Письма тебе

В тот день я осталась одна. Впервые я узнала, что такое одиночество. Одиночество изнутри.

Осталась одна в своих мыслях, мечтах, надеждах, поступках. Закрылась ЕЩЕ ОДНА дверь.

ПИСЬМО

В семь с половиной лет я пошла в первый класс. Я совсем не помню пышной праздничной церемонии, встречи с первой учительницей, букетика цветов и других атрибутов начала самостоятельной жизни маленького человека.

Торжественности и волнения не помню вообще.

Я помню, что на подготовительных занятиях моей маме предлагали перевести меня сразу во второй класс, т.к. я уже обладала необходимыми для второклашки навыками письма, счета и чего-то там еще.

Мама решила, что для экспериментов ни я, ни она не готовы.

Я поступила в школу в подходящий моему возрасту класс со знакомыми мне по двору и ближайшим улицам друзьями и подругами.

Второго сентября был день рождения моей мамы.

В этот день дома устроили вечеринку: были приглашены друзья дома, которых потчевали от всех души приготовленными мамой разносолами, что она, надо отдать должное, очень хорошо умела делать и делала с удовольствием: слава отличной хозяйки должна была следовать за ней всегда.

Такой надолго запоминающийся день, когда загодя достаются из далеких шкафов серебряные приборы и соусницы, хрустальные салатники, бокалы и рюмки отмываются в уксусе до чрезвычайной прозрачности, добытая по знакомству копченая колбаса нарезается тоненькими кусочками, а хвостики колбасного батона достаются мне.

День, когда можно ходить по коврам, не снимая тапок, а гостям разрешено курить на кухне, расхваливая дом, убранство и хозяина с хозяйкой.

Вообще, тщеславие, было совершенно не чуждо моим родителям, и шикарно организованная вечеринка была отличным поводом потешить себя любимых и друзей.

Иными словами, себя показать и других посмотреть.

Детей не было принято рассаживать за столами и томить взрослыми разговорами, поэтому всех нас отправили на улицу гулять, благо еще не было холодно: в северном городке стояла сухая осень.

Наш двор был усыпан выработанной шахтной породой, которая отлично подходила для благоустройства улиц и дорожных насыпей. Это был отличный материал для таких целей, добытый с углем из шахтных разрезов, отсортированный от полезного уголька на обогатительной фабрике и свезенный в пирамидообразные терриконы вокруг города, что делает далекий северный город чем-то похожим на африканского собрата.

Иногда попадались кусочки породы, которая сохранила на себе отпечатки своей экстремально прошлой деревянной жизни с элементами рисунка папоротника или других травянистых сюжетов.

Иногда куски породы представляли собой цельный кусок с неровными, рваными краями. Иногда куски такой породы расслаивались на тонкие листья каменных тонких пластов, представляя собой крайне опасные и острые орудия.

Именно такой кусок породы прилетел ко мне в голову, когда я гуляла в компании таких же, как я детей на улице.

Сказать, что я просто гуляла, нюхала цветочки и никого не трогала – будет не совсем честно.

Я не просто гуляла, я начала задираться с мальчишкой из соседней улицы.

С тем мальчиком не разрешалось связываться никому из нашей улицы. Он был из тех, которые «плохому научат».

Сначала мы играли на дороге, играли все вместе: мальчики и девочки. Вполне себе мирно так играли. А потом откуда ни возьмись у меня в руках обнаружилась резиновая лента. Серая такая, хорошо растягивающаяся. Не помню, откуда сей предмет возник у меня в руках. Но это уже и неважно. Важно то, что я по какой-то причине треснула этой резинкой того мальчишку: возможно, что-то он мне сказал, или сделал.

Треснула я его в качестве ответа, как мне сейчас помнится. И на этом бы всё и закончилось. Не будь этот мальчик из той когорты людей, который обязательно дает сдачи. Дает жестко и серьезно, не обращая внимания на детали, обстоятельства и гендерную принадлежность. Дает сдачи, не думая. Вот прям счас. Быстро и метко. До смерти или увечья. Теория Дарвина – это про него. Побеждает сильнейший.

Когда я поняла, что совершила ошибку, и надо было этого мальчика обходить стороной, причем задолго до встречи на нашей улице, я включила пятую скорость и, выписывая круги и восьмерки, принялась удирать от него сначала по нашей улице, потом по нашему двору, петляя как заяц, в надежде, что мальчик устанет и отвяжется от меня.

