журналах с высоким импакт-фактором и индекс цитирования в первом случае, и объемы привлеченного внешнего финансирования – во втором.]. Альтернативу представляет собой отношение к науке либо как к проекту, который может быть завершен, стабилизированному ресурсу, поставленному в распоряжение, либо как к событию, но не к результату, к «группообразованию, но не к группе», к многообразному переплетению контекстов и интересов[38 - Взаимодействие и выравнивание статусов внутренних и внешних факторов, определяющих условия развития и результаты деятельности, являются естественными для методологии акторно-сетевой теории (Латур Б. Пересборка социального. Введение к акторно-сетеую теорию; Ло Дж. После метода. Беспорядок и социальная наука. М.: Изд-во Института Гайдара, 2015. 352 с.). Различного рода виды эффективности науки, направления ее воздействия должны учитываться в равной степени (например, наличие государственного заказа, ожидаемая прибыль в сфере бизнеса, влияние на социальные отношения, возможность признания / отвержения общественным мнением, развитие конкретной области знания, опосредованный эффект на другие области научных исследований). Особое внимание при этом должно уделяться тем ситуациям, когда факторы начинают противоречить друг другу, оказываясь в так называемой ситуации «испытания сил». Например, такого рода ситуации возникают в условиях современной политики Open Science, влияющей на организацию научных практик и способы презентации результатов научных исследований. Связь научных исследований с экономикой и ожидаемая эффективность работы на компанию противостоит здесь возможному воздействию на научное сообщество в результате предоставления открытого доступа к результатам исследований, поскольку в первом случае эти результаты, как правило, находятся в собственности компании. При этом становится очевидным, что само научное сообщество оказывается субъектом выбора приоритетов (см. об этом: Levin N., Leonelli S., Weckowska D., Castle D., Duprе J. How Do Scientists Define Openness? Exploring the Relationship Between Open Science Policies and Research Practice. C. 135; Evans J. A. Industry collaboration, scientific sharing and the dissemination of knowledge // Social Studies of Science. 2010, № 40. Р. 757–791).Симптоматичным и требующим не только истолкования, но и работы, является факт того, что ученые СПбГУ, принявший участие в опросе по проблеме эффективности научных исследований, считают основным именно интерналистский эффект научной деятельности (87 %). На втором месте оказалось «Формирование общественного сознания», причем этот ответ выбирали почти с равной активностью представители и гуманитарных, и точных, и естественных наук. Предложенный ответ – «Рост уровня общественного благосостояния» – был выбран только в 3,9 % случаях. Причем даже представители прикладных наук также выбрали его только в 8,7 % случаев. Предложим осторожную двойственную интерпретацию данной ситуации: научные исследования в Университете не ориентированы на непосредственный экстерналистский общественный эффект или они организованы таким образом, что связь с возможным потребителем знания, а также «применение» знания в общественном развитии затруднены.]. Как в первом, так и во втором случае наука может быть истолкована как вплетенная в социальный контекст. Только в первом случае научное знание, понятое как условие экономического роста, адекватных политических жестов, разумных социальных программ, подчиненное в то же время комплексу условий воспроизводства, становится объектом целенаправленного регулирования. Само же общество, основанное на научных знаниях, понимается как данность, определенная в своих целевых ориентирах[39 - Данное истолкование науки и основанные на нем практики управления научными исследованиями имеют в своем основании ставшую уже классической идею науки как «инновационного капитала», функционирующего в контексте «экономики знания», «общества знания». Однако и в работах, следующих этой традиции, присутствует критическое отношение к простоте и однозначности финансового регулирования науки: Гордиенко А. А., Еремин С. Н., Тюгашев Е. А. Наука и инновационное предпринимательство в современном обществе: социокультурный подход. Новосибирск: Изд-во ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2000. 280 с.; Семенов Е. В. Человеческий капитал в Российской науке // Информационное общество. 2008. Вып. 1–2. С. 106–123; Концепция «общества знания» в современной социальной теории: сборник научных трудов / под ред. Д. В. Ефременко. М.: РАН ИНИОН, 2010. 234 с.; Черникова И. В., Черникова Д. В. Концепции знания в обществе знаний и в техно-науке // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2014. № 2 (26). С. 114–121; Вольчик В. В. Маскаев А. И. Неявное знание, научное исследование и экономическое развитие // Journal of Economic Regulation (Вопросы регулирования экономики). 2016. Т. 7 (номер 1). С. 6–18.]. Во втором случае наука оказывается центром пересечения различного рода факторов влияния, связанных с внутренней проблематикой самой науки, а также внешних, непосредственно обусловливающих ее бытие в качестве общественного института. Во втором случае наука сложна и неоднозначна и управление ее невозможно без привлечения самих ученых, без осознанного «следования за учеными и инженерами»[40 - Отметим, что такое научное понимание науки, подчеркивающее ее многообразие, незавершенность, поликонтекстуальность, определяющее ее развитие, значение субъектов, производящих научное знание, присутствует в современной социологии и истории науки. В книге Б. Латура «Science in action. How to follow scientists and engineers through society» (Латур Б. Наука в действии. Как следовать за учеными и инженерами внутри общества. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петерурге, 2013. 414 с.) предлагается вскрытие «черного ящика» научной деятельности, что обнаруживает ее в сложной сети пересечения различных действующих лиц (актантов), факторов влияния, испытания сил.].

Насколько различаются в этих подходах к пониманию эффективности науки и, следовательно, к управлению ею способы ее оценки? В самом общем виде это различие принято описывать как различие качественных и количественных критериев. Под количественными способами оценки научных исследований понимаются все показатели, которые могут быть выражены в численной форме и, соответственно, служить основанием точного сравнения объектов. Эти способы непосредственно не связаны с содержательными характеристиками исследований – их конкретной тематикой и формой. К таким показателям, оценивающим труд ученого или эффективность научного сообщества, в современной наукометрии относят количество публикаций, индекс цитирования, импакт-факторы журналов (при использовании их в оценке деятельности организации), объемы привлеченного финансирования, кадровый состав и его качество (наличие ученых со степенями) и т. п. Качественные показатели определяют содержательные характеристики результата исследований (самой активности и ее условий). Они предполагают иного субъекта и иную процедуру оценивания. Экспертиза разного уровня как процедура качественной оценки проводится специалистом в данной области знания или иным непосредственно заинтересованным лицом (например, анкетирование студентов, критический анализ проектов и исследований смешанными группами). Можно указать несколько параметров качественной оценки, которые достаточно точно могут быть установлены в результате профессиональной экспертизы: новизна, актуальность, возможность применения, решение проблемы и т. п.

Кажется очевидным, что количественные способы оценки, как прямая противоположность качественным, используются в отношении управляемого извне, лишенного автономии объекта «наука», там, где задействована «внешняя» сторона эффективности. Однако это отношение сложнее. С одной стороны, качественные экспертные оценки с успехом могут быть формализованы: можно обязать оценивать новизну по 10-бальной системе, можно выстроить шкалу статусов субъектов экспертизы. С другой стороны, в определенных научных сообществах (например, развивающих некоторые направления биологии) количественные показатели цитируемости и рецензирование журналов с высоким импакт-фактором являются признанными и адекватными способами оценки содержания исследований[41 - Важный аргумент, являющийся для нас показателем пересечения количественных и качественных способов оценки, имеющий отношение к публикациям во всех областях знания, приводится в: Leydesdorff L., Bornmann L., Comins J., Milojevic S. Citations: Indicators of Quality? The Impact Fallacy // Frontiers in Research Metrics and Analysis. doi: 10.3389/ frma.2016.00001. Авторы показывают, что есть основания полагать, что краткосрочное цитирование (short-term citation) может быть показателем включения текста в актуальные дискуссии, в отличие от long-term citation, в случае которого речь идет о включении авторских идей в данную область знания. В этом смысле показатель цитирования, причем в его неоднозначности, должен рассматриваться как показатель качества.].

Потому границу, различающую критерии оценки, следует проводить не между качественными и количественными показателями, а между критериями, сформированными и признанными конкретным научным сообществом, и едиными способами оценки, навязанными извне[42 - Результаты опроса среди сотрудников, занимающихся научными исследованиями в СПбГУ, показывают, что участники в качестве основного критерия оценки видят экспертную оценку специалистов в своей области знания (37,5 %); на втором месте – формирование научной школы и направления исследований (26 %), на третьем месте с близкими результатами – показатели публикационной активности (9,4 %), подтвержденное использование результатов в иных сферах общественной жизни (экономика, политика, образование) (8,9 %), а также активное участие в популяризации науки и востребованность в этой области (8,7 %). Любопытно, насколько малое значение ученые университета придают привлеченному внешнему финансированию (всего 2,9 % участников опроса выбрали этот показатель в качестве основного). Следует подчеркнуть, что почти треть участников выбрала те показатели, которые характеризуют репрезентацию науки вовне, что может свидетельствовать о признании значения экстерналистской эффективности. Представляется, что показатели, оказавшиеся на первых трех местах, могут быть количественно оценены.].

