Малоярославецкий уезд в конце XV–XVIII в.: Историко-географическое исследование

Названные в договоре Дмитрия Донского с Владимиром Храбрым 1371 г. будущие ярославецкие волости хорошо локализуются на основании данных писцовых книг конца XVI – начала XVII в. Волость Гремичи находилась к северо-востоку от Малоярославца по правому берегу р. Протвы. Сушов – к северо-западу от Гордошевичей, в районе речки Сушки, впадающей в р. Бобровну, левый приток р. Лужи (о месторасположении Гордошевичей и Заячкова уже говорилось выше).

Договорная грамота великого князя московского с рязанским князем Олегом Ивановичем (1381 г.[179 - Зимин А.А. Указ. соч. С. 286–287.]) окончательно закрепляет принадлежность Москве земель по левому берегу р. Оки.[180 - ДДГ. № 10. С. 29–30.] Вероятно, грамота лишь констатирует устоявшееся положение, с которым рязанскому князю, наконец, пришлось смириться.[181 - Так же считает В.А. Кучкин. (См.: Кучкин В.А. Договорные грамоты московских князей XIV в.: Внешнеполитические договоры. М., 2003. С. 252 и др.)] В пользу этого говорит и тот факт, что полученные Владимиром Храбрым по ходатайству митрополита Алексия (то есть до 1378 г.) волости Лужа и Боровск названы в договоре с Олегом рязанским среди земель, признававшихся отныне и навсегда московскими территориями – “бывшие места рязанские”. Московский великий князь в 1370-е гг. свободно распоряжался прежними рязанскими волостями, вопрос о которых юридически был решен лишь в 1381 г.

В апреле-мае 1389 г. Дмитрий Донской духовным своим завещанием[182 - ДДГ. № 12. С. 33–37.] отдает названные “отъездными” волости Верею, Рудь, Гордошевичи, Гремичи, Сушов, Заберегу, с. Репеньское (территория нынешнего г. Обнинска, входившего в состав Ярославецкого уезда до 1770-х гг.) и “село Ивана Васильевича” (Вельяминова) в волости Гремичах сыну своему Андрею вместе с можайскими волостями. За исключением Забереги, купленной у новосильского князя, все это, предположительно, бывшие рязанские земли[183 - Подробный разбор текста последней духовной грамоты Дмитрия Донского см.: Кучкин В.А. Последнее завещание… С. 136–161 и др.]. Термин “отъездные” позволяет предположить, что до конца столетия названные волости не были определенным образом включены в существовавшую в тот период административно-территориальную систему и оказались приписаны к Можайску, потому что он был самым близким из крупных населенных центров. Другие бывшие рязанские земли – Заячков и Холхол (а также Кропивна) были завещаны Дмитрием Ивановичем великой княгине Евдокии. Показательно, что ордынский выход с этих волостей княгиня должна была передавать сыну Андрею. Кроме того, Евдокия получила Вышегородские бортники, Кропивенские и Исменьские, Гордошевские и Рудьские. Таким образом, в тот период уже складывались административные и хозяйственные связи всех названных волостей. Кстати, духовная Дмитрия Донского позволяет сделать некоторые наблюдения об освоенности и о степени хозяйственного развития части волостей будущего Ярославецкого уезда. Относительно волости Заячков такие наблюдения сделаны В.А. Кучкиным. С Заячкова княгиня Евдокия должна была передавать сыну Андрею в счет ордынского выхода по 22 руб. в год. По подсчетам В.А. Кучкина такая сумма могла означать, что в этой волости было 88 деревень и проживало приблизительно 176 семей.[184 - Кучкин В.А. Последнее завещание… С. 168.] Тогда 10 рублей, платившихся с Холхола, означают, что в нем проживало около 80 семей в 40 деревнях. Со всех остальных “отъездных” волостей выход собирали вместе, и он составлял 168 руб. Так что уточнить степень освоенности и населенности каждой из этих волостей не представляется возможным.

Еще об одной упомянутой в духовной грамоте Дмитрия Ивановича волости хотелось бы сказать особо. Среди владений великой княгини Евдокии названа купленная ею волость Лохно, по поводу локализации которой мнения историков расходятся. Ю.В. Готье соотносил ее с Локнышским станом Рузского уезда (располагался в бассейнах рек Большой и Малой Сестры и по р. Локноше).[185 - Готье Ю.В. Замосковный край в XVII веке. М., 1937. С. 400.] Однако С.З. Чернов, подробно исследовавший историю этого стана, так не считает.[186 - Чернов С.З. Волок Ламский в XIV – первой половине XVI в… С. 212.] С большим основанием можно соотнести эту куплю Евдокии и с волостью Локной грамоты верейско-белозерского князя Михаила Андреевича (1483–86 гг.)[187 - ДДГ. № 80. С. 301–315.], вошедшей вместе с другими принадлежавшими бывшей великой княгине землями (Заячковом и Холхолом) во владения его “в Ярославце”. Небольшая волость находилась южнее города Ярославца, по притоку р. Лужи – речке Локне (см. приложение 1).

