Джек-потрошитель с Крещатика

– Да, нужно было брать его! – поддержала Чуб.

– Что ты… нет, нет, – замахала Ковалева руками. – Он такой страшный. Все хорошо, мне нравится твой Белый Ангел.

– Забудь про него, – приняла соломоново решение Катерина. – Держи, – сняла она с груди модерновую бабочку-брошь.

Маша протянула сразу обе руки, чтоб принять драгоценный подарок. И на этот раз Дображанской не нужно было слов, чтоб понять, как младшей из Киевиц понравился дар.

Глава шестая

Тайна художника

Дверь в номер Котарбинского была не только не заперта – приоткрыта. Но Катя все равно постучала.

– Войдите… – его голос был тихим.

Катя и пожелавшая сопроводить ее Маша Ковалева зашли в обширную комнату-мастерскую.

Художник сидел у окна на дубовой лавке, сгорбившись, закрыв глаза.

Был он нынче совсем иным – растрепанным и измятым, и крылья его галстука-банта поникли, как у мертвой бабочки.

– Здравствуйте, – поздоровалась Катя. – Я пришла к вам, чтоб закончить портрет.

Он только плотнее прикрыл веки.

– Помните меня? – не стала отступать Дображанская. – Я была у вас вчера… Мы не успели поговорить об оплате.

– Что? Об оплате?! – резко поднял голову он. – Вы намерены оплатить мою работу? Деньгами?

– Вы предпочитаете натуральный продукт? – порядочно удивилась Катерина Михайловна.

– Простите, простите, – вскочил он со скамьи, – я подумал… не понял… Так вы были вчера. Втроем?

– Вдвоем, – припомнила Катя так и не разъясненную натурщицу в спальне. – А это – моя спутница Мария Владимировна, – представила она Машу Ковалеву.

– Очень приятно, Мария Владимировна, – галантно сказал Вильгельм Котарбинский.

Но что-то изменилось. В прошлый раз он излучал счастье, сейчас же – угас; был не просто несчастлив – сломлен. Моложавый, подтянутый – нынче он казался несчастным седым стариком, и лихо подкрученные кончики его гоноровых польских усов превратились в грустные щеточки. Однако, если вчера у него умер кто-то из близких, столь разительная перемена была легко объяснима.

– Вдвоем… так и есть… А вторая сегодня не пришла? – поинтересовался он.

– Не пришла, – подтвердила Катя, не слишком понимая, почему она должна отчитываться за других визитеров.

– В таком случае, сегодня я могу поработать только над вами, – сделал вывод он, разыскивая среди множества работ вчерашний эскиз. – Ах, вот и он… Я забыл спросить, какой портрет вы желаете?

– А можно увидеть то, что вы написали вчера? – подойдя к нему, Катерина заглянула в лист и вскрикнула так отчаянно громко, что Маша Ковалева уронила свой крохотный шелковый ридикюль и бросилась к Кате.

Карандашный набросок являл Катерину Михайловну Дображанскую в полный рост: высокую, стройную, с горделивой посадкой головы и ослепительно-прекрасным лицом. Тем больший контраст представляла вторая женщина – стоящая, плотно придвинувшись к ней, невысокая, некрасивая, с крупными резковатыми чертами лица, большим ртом, темными глазами и крыльями бабочки за спиной.

«Придвиньтесь, прошу вас…» – вспомнила Катя непонятную просьбу художника.

Его возглас: «…такой дивный контраст!»

«А вторая сегодня не пришла?..»

– Кто это?.. – глухо спросила Катерина Дображанская.

– Вы… и вторая дама… – объяснил Котарбинский. – Та, что не смогла прийти сегодня… Она была с вами вчера.

– Была тут со мной?!

– Да.

– Но это моя мама! Моя покойная мама!

Его лицо приобрело цвет небеленого холста.

– Она – нереальна? – справился художник с запинкой, обреченно, но совершенно без удивления. – А вы?

– Я – да, – сказала Катерина Михайловна.

– Вчера я думал, вы обе… – сбивчиво заговорил он. – Как те, другие… Как все они. Особенно вы. Люди редко бывают столь необыкновенно красивы при жизни. Но те, другие, не платят за работу. И когда вы спросили об оплате… Я подумал… и вы, и она… и та третья, с арфой…

– Вы что же, увидели рядом с Катей привидение? – вопросила Маша.

– Это не просто привидение, – сказала Дображанская, и ее кожа словно покрылась колкими мокрыми осколками льда. – Моя мама была тут со мной. Мама пришла на Деды?… Значит, она нуждается в помощи. Или хочет помочь нам!

– Простите, вы тоже ко мне? – сощурившись, художник посмотрел в пустой угол комнаты.

Из пустоты проступил изумленный Мир Красавицкий.

– Он что же, видит меня? – спросил Мирослав.

– Вы видите всех привидений? – ахнула Маша. – Всех и всегда?

– О, Матка Боска, опять!.. – взвыл вдруг художник, сворачиваясь в улитку, опуская голову на грудь. – Лучше бы мне ослепнуть!.. Уходите… Немедленно. Уходите, прошу… – Он заметался по комнате, забился, как по невидимой клетке по своей мастерской, с отчаянной ненавистью сбивая с ног тонконогие мольберты, сбрасывая рисунки со столов, сметая картины со стен…

– Он сейчас уничтожит все свои работы! А мы пришли за его картинами… – испугалась Катерина.

– Катя, бери свой портрет с мамой, иди, – быстро распорядилась Маша. – И ты, Мир, тоже… иди, не мучай его. Помоги Кате… Я знаю, как обращаться с безумными художниками, – уверила их младшая из Киевиц.

При виде Кати глава Аукционного Дома сразу поднялся из-за массивного письменного стола с пузатыми резными ножками и обтянутой зеленым сукном столешницей. На столе возвышался массивный чернильный прибор с бронзовой фигурой оленя. Стол обступали книжные полки. Катерине нравился его кабинет.

– Очень рад видеть вас снова. Садитесь, пожалуйста, – предложил Вадим Вадимович Водичев.

Дображанская села. Хозяин Аукционного Дома тоже вернулся в кресло.

– Я перевела вам деньги за «Тихую ночь», – сообщила она. – Но я здесь не поэтому. Перейду сразу к делу. Утром вы упоминали о третьей картине Котарбинского… «Тайне».