Итак, какой может быть программа действий предполагаемого субъекта, осознающего себя на пересечении контекстов эффективности и свободы научных исследований, и отвечающего за решение проблемы противостояния «внутренней» и «внешней» стороны эффективности.

Во-первых, и это относится к критике идеологического характера позиции научного менеджмента, возможно теоретическое разоблачение абстракции управленческой риторики, маскирующей отсутствие внимания к существу развития научных исследований. Это разоблачение, однако, предполагает возможность разговора с научным менеджментом и признание рациональности целей научной политики.

Во-вторых, и это относится к критике идеологического характера позиции научного сообщества, возможно теоретическое разоблачение абстракции «чистого научного интереса», противопоставляемого социально-политическим и экономическим целям. Представляется, что автономия науки и образования, понятая как отдельность существования корпорации, ушла из актуальной повестки дня. Автономию в современности, в том смысле, который придает этому концепту философская традиция XIX века, следует продолжать понимать как всеобщность целей[43 - В этом «следует понимать» звучит не отрицание иного понимания автономии и свободы, но необходимость отдавать отчет в его последствиях, а точнее, в отсутствии таковых, для разрешения проблемы эффективности научных исследований.]. Этому переплетению контекстов экстерналистского и интерналистского понимания развития науки учит нас и современная историческая эпистемология и социальные исследования науки и технологий. В этом, если угодно, состоит возможная эффективность этих двух направлений исследования, распаковывающих «черный ящик» научных практик, включающихся в работу над отношением к науке, как к свободной деятельности, к событию испытания сил с непредсказуемым итогом, предполагающему многообразие условий возможности развития, а также ответственность за результаты. Когда такой взгляд на науку будет становиться само собой разумеющимся в общественном сознании, ученые будут избавляться от презрительного отношения к требованию эффективности и общественной значимости, и начнут работать над ее правильным пониманием и собственными способами ее оценки.

Эта работа представляет собой третий элемент возможной программы действий. «Следование за учеными и инженерами» предполагает требование права самим научным сообществам определять собственные критерии оценки эффективности научных исследований; при этом предполагается, что содержательная качественная оценка должна получить адекватные, обоснованные в каждом конкретном случае способы формализации, делающие эту оценку ясной для аутсайдеров. Если администратор не обнаруживает желания спрашивать конкретное научное сообщество о том, что мешает и что способствует его результативности, о том, что оно считает действительными критериями таковой, следует самим говорить о себе ясно и отчетливо, включаясь тем самым в активное управление научными исследованиями[44 - Приведем пример из социологического опроса, который может быть истолкован неоднозначно. В ходе опроса о проблеме эффективности научных исследований в СПбГУ большая часть участников (82 %) высказались против тезиса о том, что ликвидация самоуправления может привести к развитию науки в университете. Однако всего 13 % посчитали, что участие в обсуждении решений, определяющих научную и образовательную деятельность в Университете, является необходимым условием для развития научных исследований.].

Четвертым элементом, значимым в контексте реализации стратегий утверждения собственного авторства и принципиальной незавершенности научной деятельности, следует считать привлечение внимания к различию «научных исследований» и «научных проектов»[45 - О различии научных проектов и научных исследований и о специфике управления теми и другими см. Новиков Д. А., Суханов А. Л. Модели и механизмы управления научными проектами в ВУЗах. М.: Институт управления образованием РАО, 2005. 80 с.]. В этом различии первое предполагает непрерывность, открытость, постоянную трансформацию и развитие. Такие исследования в университетах связаны с образовательными программами, функционируют в условиях возможной междисциплинарности, предполагают возникновение, развитие и изменение научных школ, необходимое в ходе научной работы сомнение в достоверности получаемых результатов, а также в однозначной эффективности используемых методов. Эта характеристика определяет то, что было названо «исследованием» еще в классической модели университета, описываемой В. фон Гумбольдтом. Теоретик немецкого классического университета полагал, что наука в университете должна восприниматься всеми как то, что не допускает присутствие заранее заданной цели. «Научные исследования» представляют собой проблему для внешнего управления, поскольку они осуществляются непрерывно в процессе функционирования институции, не имеют заранее определенного результата, но необходимы, поскольку формируют условия для перехода к работе над научными проектами. Второе понятие – научные проекты – подчеркивает конкретность темы и предполагаемую завершенность, очевидную результативность исследований, ограниченных во времени, определенных в составе исполнителей. Эти формы научной деятельности различны также по способам достижения, представления и оценки результатов и, соответственно, по способам управления. Возможность репрезентации не только научных проектов, но и собственных исследований представляет собой серьезный вызов для научного сообщества. Одной из форм таких репрезентаций может служить популяризация науки, участие в различного рода общественных проектах, открытых лекциях, в таких событиях, где демонстрацию собственной работы сколь угодно (еще) не понимающему науку Другому невозможно подменить казалось бы объективными, но, на самом деле, просто анонимными показателями оценки.

Конечно, такого рода действия не разрешат всех конфликтов между научным менеджментом и научным сообществом. Однако они определяют действительность такого субъекта широкого мышления, который способен как отвечать на вызов эффективности, так и хранить верность идее автономии, а значит, трансформировать спор научного разума между эффективностью и свободой из препятствия в источник развития науки.

Глава 2

Эффективность университетской науки

(Возможность прояснения современных контроверз)[46 - Текст подготовлен в рамках реализации проекта, поддержанного РГНФ, «Проблема эффективности научных исследований: философский и исторический контексты», Проект № 15-03-00572.]

© Биргер Павел Аркадьевич – выпускник аспирантуры Института философии, Санкт-Петербургский государственный университет; е-mail: vitaet@ gmail.com

Проблема определения эффективности научных исследований в современных дискуссиях включает в себя два взаимосвязанных элемента. Во-первых, предполагается, что эффективность и результативность может оцениваться не дифференцированно, с использованием одних и тех же критериев для различных наук. Это предположение служит условием возможности определения сравнительной эффективности различных видов и способов осуществления научной деятельности. Понятно, что такой дискурс свойствен по преимуществу управляющим наукой структурам, оценивающим ее «извне», и отчасти объясняется стоящей перед ними необходимостью решения вопроса о распределении финансирования в условиях ограниченного количества ресурсов. Однако только эта относительная рациональность противостоит очевидности той сложной идентификации собственной деятельности, которую осуществляет научное сообщество «изнутри», более или менее явно сопротивляясь однозначным иерархиям и закрепленным порядкам «приоритетных направлений», в контексте которых остаются невидимыми значимые детали. Так, например, без специальной работы для прояснения определенных моментов, остается неочевидным значение социально-гуманитарных наук в решении проблем национальной безопасности, в смягчении или преодолении социально-культурных конфликтов, в развитии современного общества вообще, казалось бы достаточным образом определяемого внедрениями инноваций точных и естественных наук. Представляется, что осмысление возможности конкретных вкладов научных исследований в общественное развитие остается и должно оставаться делом самих ученых. Недостаточная легитимация какого-либо конкретного направления научных исследований отчасти связана с тем, что ученые не видят важности работы в этом направлении.

Во-вторых, со стороны научного сообщества звучит также критика в адрес самого требования эффективности, дополняющая скептическое отношение к единым наукометрическим способам ее оценки, порой слишком опосредованно связанным с необходимыми формами репрезентации конкретных научных исследований и их содержанием[47 - Отметим, что «общность» наукометрической оценки не преодолевается установлением так называемых «нормализованных показателей» для различных областей знания, поскольку исходит из предположения возможности использовать публикационную активность в академических журналах в качестве общего критерия. См. об этом: Материалы круглого стола «Проблема эффективности научных исследований: легитимация философии в университете» С. 3. [Электронный ресурс]. URL: http://philosophy.spbu.ru/userfiles/kathedras/scitech/Shipovalova/effective-ness_research/Krugly%60i%60%20stol_sai%60t_2.pdf (дата обращения: 16.12.2016).]. Эта критика настаивает на том, что в требованиях эффективности прагматика общественной значимости и утилитарные соображения заслоняют признание самодостаточности внутренних (теоретических) целей науки самой по себе. Эта отчасти справедливая критическая позиция ученых часто препятствует установлению взаимопонимания и конструктивного взаимодействия между научным сообществом и управляющими наукой структурами – от администрации конкретных научных учреждений до государственных органов.