Итак, в 1389 г. будущие центральные ярославецкие волости – Гордошевичи, Гремичи и Сушов, а также с. Репеньское – очевидно, центр будущей ярославецкой волости Репенской и “село Ивана Васильевича в Гремичах” в качестве “отъездных” волостей вошли в состав владений Андрея Дмитриевича Можайского. Другие ярославецкие земли – волости Заячков и Холхол (и Локна?) принадлежали великой княгине Евдокии. Их дальнейшую судьбу по документам проследить трудно. На долгие годы эти топонимы исчезают из поля зрения историков. Пожары и другие бедствия не пощадили документальные собрания древних властителей.

В духовной грамоте Владимира Андреевича Храброго (конец 1409 – начало 1410 г.[188 - Каштанов С.М. К вопросу о первом упоминании и времени основания Малоярославца… С. 23–27.]) подробно перечисляются владения серпуховского князя, тщательно разделенные им между пятью сыновьями и женой.[189 - ДДГ. № 17. С. 46.] Именно эта грамота официально считается документом, впервые упоминающим название современного Малоярославца. В грамоте город назван, однако, “Ярославлем”. В данном виде это наименование города не встречается больше ни в одном документе.

Обратимся к тексту грамоты. Третьему сыну Ярославу (Афанасию) завещал князь Владимир Андреевич Храбрый “Ярославль с Хотунью”, Вихорну, Полянку, Ростунову слободку, Мошневскую слободку. Почти все принадлежавшие Ярославу владения хорошо локализуются (см. приложение 2). Хотунь располагалась в нижнем течении р. Лопасны, Ростунова слободка – к северу от Хотуни. К юго-востоку от Хотуни, по р. Вихоренке – Вихорна. Пожизненно из владений Ярослава княгине Елене Ольгердовне было отдано Долгое озеро, которое находилось в нижнем течении р. Лопасны, а также – с. Бовыкино, располагавшееся на той же реке, но гораздо выше по течению (см. приложение 2).[190 - Локализация Долгого озера и села Лопастенского на севере Московского княжества в книге А.А. Юшко (“Феодальное землевладение московской земли XIV в.” М., 2002. С. 18.) не понятна: в указанном месте владений Ярослава Владимировича не было.] Во избежание конфликтов за земли между сыновьями Ярославом и Иваном, князь Владимир Андреевич подробно описал границу между принадлежавшей Ярославу Хотунью и серпуховскими волостями князя Ивана Владимировича. Подчеркнем, что ни одна будущая ярославецкая волость не входила в уделы наследников князя Владимира Андреевича Храброго, поскольку он ими не владел. На схеме в приложении 2 показаны владения жены Серпуховского князя Елены Ольгердовны и ее сыновей Ивана, Семена и Ярослава на территории Серпуховско-Боровского княжества. Локализованы не все топонимы, фигурирующие в духовной грамоте князя Владимира Андреевича, но общее представление об их взаимном расположении схема дает.

После духовной грамоты великого князя Дмитрия Ивановича сведений о ярославецких землях в документах долгое время не встречаем. В жалованной грамоте великого князя Ивана Васильевича игумену Троице-Сергиева монастыря Спиридонию (1467–1474 гг.)[191 - АСЭИ. Т. 1. № 352. С. 258–259.] впервые появляется название города Ярославца (не Ярославля, как было в духовной грамоте князя Владимира Храброго). В данном случае уже не возникает сомнений в соответствии этого населенного пункта будущему Ярославцу Малому. Грамота дана жителям монастырской волости Илемны Верейского уезда на пользование великокняжескими лесами и на беспошлинный проезд с монастырскими возами в Ярославец и обратно. Волость Илемна находилась к северу от современного села Кременское, на полпути от него к городу Верее (см. приложение 1). Документ свидетельствует о сохранении исторически сложившихся хозяйственных связей между бывшими “отъездными” волостями, владениями Михаила Андреевича Верейско-Белозерского – Вереей и Гордошевичами, на территории которых и находился город Ярославец.