Спиной я чувствовала, что он не отстает: он был намерен, во что бы то ни стало меня догнать и, как минимум, оторвать голову.

Бегали по двору мы долго.

Припоминаю, что мне становилось страшновато, так как силы были на исходе, а горная порода под ногами выпячивала большие куски и делала предательские подножки.

Пробегая вдоль окон нашей квартиры, боковым зрением я заметила наших гостей, курящих в форточку на кухне и что-то бурно обсуждающих.

Повернув голову чуть дальше в сторону своего преследователя, я заметила, а потом и ощутила, как довольно крупный кусок породы летит мне в лицо.

Кусок расслаивающейся древней породы прилетел мне ровно в переносицу, разом прекратив мой стаерский бег, светские разговоры и курение наших гостей на кухне.

Вероятно, я упала и какое-то время была без сознания…

Первое, что вспоминается, меня поднимают люди, а я узнаю их и им отвечаю, что со мной все в порядке, у меня ничего не болит.

При этом я, будто в тумане, вижу красный пузырящийся воздух, который выходит из моей переносицы прямо перед глазами: тонкий слой древней прогоревшей породы сработал, как остро отточенный нож и вошел в мою переносицу, как в масло.

Стало ясно, что месть мальчишки нашла таки свою цель. Голову мне он не открутил, но существенно покалечил. Говорили, что моей маме при виде этой сцены стало плохо.

С тех пор мне всегда становилось дурно при виде кровоточащей раны. Как потом стало очевидно, я не тот зритель, который делает кассу кровавым боевикам и фильмам ужасов. Вот так приобретается условный рефлекс на внешние раздражители.

Потом была жуткая суматоха с переносом меня в квартиру, беглым осмотром присутствующего и не очень трезвого медицинского персонала (моя мама работала медицинской сестрой со всеми вытекающими последствиями), вызовом скорой помощи, операция по восстановлению разнесенной в клочья переносицы по счастью дежурившим опытнейшим доктором-хирургом в больнице.

По счастливому стечению обстоятельств, мои глаза остались целы. Абсолютно не задеты, что было огромным везением, учитывая место нанесенной мне травмы. Мой и без того широкий нос картошкой, теперь станет неприлично огромным и составит гигантский комплекс моей последующей жизни, в которой я и так уже определила себе место первой с конца красавицы без каких-либо надежд на внимание противоположного пола или на удачную работу фотографа.

В ближайший месяц мне предстояло ощутить на себе всю тяжесть жестоких детских насмешек из-за крестообразного огромного пластыря на моем лице. До сих пор помню, как меня называли в школе: «фашисткой». В те годы Советской власти это было невыносимое оскорбление. Настолько невыносимое, что я просила маму не водить меня в школу.

Но мои просьбы были отклонены. В школу я ходила. Насмешки я терпела. И навсегда зарубила на своем теперь уже до невозможности уродливом носу: прежде чем совершить поступок, надо подумать о возможных последствиях. Этому меня научила жизнь. Ровно на второй день первого класса. Ровно на второй день взрослой жизни. Быстро и жестко.

Такой вот судья, жизнь.

Что было потом? Когда суматоха со скорой, операцией и возвращением домой улеглась, вокруг меня и мамы суетились какие-то соседки-сплетницы, возможно, сочувствующие свидетели или просто зеваки.

Очень хорошо помню своего отца, который собрался и побежал к родителям того мальчишки.

Я помню, как мама отговаривала папу ходить к ним в дом. Не помню, почему отговаривала. Я слушала их разговор и отчаянно хотела, чтобы этому мальчишке все-таки влетело по первое число. Это невероятно жестоко: бросить человеку камень в лицо.

Любой другой ребенок не бросил бы камень в соперника, предпочел бы драться без подручных средств. Он бросил камень. Для него это было нормально. Такая категория людей стала для меня откровением. От таких людей следовало бы держаться подальше. Теперь я знала, почему. Они могут и в спину выстрелить.

Но я отчаянно по-детски желала защиты, прилюдной защиты, можно сказать, прилюдной открытой порки своего обидчика. Все-таки со мной поступили крайне жестоко, и наказание должно было последовать.

Отца не было какое-то время. Хотя пришел он довольно быстро. Сложилось впечатление, что он дошел до их дома, а потом сразу вернулся. Буквально одна нога здесь, другая там.

Мы даже не успели, как следует, начать переживать за него.

Он пришел, сел на табуретку на кухне. И сидел молча.

После довольно напряженной паузы мама спросила его, как дела, и как он поговорил с родителями мальчика.