В этой главе в фокусе оказываются указанные элементы определения эффективности науки, и ставится задача прояснения неоднозначной эффективности научных исследований, и возможность такого истолкования звучащих извне «прагматических требований», которая не будет противоречить развитию самой науки и поможет реализации ее собственных целей. При решении этой задачи мы обращается как к современным дискуссиям относительно статуса и значимых функций научных исследований, так и к историческим примерам, которые будут служить основанием, не столько достаточного доказательства, сколько сопутствующего аргумента, в решении вопроса об общественной эффективности науки[48 - В последующем описании моделей функционирования университетской науки мы опираемся на текст статьи, опубликованной впервые в журнале «Мысль»: Биргер П. А. Эффективность университетов: модели и реальность // Мысль. 2015. № 19. С. 33–41.].

Итак, проблема эффективности современных научных исследований вплетена во множество контекстов, и именно эти контексты задают возможное и действительное многообразие способов понимания эффективности и результативности науки[49 - При этом мы исходим из принятого в наших исследованиях предположения, что эффективность следует понимать расширительным образом. Это понимание выводит эффективность за границы экономического языка, где актуально лишь установление разницы между затратами и прибылью и, соответственно, возможно ее однозначное измерение. В широком смысле, который допускается историей словоупотребления, эффективность понимается, как способность производить общественное воздействие и само это воздействие. И поскольку направления этого воздействия различны, сравнительная оценка эффекта проблематична (примечание редактора).]. Во-первых, решение вопроса об эффективности определяется заинтересованной в результатах научных исследований точкой зрения. Субъектами этого интереса могут быть, с одной стороны, само научное сообщество, т. е. ученые, отдающие отчет в том, что их деятельность не может не влиять на различные сферы общественной жизни, но по-разному оценивающие это влияние, а с другой – управляющие наукой администраторы, репрезентирующие своими действиями структуры власти, а также, предположительно, гражданское общество, столь же непредсказуемое, сколь и подверженное манипуляциям в своих ожиданиях. Это тот контекст, где сталкиваются противостоящие друг другу властные амбиции, интересы и интенции различных общественных групп, а порой и сами внутренние мотивы научного развития, будучи переведены на язык управляющего наукой интереса, превращаются в довлеющую над ней силу[50 - Здесь речь идет о том, что наукометрические процедуры, использование которых подвергается сегодня критике практически повсеместно, особенно в отечественном пространстве осуществления научной политики, изначально были введены, для того чтобы удовлетворять потребности самого научного сообщества. См. об этом подробнее: Шиповалова Л. В. Индекс цитирования и объективность экспертов (попытка философствования на злобу дня) // Высшее образование в России. 2014. № 2. С. 119–125.]. Это самый общий контекст связанных с осуществлением научной политики институциональных взаимодействий, который охватывает все остальные конкретные взаимодействия института науки и иных социальных институтов. В этом контексте «испытания сил» (Б. Латур) выявляются, утверждаются, признаются и оспариваются адекватные способы оценки различных научных исследований. Адекватность, которая здесь имеется в виду, предполагает учет интересов всех взаимодействующих субъектов, без апелляций к «достоверности» мнения большинства, к уже признанным правам сильного, к устоявшемуся авторитету традиций.

Во-вторых, в решении вопроса о результативности научной деятельности имеет значение контекст, в котором существенными оказываются внутренние различия в самой науке, которые не могут не быть учтены в оценке производимого наукой эффекта. Здесь речь идет о различии областей научного знания – естественные, математические, технические, гуманитарные, социальные науки и их более конкретная дифференциация. Несмотря на то что огромное количество исследований было посвящено проблемам единой шкалы оценок для гуманитарных и естественных наук, их выводы на практике учитываются крайне редко, а гуманитарные науки (и особенно философия) оказываются слабыми конкурентами в том противостоянии, основные аргументы которого не соответствуют их способам выражения[51 - Здесь можно привести в пример естественное для гуманитариев, особенно для философов, соображение, что основной публикацией для них является не статья, а монография. См. об этом, например: Мотрошилова Н. В. Система РИНЦ применительно к философским наукам // Высшее образование в России. 2013. № 3. С. 3–17. О специфике способов репрезентации гуманитарных и социальных исследований см. также: Huang M.-H., Chang Y.-W. Characteristics of research output in social sciences and Humanities: from a research evaluation perspective // Journal of the American Society for Information Science and Technology. 2008. Vol. 59, №. 11. P. 1819–1828; Nederhof A. J. Bibliometric monitoring of research performance in the Social Sciences and the Humanities: A review // Scientometrics. 2006. Vol. 66, № 1. P. 81–100.]. Нельзя не согласиться с предположением, что гуманитарные науки не случайно подвергаются дискриминации: признанный ныне дискурс эффективности – это то, где нет места их автономии и вопрошающему критическому мышлению, непереводимому в термины полезности[52 - О проблематичной значимости гуманитарных научных исследований в контексте дискурса утилитарности см., например: Нуссбаум М. Не ради прибыли. Зачем демократии нужны гуманитарные науки. М.: Изд. дом ВШЭ, 2014. Любопытно, что М. Нусбаум, а также авторы, которых она считает авторитетами, не противопоставляют собственные цели и ценности гуманитарных и социальных наук общественной выгоде, но работают как раз над выявлением и признанием этой не всегда очевидной полезности. Так, известный экономист А. Сен, используя статистические данные, доказывает, что политика откладывающая реализацию социальных задач, в частности развитие образования и формирование общественного согласия, делающая ставку исключительно на экономическое развитие, проигрывает по сравнению с той, где в приоритете оказываются социальные цели и задачи. Понятно, что социальные науки могут и должны не только делать очевидным такой порядок приоритетов, но и разрабатывать конкретные механизмы и условия их реализации (см.: Сен А. Развитие как свобода. М.: Новое издательство, 2004.).]. В указанном контексте интереса к внутринаучным дифференциациям следует обратить также внимание на различия внутри одной науки. Например, эффект эксперимента и эффект доказательства теоретической физики различны и несравнимы, хотя и взаимосвязаны. Это различие и эта взаимосвязь должны быть учтены, однако они очевидны изнутри самой науки, но не для внешнего оценивающего взгляда.

Контекст внутри научной дифференциации представляет собой пространство не только и не столько конкуренции эффектов, поскольку они несравнимы, сколько условия возможной междисциплинарной коммуникации, налаживания зон обмена между различными направлениями исследования[53 - О «зонах обмена», как современной форме научного конструктивного взаимодействия, не предполагающего слияние в единое предметное и методологически определенное пространство исследования, но производство новых проблем, задач и дисциплин на пересечении границ уже существующих, см.: Галисон П. Зона обмена: координация убеждений и действий // Вопросы истории естествознания и техники. 2004. № 1. C. 64–91.]. Стимулирование такого рода взаимодействий не в последнюю очередь зависит от организации научной политики и институционального устройства науки. Следует отметить, что одним из преимуществ организации научных исследований и преподавания в университетах, построенных по образцу «классического университета» В. Гумбольдта, является именно возможность таких междисциплинарных коммуникаций. Основные теоретические научные исследования в таком университете объединялись в рамках философского факультета и формально и по содержанию (в немецком классическом университете философия выступала системой обоснования научного знания). Именно период создания нового немецкого университета был связан, с одной стороны, с усиливающейся специализацией и дифференциацией научных дисциплин, а с другой – с возникающим вопросом об их интеграции. Отвечать на этот вопрос должна была философия, выступающая одновременно как в роли критика и судьи, определяющего границы и относительность всякого научного знания (в том числе и собственной деятельности в сфере познавательного интереса), так и в роли мудрой «служанки» наук, формирующей общее пространство рефлексии оснований конкретных наук и идеи научности[54 - О неоднозначном значении философии как основания междисциплинарного взаимодействия и как конкурента в борьбе за власть над символическим капиталом Академии в немецком классическом университете см.: Нехаев А. В. Академический капитализм, университетская революция и фигура философа // Вестник Томского государственного университета. 2014. № 378. С. 82–89. Следует отметить, что в истории отечественных университетов такая идея единства исследований не была реализована в полной мере, поскольку отечественная система высшего образования была отчасти выстроена в ориентации на французскую модель, предполагающую дисциплинарные границы специализированных исследований (см. об этом, например: Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М., 2009. С. 529). Именно это отчасти приводит к необходимости терминологической замены «классического университета» на термины, отсылающие к современности при прояснении вызовов межкультурной коммуникации и возможностей междисциплинарности (см., например: Межкультурные взаимодействия и формирование единого научно-образовательного пространства. Сб. статей / под ред. Л. А. Вербицкой, В. В. Васильковой. СПб., 2005. С. 190–213; Ямпольская Л. И. Концептуализация классической «идеи университета» в неклассическом варианте. Томск, 2014). Правда, для самого В. Гумбольдта единство научной деятельности обеспечивалось скорее в Академии, чем в планируемом Университете, в котором важным является «одиночество и свобода» профессоров, здесь «каждый волен идти своим путем <…> Академия же, напротив, является обществом, воистину предназначенным для того, чтобы подчинить деятельность каждого суждению всех» (Гумбольдт В. О внутренней и внешней организации высших научных заведений в Берлине // Современные стратегии культурологических исследований. М., 2000. С. 80).].