Собственно Ярославецкий уезд впервые упоминается в духовной грамоте Михаила Андреевича Верейско-Белозерского.[192 - ДДГ. № 80. С. 301–315.] Этому документу, позволяющему охарактеризовать состав ярославецких территорий в конце XV в., посвящен следующий параграф. Здесь же мы только констатируем, что ко времени написания духовного завещания князем Михаилом Андреевичем (1483–1486 гг.) владения его “в Ярославце” являлись уже вполне оформившейся территориальной единицей, в свою очередь состоявшей из ряда волостей.

Подводя итоги всему вышесказанному, можно схематично представить историю складывания территории Ярославецкого уезда ко второй половине XV в., когда он оказался во владении Михаила Андреевича верейско-белозерского, в следующем виде. Бывшие в XIII в. рязанскими, основные волости уезда – Гордошевичи, Гремичи, Сушов, Репенская, Уготская и волость Лохно (или Локна), Заячков и Холхол были присоединены растущим Московским княжеством в тяжелую для Рязани эпоху первой половины XIV столетия частично силой оружия, возможно, хитростью и путем заключения брачных уз между московским княжичем и рязанской княжной (либо наоборот – московской княжной и одним из рязанских князей). Постепенно территории волостей осваивались и включались в состав основных владений представителей московского дома. Процесс был долгим, и еще к концу XIV столетия большинство из них считались “отъездными” волостями и были приписаны к одному административному центру – Можайску. Часть этих земель вошла в состав владений Андрея Дмитриевича Можайского, а затем – его сына Михаила верейско-белозерского, другая часть принадлежала великой княгине Евдокии, от которой перешла также во владение Михаила Андреевича. Разумеется, эта наша схема не является бесспорной, но более надежно обосновать ее (так же, как и опровергнуть) пока не представляется возможным.

В любом случае, очевидно, что процесс формирования Ярославецкого уезда был довольно продолжительным. Территория его складывалась из отдельных волостей, находившихся во владении различных представителей московского княжеского дома. Уровень освоенности и населенности их не мог быть одинаковым. И все же к концу XV в. это была цельная административно-территориальная единица, несмотря даже на то, что некоторые составные ее части находились немного в стороне от основной территории (см. приложение 4).

§ 2. Ярославецкий уезд по духовной грамоте Михаила Андреевича верейско-белозерского

Одним из важнейших документов, содержащих уникальные сведения о Ярославецком уезде в конце XV в., является духовная грамота верейско-белозерского князя Михаила Андреевича (1483–1486 гг.)[193 - Там же.]. Ярославецкий уезд как таковой впервые упоминается именно в этом документе. До этого момента источники ничего не знают о существовании такой административной единицы на территории Московского княжества. Изучение истории написания духовной грамоты, текстологический анализ трех ее вариантов, дополненный сведениями некоторых других источников, позволяют получить интересную информацию об истории уезда, о составе и даже (хотя и совсем немного) о хозяйственном развитии земель, входивших в Ярославецкие владения князя Михаила Андреевича. Подробный источниковедческий анализ данной грамоты, впервые представляемый в данном исследовании, позволяет выявить сведения об истории города Ярославца и Ярославецких волостей в конце XV в.

Прежде чем разбирать текст грамоты, представляется необходимым сказать несколько слов о самом верейско-белозерском князе.

Михаил Андреевич – сын князя Андрея Дмитриевича Можайского, внук Дмитрия Донского. О дате его рождения сведений не сохранилось. Но, судя по тому, что отец его был 1382 г. рождения и женился в 1403 г., к моменту смерти родителя 1432 г. Михаил Андреевич, мог быть уже взрослым человеком.[194 - Экземплярский А.В. Указ. соч. С. 327–334.] Это подтверждают и договорные грамоты с великим князем, заключенные им и его старшим братом Иваном Андреевичем уже в 1434 г.[195 - ДДГ. № 31. С. 81.] Принимавший участие в войне за великокняжеский престол между Василием II Васильевичем (“Темным”) и его дядей Юрием Дмитриевичем, а потом двоюродными братьями (Василием Юрьевичем Косым, Дмитрием Юрьевичем Шемякой и Дмитрием Юрьевичем Красным), князь Михаил Андреевич почти всегда держал сторону Василия Васильевича, лишь однажды (1434 г.) присягнув на верность князю Юрию Дмитриевичу (после его официального признания великим князем).[196 - ДДГ. № 32. С. 82.] Несмотря на свои заслуги, к концу жизни князь верейско-белозерский был лишен возможности распоряжаться большей частью своего наследственного удела – частью Белозерского княжества и Вереей с волостьми.