Третьим контекстом, в котором обнаруживаются различия условий и результатов развития науки, и который следует учитывать, для того чтобы адекватно оценивать эффективность научных исследований, является определенность конкретного способа институциональной организации науки. В первую очередь речь идет об академической и вузовской науке, преимущества которых должны быть учтены в полной мере[55 - Среди преимуществ, которые предоставляет адекватно организованная университетская наука, следует отметить, во-первых, возможность объединить исследование с преподаванием и, соответственно, использовать образовательный процесс как поле апробации инновационных идей и критики выдвигаемых гипотез. При этом и студенты, включенные в процесс исследования, получив возможность приобщиться к процессу формирования научного знания, учатся ему, а не готовым, завершенным идеям, способ производства которых всегда скрыт от внешних взглядов. Во-вторых, современный университет предоставляет возможность междисциплинарных и трансдисциплинарных исследований, что уже было отмечено. Учет этих и иных преимуществ, их поддержка, не могут не сказаться на развитии научных исследований и возрастании силы производимого ими эффекта.]. Смешение этих определенностей, отсутствие внимания, например, к тому факту, что в университете научное исследование принципиально связано с преподаванием, приводит к тому, что как университетская наука, так и университет в целом, теряют собственное значение, утрачивают силу воздействия на общество. Отметим, что для В. Гумбольдта различие между создаваемым новым Университетом и уже существующей Академией было также принципиально. С одной стороны, он полагал, что университет нельзя отождествлять со школой, целью которой является только лишь передача знаний, и в этом смысле не был согласен с просветительскими критиками университета, полагающими, что наука должна развиваться только в научных сообществах, свободных от задачи обучения. Для Гумбольдта, напротив, было важно, что в университете живое участие студентов способствует научному поиску. С другой стороны, Академия в большей степени, чем Университет, «занимается чистой наукой как таковой». Университет же связан «с практической жизнью и потребностями государства, поскольку <…> решает поставленные государством практические задачи, а именно руководит молодежью»[56 - Гумбольдт В. О внутренней и внешней организации высших научных заведений в Берлине // Современные стратегии культурологических исследований. С. 79–80.]. Именно потому заботой государства должно становится взаимодействие между этими высшими научными учреждениями, осуществляемое благодаря допуску академиков до чтения лекций, а профессоров до академических должностей, а также благодаря тому, что Университет должен быть «заказчиком» конкретных исследований для Академии.

Ниже мы остановимся на проблеме неоднозначной эффективности науки в современном университете. Основная гипотеза, которую мы будем обосновывать, состоит в следующем: университет является одним из немногих посредников институциональных взаимодействий науки и других социальных субъектов. Именно это взаимодействие определяет и различие общественных эффектов, производимых университетской наукой. Иначе говоря, мы предлагаем учитывать то, что производимый эффект науки и университета в целом определяется в первую очередь в контексте конкретных институциональных взаимодействий, а последние складываются и должны оцениваться исходя из целевых ориентиров университетской институции. Вне этого требования могут возникать сложности оценки эффективности университетской науки. Например, легитимность требования научных открытий или экономического эффекта от университета, ориентированного на массовую подготовку бакалавров по различным программам «свободных искусств», проблематична. Мы опишем различные целевые ориентации университетов, апеллируя к текстам мыслителей XX века, делающих университет темой и проблемой своих исследований. При этом цели университетской науки будут рассмотрены в определенном порядке, границы которого можно было бы назвать «степенями полезности» или «степенями действия принципа утилитарности». Это описание представит своего рода модели университетов, которые следует различать и ставить ожидаемый общественный эффект в зависимость от этого различия. Кроме того, мы укажем как на возможные проблемы, возникающие от смешения целевых ориентаций университетов, так и на выгоды, проистекающие из их конструктивного пересечения. Реальность при этом оказывается тем, что, с одной стороны, приводит к возникновению новых моделей и, с другой стороны, трансформируется в процессе их применения.

Использование термина «модель» становится методологически оправданным в следующем отношении. Реальная практика организации и функционирования университетской науки задается неопределенным комплексом взаимосвязанных и часто противоречащих друг другу обстоятельств. Среди них: возможности финансирования, кадровый состав и существующие научные школы, включенность в государственные программы и международные проекты, изменение образовательных стандартов и гибкость соответствующих требований и т. д. В этом смысле определение конкретной цели той или иной институции возможно, например, на основании апелляции к нормативным актам или исторической ретроспективе, т. е. она всегда представляет собой типизацию. Тем не менее это определение имеет смысл, поскольку ясность относительно собственных целей, пусть в самом общем виде, также относится к факторам, служащим условием успешности функционирования любой институции. Потому разговор о моделях университета столь же ограничен в своих выводах, сколь и актуален[57 - В современной исследовательской литературе апелляция к моделям университета достаточно распространена, не в последнюю очередь в связи с той сложностью и неоднозначностью реальных университетских практик, которую мы обозначили. Однако не все классификации представляются нам конструктивными. Например, мы не используем в этом контексте достаточно подробное и аргументированное исследование А. В. Прохорова в связи с тем, что в нем не ясен критерий различия моделей (см.: Прохоров А. В. Модели университета в условиях глобализации // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. 2013. № 3 (27). С. 56–66). В нашем же исследовании общим критерием являются целевые ориентации, причем в границах от гетерономии утилитаризма или экономической эффективности до автономии и свободы, определяющей характер целей образования и научного развития. Следует обратить внимание еще на одно исследование: Карье К. Культурные модели университета // Alma mater. 1996. № 3. С. 28–32. Оно также ориентировано на рассмотрение целей и ценностей университетской деятельности в контексте общественной значимости университета. Однако в нем некоторые модели («классический университет», объединяющий, как представляется, все университеты до XX века) в сравнении с другими («революционный университет» или «политизированный университет») очерчены слишком абстрактно.].

Первая модель университета и, соответственно, функционирования университетской науки – исследовательский классический университет. Теоретические основания этой модели можно обнаружить в идеях В. Гумбольдта, И. Канта, Ф. Шлейермахера, И. Г. Фихте и других классических немецких философов, а ее исторические истоки – в созданном в начале XIX века Берлинской университете. Основная характеристика организации научного исследования в классическом университете – его связь с преподаванием. Однако эта связь не формальная, но сущностная: она означает подготовку ученых в конкретном творческом процессе по достижению результата, обучение их не только и не столько готовому знанию, но процессу его произведения, подключение студентов к критическому осмыслению и развитию науки[58 - См.: Гумбольдт В. О внутренней и внешней организации высших научных заведений в Берлине. О Гумбольдтовской модели классического университета см. также: Андреев А. Ю. Гумбольдтовская модель классического немецкого университета // Новая и новейшая история. 2003. № 3. С. 46–58; Дуда Г. Введение к меморандуму Вильгельма фон Гумбольдта «О внутренней и внешней организации высших учебных заведений в Берлине» // Университетское управление. 1998. № 3 (6). С. 24–27; Дуда Г. Идеи В. фон Гумбольдта и высшее образование в конце XX века // Современные стратегии культурологических исследований. М., 2000. С. 59–67; Ерохин А. В. Немецкий университет на рубеже XVIII–XIX века: становление новой модели высшего образования // История и филология: проблемы научной и образовательной интеграции на рубеже тысячелетий. Петрозаводск, 2000. С. 327–333; Захаров И. В., Ляхович Е. С. Миссия университета в европейской культуре. М., 1994; Ладыжец Н. С. Развитие идеи западного университета. Социально-философский анализ. Ижевск, 1991; Ростиславлева Н. В. Образовательная концепция В. фон Гумбольдта: взгляд из XXI века. Ростов-на-Дону, 2006; Шнедельбах Г. Университет Гумбольдта // Логос. 2002. № 5–6 (35). С. 65–78.]. Эта сущностная связь образования и исследования создает условия реализации главного требования исследовательского университета – свободы, которая предполагает отношение к науке как к незавершенному проекту, а также образование молодых исследователей и активных граждан, способных «пользоваться собственным рассудком» (И. Кант). И первый и второй смыслы свободы ориентированы на реализацию основной цели исследовательского университета – развитие науки и формирование национальной культуры. Эта цель была в высшей степени актуальна в тот период, когда Европа переживала осуществление властных притязаний наполеоновской империи. Именно она определяла как условия создания классического университета, так и его эффект, который был настолько показательным, что к началу XX века немецкая классическая модель переросла национальные границы и по ее образцу были реформированы университеты и во Франции и в других странах[59 - См. об этом: Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М.: Знак, 2009. 648 с. (Studia historica). С. 582.].

Именно утратой очевидной заботы о национальном культурном интересе многие ученые объясняют падение значения исследовательского классического университета в наши дни[60 - См. об этом: Ридингс Б. Университет в руинах. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2010. 304 с.]. Однако здесь нельзя не отметить, что продолжает звучать тезис об актуальности гумбольдтовской модели университета, причем не в противостоянии, но в связи с требованиями и спецификой современности – отсутствием объединяющей ценности, необходимости работы над духом сообщества[61 - Хабермас Ю. Идея университета. Процессы обучения // Alma Mater. 1994. № 4. С. 9–17; Ясперс К. Идея университета. Минск: БГУ, 2006. 159 c. Как нельзя более актуально действительное осмысление вопроса о принципах возможного гражданского единства и национальных культурных ценностях в отечественной современности (см. об этом, например: Пархоменко Р. Н. Национальная идея и современность // NB: Педагогика и просвещение. 2012. № 1. C. 79–105). Как обсуждение этих вопросов, так и воплощение адекватных ответов на них, должно быть предметом заботы в первую очередь научного сообщества, предваряющей и опосредующей правительственные решения.].

Вторая модель представляет собой в определенном смысле другую крайность – транснациональный бюрократический или корпоративный (предпринимательский) университет[62 - Cabal A. B. The University as an Institution Today: Topics for Reflection. Ottawa: UNESCO and IDRC, 1993; Ридингс Б. Университет в руинах. С. 260. В данном исследовании мы не проводим возможного различия между корпоративным и предпринимательским университетом, которое часто актуально (см., например: Прохоров А. В. Модели университета в условиях глобализации). Это допустимо, поскольку мы рассматриваем различия в контексте так или иначе истолкованных целей институции, а в данном случае имеется в виду цель – производство внешнего, экономического эффекта. Как правило, корпоративные университеты создаются либо в рамках конкретной экономической структуры (корпорации) или в результате актуализации значения предпринимательской деятельности, или заботы о внедрении собственных научных инноваций исследовательского университета, или в качестве отдельных подразделений «большого» университета, ориентированных на конкретные контакты с экономическими субъектами и бизнес структурами. Специфика корпоративного университета отличает его, с одной стороны, от краткосрочных тренингов компании созданием единой культуры управления и вниманием к преемственности и непрерывности развития знания, с другой стороны, принципиальное отличие от исследовательского университета состоит в зависимости от интересов конкретного экономического субъекта, а также непосредственной связи результатов образования и экономической деятельности. В этом смысле возможная научная инновация, производимая в рамках корпоративного университета, имеет больше гарантий своего воплощения. Однако не всегда корпоративный университет может оказаться производителем инноваций, поскольку свобода его деятельности ограничена интересами заказчика. О проблемах функционирования корпоративных университетов в России и за рубежом, а также о типах корпоративных университетов см., например: Кларк Б. Р. Создание предпринимательских университетов. М.: Изд. дом гос. ун-та ВШЭ, 2011. 240 с.; Дьяконов С., Тузиков А., Зинурова Р. и др. Корпоративный университет на основе проектно-деятельностного образования как инструмент инновационного развития // Высшее образование в России. 2006. № 11. С. 3–15; Скиба Е. Многоликость корпоративного университета [Электронный ресурс]. URL: http://www.trainings.ru/library/ articles/?id=10253 (дата обращения: 10.12.2016); Социальные проблемы российских корпоративных университетов // Современное российское образование. Проблемы и перспективы развития. Коллективная монография / под ред. В. В. Фурсовой, О. В. Горбачевой. М., 2014. С. 170–256.]. Крайности здесь определяют отношение к развитию науки, которое в первом случае (исследовательский университет) признается автономным, «не подчиняющимся, но уважающим» ценности культурного национального развития и государственного суверенитета. И, несмотря на то что Гумбольдт говорит о «практическом интересе государства», который движет развитием науки и образования в классическом университете, этот интерес «руководства молодежью» или производства «образованных людей» следует назвать всеобщим, а не частным, и приписать ему «нулевую степень полезности», точнее, определить его место «выше всякой пользы и вреда». Во втором случае научное развитие как будто бы освобождается от власти государственных интересов, но попадает в экономическую зависимость – под власть логики транснационального капитала и рынка, и приобретает характер «бесконечного возрастания степени полезности». Иными словами в первом случае акцент делается на саморазвитие науки, имеющее внутренней целью истину и становление культуры и образованных людей, во втором случае – развитие науки подчиняется требованиям экономической эффективности и становится ориентированным на внешний результат[63 - Следует отметить, что университет, ориентированный на пользу, и имеющий в своем основании принципы утилитаризма, так же, как и исследовательский, имеет своих исторических предшественников. Так, А. Ю. Андреев, описывая просветительские реформы в сфере образования в различных немецких государствах, указывает на общность их целей: «во-первых, уменьшить число студентов, соразмерив его с потребностями государства и общества в квалифицированных выпускниках, <…> во- вторых, повысить “усердие профессоров”, т. е. эффективность преподавания, изменив его план в пользу дисциплин, имеющих более практический характер. Тем самым, углубляя профессионализацию университетского образования, реформаторы высшей школы приходили к представлениям утилитаризма, столь характерного для просветительской мысли XVIII в.» (Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. С. 94.) Требование практического характера научных исследований также было значимым аргументом при создании Петербургской Академии наук, оно присутствовало и в основаниях реформирования университетов Австрийской монархии в конце XVIII в. Параллельно актуализации принципа утилитаризма усиливалось присутствие государства в качестве управляющего, контролирующего и регламентирующего университетские практики субъекта. Следует подчеркнуть, что этот принцип в эпоху Просвещения следует истолковывать как направленный против организации средневековых университетов, общественная значимость которых часто была достаточно проблематичной.]. Автономия науки исследовательского (государственного, национального) университета и гетерономия (транснационального) корпоративного определяют существо этих моделей, их целевые ориентации[64 - Можно не заострять противопоставление моделей исследовательского (классического) и корпоративного (предпринимательского) университетов через противопоставление автономии и гетерономии, а вспомнить о том, что мы рассматриваем такую образовательную институцию как университет в качестве посредника, объединяющего интересы различных общественных субъектов. В этом контексте следует подчеркнуть, что корпоративный университет оказывается успешным в синтезе академического, государственного и экономических интересов, определяющих различные субъекты общественного разделения труда, и порой более эффективным, чем исследовательский университет, в объединении элементов образовательной, научно-исследовательской и инновационной деятельности (см. об этом: Социальные проблемы российских корпоративных университетов // Современное российское образование. Проблемы и перспективы развития. С. 172). Одним из примеров такого рода конструктивного объединения, где университет остается центром производства научных инновационных идей, и эти идеи находят свое непосредственное воплощение в работе бизнес-корпораций, является Стенфордский университет – научный и образовательный центр Силиконовой долины (Там же. С. 182).]. Возможный эффект и, соответственно, оценка науки корпоративного университета определяется его целью – достижение научных и образовательных результатов, успешно применяемых в экономике, позволяющих максимизировать прибыль.

Между этими крайними случаями могут быть обнаружены и серединные варианты. Основываясь на систематизации, предложенной Д. Мишедом[65 - Мишед Л. Идея университета // Alma Mater. 1991. № 9. С. 85–90.], можно выделить следующие возможные целевые ориентации университетов и, соответственно, модели, предполагающие различный ожидаемый эффект от развития университетской науки.

Во-первых, это университет как центр подготовки специалистов или квалифицированной рабочей силы[66 - Wolff R. P. The Ideal of the University. Boston: Beacon Press, 1977. 161 p.]. С одной стороны, представляется, что такого рода цель не может быть рассмотрена вне утилитарных соображений, экономических требований современной эпохи, и может быть истолкована как решение задачи «штамповки служащих»[67 - Эту современную модель университета можно соотнести с созданным в 1808 году единым французским университетом, задача которого состояла в подготовке конкретных профессионалов. В этом смысле симптоматична четкость дисциплинарных различий, являющаяся организационным принципом этого университета. В этом смысле не случайно исследователи называют французскую модель университета «государственной корпорацией», а огосударствление университетов основным итогом эпохи Просвещения. (см.: Козлова О. Н. Метаморфозы мира университета (от Просвещения до «конца истории») // Социально-гуманитарное знание. 2005. № 5. С. 197–215).]. Однако, с другой стороны, при понимании такой цели акцент может быть сделан и на значении особой квалификации работников, полученной в ходе профессионального университетского образования, связанного с междисциплинарностью, обучением творческому подходу к своей специальности, а также созданию условий для актуализации способностей к инновационной деятельности.

Во-вторых, это университет как центр социальных услуг, экспертиз и разработки оснований принятия решений в различных пространствах общественного развития[68 - Kerr С. The Uses of the University. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2001. 288 p.]. С одной стороны, может показаться, то данные цели и лежащая в их основании идея университета подчиняется «требованиям извне», заказу на определенную услугу. Однако, с другой стороны, здесь также речь может идти о правильно понятой автономии университетской институции, которая трактуется не как «отдельность существования», но как служба всему обществу, учитывающая значение его правовых, экономических, культурных интересов. Это такого рода «служба», которая может быть скорее определена в качестве «разумного руководства», конечно, если она включает критическую оценку этих интересов, а не покорное следование определенным идеологическим установкам, при котором действительно научная экспертиза подменяется процедурами оправдания конкретных планируемых решений[69 - Так происходит, если ученые, ответственные за экспертизу, изменяют философской, критической составляющей своей науки. В этом контексте уместно вспомнить кантовскую идею организации университета, в основном воплощенную в Берлинском классическом университете. Идея состоит в том, что философскому факультету, который должен был объединять все существующие направления научных исследований, кроме теологии, медицины и права, должно быть дано право критического обсуждения всех постановлений правительства и научных суждений, которые могут быть положены в основания практических действий. «Философский факультет, поскольку он обязан ручаться за истинность учений, которые он принимает или хотя бы допускает, должно мыслить как свободный, подчиненный только законодательству разума, а не законодательству правительства <…> Философский факультет может, следовательно, претендовать на право проверять истинность всех учений. Правительство не может наложить запрет на философский факультет, не действуя вразрез со своими истинными, существенными целями» (Кант И. Спор факультетов. Калининград: Изд-во Калининград. ун-та, 2002. С. 68–72).]. Такая цель предполагает не просто внешнее включение университетской науки в обмен экономически эквивалентными благами (финансирование со стороны общества и государства – общественно-значимый продукт о стороны университета), но ответственность и заинтересованность университетской науки и ученых, которые осознают себя в первую очередь гражданами государства.

Мы обнаруживаем, что эти две модели занимают положение «между» исследовательским и корпоративным университетом. Их идеи, которые можно обозначить как следование «социальной цели», могут быть проинтерпретированы как с позиции автономии исследовательского университета, так и с позиции гетерономии и полезности корпоративного.

Третья промежуточная модель университета определяется через целевую ориентацию на осуществление образовательной деятельности[70 - Ортега-и-Гассет Х. Миссия университета. Минск: БГУ, 2005.]. С одной стороны, она может быть соотнесена с тем, что называется массовый университет. Задача такого университета – выполнение культурной или интеллектуальной функции, создание общества просвещенных граждан, где просвещение и образование понимаются не только как приобщение к пространству образцов культуры, но и как способность создавать эти образцы[71 - Хайдеггер М. Наука и осмысление // Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993. С. 252.]. Эта задача может быть соотнесена с идеей исследовательского университета, однако без акцента на развитие научного знания, что является принципиальным для последнего. С другой стороны, эта модель близка и идее университета, названного нами корпоративным, ориентированным на выполнение задач эффективности, сформулированных на экономическом языке. Так, Ж. Ф. Лиотар пишет, что в массовом университете осуществление непрерывного образования может быть рассмотрено как актуальное в свете необходимости предоставления занятости армии неработающих людей, оказавшихся невостребованными в контексте сокращения экономической потребности в человеческих ресурсах в условиях постиндустриального общества[72 - Лиотар отмечает, что граждане, получившие образование в таком университете, несмотря на то что число их «избыточно по отношению к возможностям занятости по получаемой специальности», составляют новую необходимую общественную категорию – «получателей передаваемого знания». Их функция медиальности скрепляет сообщество и уже тем самым служит не экономическим интересам эффективности его функционирования (предоставление занятости всем членам), а национальным интересам единства общества (Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998. С. 120–122).].

Таким образом, мы обнаруживаем две крайние модели – исследовательского и корпоративного университета и три промежуточные (назовем их – университет профессионалов, экспертный университет и массовый университет). Подчеркнем еще раз, что мы рассматриваем именно идеи университета или их модели, которые более или менее отчетливым образом закрепляются в программных документах, и находят более или менее ясное выражение в конкретных жестах университетской политики в отношении науки и присутствующих системах практик научного сообщества. Поскольку мы сказали, что две модели являются крайними, необходимо остановиться на описании природы этих крайностей и показать, что стоит за принципиальным различием целей исследовательского и корпоративного университета.

На первый взгляд, кажется, что возникновение корпоративного университета может быть связано с движением к всеобщему порядку целей: транснациональное замещает национальное, широкий взгляд с позиции международного научного сообщества замещает лишь локальную целевую ориентацию культурной институции, какой является классический университет. Соответственно, и оценка эффективности в рамках первого порядка целей обеспечивает большую объективность в эпистемологическом смысле слова и большую степень демократичности в социально-политическом смысле[73 - Корпоративный или предпринимательский университет, ориентированный на заказ извне, предполагает необходимость выраженной в точных показателях отчетности перед заказчиком. В этом случае оправдано соотнесение затрат на исследование и полученный в результате их применения доход. Необходимости такого соотнесения отвечает язык цифр. Он же оказывается понятным и всем членам общества (так называемым аутсайдерам), не имеющим специальной научной подготовки, для того чтобы оценить качество, содержание научных исследований, но относящимся к университету, как к одному из социальных субъектов, включенных в ситуацию обмена благами. О проблемах объективности научной экспертизы, связанной в том числе с апелляцией к экономической эффективности, см.: Шиповалова Л. В. Индекс цитирования и объективность научной экспертизы. О том, что объективность экспертизы с определенного исторического периода соотносится с языком цифр, а также с тем, что апелляция к цифрам отражает в том числе и демократические общественные тенденции, см.: Porter T. M. Trust in Numbers: The Pursuit of Objectivity in Science and Public Life. Princeton: Princeton University Press, 1995. 325 p.]. Кроме того, апелляция к экономическим интересам, а не к «вторичным» задачам духовной сферы, как кажется, может обеспечить ясность относительно оснований существования науки, связанную с обращением к материальным условиям общественного бытия. Остановимся на этих предположениях, высказав сомнения в абсолютизации их значимости и уточнив их содержание.

Первый аргумент, касающийся транснациональной позиции международного научного сообщества, характера научных исследований и способов организаций научных практик, не должен быть понят в качестве абстрактного. В реальности ни само содержание научных исследований, ни их оценка не могут быть рассмотрены в отрыве от того или иного национального интереса и контекста. В первую очередь это относится к гуманитарным исследованиям, которые очевидно связаны с проблематикой культуры и с определенным языком репрезентации соответствующих идей[74 - О неслучайных сложностях, связанных с публикациями результатов социальных исследований на английском (как иностранном) языке, см. социологическое исследование: Соколов М. Восточноевропейские социальные науки на интернациональных рынках идей. [Электронный ресурс]. URL: http://polit.ru/article/2009/05/21/ideas/ (дата обращения: 15.10.2016).]. Однако можно говорить и о национальном контексте или национальном значении различного рода научных исследований[75 - О возможности соотнесения с локальным культурным контекстом современных научных исследований в Скандинавии, о национальном характере сетей «наука – государство» и «наука – промышленность» и о научных практиках, подтверждающих существующий локальный культурный характер, см. введение в тематический номер по данной теме: Asdal K., Gradmann Ch. Introduction: Science, Technology, Medicine – and the State: The Science-State Nexus in Scandinavia, 1850–1980 // Science in Context. 2014. № 27 (2). P. 177–186. О роли науки в формировании национальной идентичности см.: National Identity: The Role of Science and Technology // Carol H. E. & Johnson A., (eds.) Osiris. New series. Vol. 24. Chicago: Chicago University Press, 2009. О значении популяризации науки в процессах складывания и поддержания культурного национального сообщества см. введение в тематический номер по данной теме: Schirrmacher A. Introduction. Communicating Science: National Approaches in Twentieth-Century Europe // Science in Context. Vol. 26. Iss. 3. 2013. Р. 393–404. Следует подчеркнуть также, что функционирование предпринимательского или корпоративного университета часто имеет своей целью и очевидным результатом именно развитие конкретного региона, хотя понятно, что эти результаты могут быть использованы и в более широком контексте (об этом см.: Социальные проблемы российских корпоративных университетов // Современное российское образование. Проблемы и перспективы развития.)]. В современной ситуации в качестве актуальных обсуждаются идеи мультикультурализма, диалога культур, проблем согласия, коммуникаций и т. п. Однако возможное решение этих проблем не связано с позицией транснационального «взгляда из ниоткуда». Напротив, представляется, что оно должно учитывать конкретику национальных ценностей, интересов, которые, будучи дополнены тезисом об их относительности, всегда оказываются начальной точкой возможного диалога.

Второй аргумент касается прозрачности оценочных процедур, если они связаны с языком результативности, с количественными показателями и в конечном итоге с ценой (стоимостью) исследования. Здесь следует сказать, что, с одной стороны, такого рода требования – апелляция к количественным показателям – могут, конечно, отвечать интересам заказчика, оценивающего результат исследований на основании сравнения собственной возможной прибыли и затрат[76 - Следует отметить, что порой использование только количественной оценки может свидетельствовать о невозможности или нежелании задействовать иного рода оценочные процедуры. Так, невозможность экспертной качественной оценки может быть связана с тем, что у научного сообщества отсутствует достаточное финансирование, позволяющее подтвердить сделанные выводы. Тогда обещание скорой прибыли компенсирует отсутствие достаточной содержательной достоверности. Количественная оценка возможной эффективности подменяет отсутствие экспертного свидетельства. Понятно, что такое положение дел не может быть оценено ни как практически допустимое, ни как морально оправданное.]. С другой стороны, когда речь идет об определении задач исследования и, соответственно, ожидаемых результатов, следует усомниться в том, могут ли конкретные требования, звучащие со стороны сколь угодно крупных предприятий, определять направление развития фундаментальной науки. Более того, даже формулировка тематик прикладных разработок должна иметь в основании понимание возможностей конкретной науки их осуществить, а значит, предполагает первичную роль самой науки в определении направления развития исследований. Язык экономического интереса всегда остается языком конечных целей и задач, тогда как научное исследование ориентируется в первую очередь на бесконечную задачу развития, связанную с проблематизацией, описанием и объяснением предметности, а не с практическим ее использованием. Эти два жеста – использование научных результатов и углубление познания научной предметности – ориентированы в различных направлениях. Вопрос о взаимном подчинении практических и теоретических целей науки может быть переведен в вопрос о конечных целях использования результатов и бесконечных целях развития. И коль скоро мы продолжаем определять европейское человечество через понятие техногенной цивилизации, бесконечность целей, задающая возможность сохраняющейся инновационности, остается более значимой[77 - Это конечно не означает, что понятие инновационной деятельности, как определяющее дух европейской культуры, в настоящее время не может быть поставлено под вопрос и подвергнуто сомнению в качестве движущей силы. Однако следует всерьез задуматься о том, что следует из альтернативной ориентации «на конечное», и готовы ли мы принять ответственность за смену этой ориентации.].

Третий аргумент относится к ясности оснований научной деятельности, которую предоставляет язык экономической целесообразности; этот аргумент, как было отмечено, может быть понят отчасти как материалистический. Однако «материальные обстоятельства жизни людей» могут быть сведены к экономическим отношениям только в контексте редукционизма определенного толка. Если же рассмотреть этот вопрос в контексте, например, акторно-сетевой теории[78 - Здесь в первую очередь мы имеем в виду методологические работы Б. Латура и Дж. Ло: Латур Б. Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию. М.: Изд. дом Высшая школа экономики, 2014. 374 с.; Ло Дж. После метода. М.: Изд-во Института Гайдара, 2015. 352 с.], пытающейся преодолеть ограничения всякого конкретного редукционизма, необходимо отметить следующее. Основанием ясности в отношении определенного феномена (в данном случае – развитие науки и ее общественный эффект) является учет взаимодействия различного рода сил и акторов, как их носителей. В этом взаимодействии политические, интеллектуальные, социальные аргументы должны приниматься во внимание не с меньшими основаниями, чем аргументы от экономических интересов, технологий est.

Теперь, разобравшись с вопросом о неоднозначном соотношении целевых ориентаций исследовательского и корпоративного университетов, обозначим две возможности, которые могут иметь место в случае смешения этих моделей и, соответственно, пересечения целей.

Первая ситуация смешения возникает тогда, когда провозглашенные целевые ориентации национального исследовательского интереса замещаются целевыми ориентациями корпоративного университета. Внешним выражением такого положения дел может быть, например, требование участия потенциальных работодателей в определении целей и задач исследования, приглашение их к руководству университетскими структурами[79 - См. об этом, например: Шиповалова Л. В. Современная идея университета и возможная легитимация философии // Философия и культура. 2015. № 11. С. 1734–1741.]. При этом может возникнуть ситуация, когда содержание научно-исследовательских проектов будет определяться, а их результативность оцениваться внешним заказчиком, а не самим научным сообществом. В этом случае цели научного исследования как поиска истины подменяются интересами конкретных экономических субъектов, заинтересованных в университете как поставщике трудовых ресурсов (выпускников), а также тех идей, которые могут максимизировать прибыль. Что можно сказать о возможных результатах такой подмены? Есть опасность, что, в случае ее реального осуществления, исследовательский университет, с одной стороны, перестанет ориентироваться на разработку фундаментальных инновационных знаний и воспитание свободно мыслящих граждан. То есть по факту будет изменять своей идее. С другой стороны, поскольку он будет продолжать позиционировать себя в качестве национального исследовательского университета и тем самым привлекать заинтересованных преподавателей и студентов, но он по факту может проиграть корпоративным университетам в конкурентной борьбе за заказы, поскольку такие университеты имеют конкретную экономическую результативность. Соответственно, следствием такого смешения может стать как фактическое прекращение существования национального исследовательского университета, так и утрата значимости его идеи[80 - Еще один симптом смешения целевых ориентаций обнаруживается в том, что порой то, что де юре следует называть исследовательским университетом, примеряет на себя фактически роль университета предпринимательского. Речь идет о позиционировании структур высшего образования как торгующих соответствующими услугами и включающими в оценки собственной эффективности объемы привлечения внешнего финансирования.].

Однако существуют примеры и иного рода пересечения. Современный университет активно включается в решение вопросов, связанных с безопасным развитием, экологией, эффективным управлением финансов, равенством возможностей на рынке труда, здоровьем и национальной безопасностью. При этом он проводит не только теоретические исследования по данным темам, не просто ставит задачей инновационные разработки, но и включает соответствующие ценности и следующие им практики в требования университетской деятельности, которую осуществляют совместно преподаватели, студенты и администрация, занимаясь, например, озеленением и экономией ресурсов, осуществляя управление хозяйственной и общественной жизнью университета[81 - Осипова Н. В. Корпоративная модель университета как социальная новация // Современное образование. 2015. № 2. С. 1–19. [Электронный ресурс]. URL: http://e-notabene.ru/pp/article_14388.html (дата обращения: 10.12.2016).]. При этом уже конструктивно соединяются непосредственные цели корпоративного и дух свободного исследовательского университета.

Выяснение комплекса причин негативного и позитивного эффекта от возможного соединения целей университетской науки требует отдельного исследования. Мы же можем сделать следующий вывод. Университетская (образовательная) институция может быть понята в качестве посредника институциональных взаимодействий науки и иных социальных субъектов, как «заказчиков» образованных граждан, научных экспертиз, профессиональных кадров и конкретных инноваций и технологий. При формировании критериев оценки эффективности университетской науки следует учитывать то, как определяются цели институции и соответственно этим целям организуются научные исследования. Именно тогда следующая за адекватной оценкой поддержка науки будет способствовать ее развитию, то есть служить интересам не только управляющих структур.

Глава 3

Становление классического немецкого университета: университетское образование и гуманитарные науки в немецкой философии и культуре[82 - Текст подготовлен в рамках реализации проекта, поддержанного РГНФ, «Проблема эффективности научных исследований: философский и исторический контексты», Проект № 15-03-00572.]

© Куприянов Виктор Александрович – аспирант Института философии, Санкт-Петербургский государственный университет; е-mail: nonignarus-artis@mail.ru

Основополагающий принцип бытия современного университета можно охарактеризовать понятием эффективность. Сегодня университет во многих странах мира все больше становится похож на бюрократическую корпорацию, в основе которой лежит по преимуществу экономический расчет и логика коммерции. Как верно пишет Б. Ридингс, университет «становится транснациональной бюрократической корпорацией, либо связанной с транснациональными инстанциями управления, такими как Европейский союз, либо функционирующей независимо по аналогии с транснациональной компанией»[83 - Ридингс Б. Университет в руинах. М.: Изд. дом ГУ Высшая школа экономики, 2010. С. 12.]. В итоге роль и статус академического сообщества в современном университете существенно меняется: ученый перестает быть главной фигурой университета, теперь его место занимает безличная бюрократия и представители административного персонала. В странах, где имеется сильная традиция академической свободы и общий строй жизни основан на демократизме, эта тенденция заметна меньше, хотя и там она является определяющей; в других же странах, где позиции государства более сильны и роль административно-командных методов управления исторически выше, стремление к «пролетаризации» научного сообщества университета и к превращению ученых и преподавателей в низовых исполнителей воли вышестоящего руководящего аппарата является более очевидным.

Сам университет, как уже отмечено выше, рассматривается в качестве коммерческой компании, нацеленной, как это ни странно, не столько на прибыль, сколько на достижение ряда формальных показателей, определяющих в конечном счете raison d’?tre этой организации. Причем конкретное содержание этих показателей может быть совершенно разным и не определяться никакими принципами – набор критериев эффективности сам для себя оказывается целью. Идеологическим обоснованием в данном случае выступает сам по себе дискурс эффективности – в качестве идеологии достижения тех или иных предзаданных параметров.

Естественным следствием такого рода понимания деятельности научного сообщества оказывается крайняя инструментализация знания и сведение смысла преподавания к целям узкопрофессиональной подготовки. Это отношение к знанию достаточно точно описано в работе Ж.-Ф. Лиотара «Состоянии постмодерна», ставшей уже классикой в этой области: «Старый принцип, по которому получение знания неотделимо от формирования (Bildung) разума и даже от самой личности, устаревает, и будет выходить из употребления. Такое отношение поставщиков и пользователей знания к самому знанию стремится и будет стремиться перенять форму отношения, которое производители и потребители товаров имеют с этими последними, т. е. стоимостную форму (fomie valeur). Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и в обоих этих случаях, чтобы быть обмененным»[84 - Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998. С. 18.]. Знание, таким образом, превращается в товар, а организации, которые отвечают за институциализацию науки как основного топоса знания, превращаются в коммерческие предприятия, отвечающие за поставку нужного товара для потребителей. Процесс университетского преподавания, в свою очередь, оказывается не более чем передачей информации или чаще просто обучением набору определенных навыков для практической работы. На это указывает то, как сегодня выстраивается образование во многих университетах[85 - Например, в таких крупнейших российских вузах как СПбГУ и МГУ.]: весь образовательный процесс сводится к определенному курсу или программе с четко заданным итогом в виде практических навыков (компетенций), которыми должен овладеть студент. В этой ситуации не имеют значения ни факультет, ни кафедра, ни университет как научное сообщество: логика потребительства пронизывает современное образование и науку.

Логика потребительства, пронизывающая современные социальные отношения и принуждающая нас понимать знание как разновидность товара, означает, что знание можно оценивать по принципу соотношения цена / качество и выражать это в определенных числовых показателях. Именно это обстоятельство порождает столь широко распространенную сегодня практику оценки эффективности[86 - В качестве примера того, как осуществляется процесс оценивания эффективности, см. комплекс отчетности об эффективности вузов РФ на портале Информационно-вычислительного центра Минобрнауки РФ (http:// indicators.miccedu.ru/monitoring/). Данные достаточно хорошо известны российской публике по мониторингу эффективности вузов, проводимому в 2013 и 2014 годах. Среди рейтингов вузов мира можно отметить широко известные системы Times Higher Education и Quacquarelli Symonds. Эти два наиболее авторитетных рейтинга ориентированы скорее на потенциального студента, и составляются частными компаниями. Однако не только в России, но и в других странах, государства все чаще прибегают к специальным процедурам оценки эффективности науки и университетов (чаще всего в целях распределения финансирования). Так, широко известна британская система Research Excellence Framework (см. сайт: http://www. ref.ac.uk/), в соответствии с которой университеты Великобритании оценивались в 2014 году. Так или иначе, но почти все страны Запада сегодня применяют аналогичные методики оценки эффективности. Обзор см.: Geuna A., Martin Ben R. University Research Evaluation and Funding: an International Comparison // Electronic Working Paper Series. Paper № 71. (Эта же статья сокращенно: Minerva. 2003. № 41. Р. 277–304.)]. Не столько важен вопрос о том, каковы критерии, заложенные в методику оценивания, сколько сам факт того, что оценка эффективности превращается в смысл жизни современного университета. В итоге университет оказывается не более чем эффективной транснациональной бюрократической компанией, направленной на торговлю услугами, ради выполнения абстрактного набора критериев эффективности.

Это состояние университета и наук, наполняющих его внутреннюю жизнь, нельзя описать иначе, чем кризис, поскольку очевидно, что такая интерпретация не соответствует исходному и закрепленному многовековой философской традицией смыслу науки, суть которого состоит в том, что занятие наукой направлено на поиск и познание истины, а достижение истины предполагает и определенные качественные изменения мировоззрения и образа жизни познающего субъекта. К тому же, и это намного важнее, такая идеология, то есть потребительство, помноженное на абстрактную бюрократию, становится проблематичным и неприемлемым условием для существования научного сообщества, как основного носителя знания, поскольку лишает его позитивной повестки бытия, исходящей изнутри самого знания.

С чем конкретно связано сегодняшнее кризисное состояние университета? Здесь вполне можно согласиться с приведенной выше точкой зрения Ж.-Ф. Лиотара: такое понимание роли и содержания знания и, следовательно, перетолкование цели и смысла бытия университета связано прежде всего с распадом немецкой концепции образования XIX века – неогуманистической идеи bildung, которая предполагала единство теоретического и практического разума и констатировала, таким образом, неразрывную связь между знанием и поведением, то есть этосом, личностью. Утрата же идеи bildung связана, конечно же, выражаясь опять же языком Лиотара, с исчезновением веры в метанарративы, то есть веры в большой идеалистический дискурс умопостигаемого бытия самого по себе. Поскольку же за производство этого типа мышления всегда отвечала философия и комплекс гуманитарных наук, то изменения в университетах, которые мы можем сегодня наблюдать практически везде, обусловлены также утратой своего ключевого положения в университете философским и гуманитарными факультетами.

В настоящей главе мы рассмотрим, во-первых, поэтапную историю немецкого университета и роль, которую в нем играли гуманитарные науки, и, во-вторых, теорию гуманитарного знания, выработанную немецкой философской традицией XIX века в контексте истории университета, как центрального «субъекта» институализации знания. Подчеркнем, что выбор именно немецкой традиции, как основы для исследования проблемы отношения науки и форм ее институализации, обусловлен в данном случае не авторской пристрастностью к немецкой философии культуры, а прежде всего тем, что современное состояние как наук, так и организаций, отвечающих за их социальное бытие, задается изменениями, имевшими место именно в рамках немецкой философской и научной традиции. Без представления об этих процессах мы обречены на непонимание своего современного бытия и лишены возможностей для поиска выхода из сложившейся кризисной ситуации.