История лишения князя Михаила Андреевича его владетельных прав такова. Еще в 1462–1464 гг. великим князем Иваном Васильевичем подтверждено было право Михаила Андреевича на его наследственные земли. Иван Васильевич обязался “блюсти” под ним и под его детьми то, “чем тебя благословил отець твои Андреи Дмитриевич, по душевнои грамоте отца своего, деда твоего, а моего прадеда великого князя Дмитрия Ивановича, в Москве и Вереею с волостьми, и с отъежими месты, и Белымозером с волостми, и что къ нему потягло изстарины, по душевнои грамоте отца твоего, князя Андрея Дмитриевича, и что примыслъ отца твоего и твои, и что себе примыслишь…”[197 - Там же. № 64. С. 208.] Через некоторое время между великим князем и верейско-белозерским были заключены еще два докончания. По уточненной А.А. Зиминым датировке, обе грамоты были написаны между 11 ноября 1464 г. и 12 сентября 1472 г.[198 - Зимин А.А. О хронологии духовных и договорных грамот… С. 278–279.] Документ, помещенный под № 65 в ДДГ, признан и А.А. Зиминым более ранним. При этом ученый ссылается на помету на грамоте № 67, указывающую на внесенные по сравнению с предыдущей грамотой изменения. Подтверждение этому факту легко обнаружить также в тексте самих документов: в грамоте № 65 речь идет о подтверждении Иваном III пожалования верейскому князю (данного великим князем Василием Васильевичем) Вышгорода с некоторыми другими землями[199 - ДДГ. № 65. С. 212–214.], а из текста грамоты № 67 узнаем о том, что Михаил Андреевич “отступился сам Вышгорода” великому князю. При этом полученные им по завещанию отца (князя Андрея Дмитриевича) земли (Белоозеро, Верея “с волостьми и отъезжими месты”), гарантированы были во владение Михаилу Андреевичу и его детям.[200 - Там же. № 67. С. 218.]

Следующее докончание, заключенное 4 апреля 1482 г., вносило существенные изменения в права верейско-белозерского князя на его наследственные земли. Белоозеро со всеми волостями он обязывался “после живота” своего отдать великому князю. В то время как о других владениях сказано: “отчина твоя Верея и Ярославець держати нам под тобою по душевнои грамоте отца твоего, князя Андрея Дмитриевича. И что твои примыслъ в Верее и въ Ярославце, или что вперед себе примыслишь…” То есть владения в Верее и Ярославце великий князь обещался оставить за Михаилом Андреевичем и его сыном Василием Удалым.

По мнению Л.В. Черепнина (которое кажется весьма обоснованным), изъятие Белоозера из владений верейского князя подготавливалось тщательно и загодя, о чем свидетельствуют пометы на оборотах прежних договорных грамот, судя по которым, докончания великих князей Василия Васильевича и Ивана Васильевича с Михаилом Андреевичем тщательно подбирались в великокняжеской канцелярии и изучались на предмет создания прецедента наделения владетельного князя московского дома правами лишь прекарного держателя пожалованных ему великим князем земель. Таким прекарным пожалованием был для Михаила Андреевича Вышгород, отобранный не позднее 12 сентября 1472 г.[201 - Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы… С. 177–178.]

Итак, довольно большая часть наследственного удела верейско-белозерского князя – Белоозеро со всеми волостями – оказалась фактически подконтрольной великому князю московскому. Наследник Михаила Андреевича князь Василий не имел права претендовать на возвращение ему бывшей отцовской вотчины: “А сыну твоему, князю Василью после твоего живота в Белоозеро у меня, у великого князя, и у моих детей не въступатися ничемъ, не подыскивати никоторою хитростию”[202 - ДДГ. № 75. С. 279.].

Судя по некоторым данным, уже в 1482 году отвод земель Кирилло-Белозерскому монастырю осуществлялся великокняжескими наместниками[203 - Копанев А.И. История землевладения Белозерского края XV–XVI в. М.; Л. 1951. С. 44.].

Договор 4 апреля 1482 г. примечателен еще и тем, что в этом документе среди наследственных владений Михаила верейского впервые встречаем наименование Ярославца. Прежде город (напомним, что официально первым упоминающим его документом считается духовная грамота Владимира Андреевича серпуховского, где говорится о “Ярославле с Хотунью”[204 - ДДГ. № 17. С. 46.]) под названием Ярославец упомянут только в жалованной данной и тарханной грамоте великого князя Ивана Васильевича игумену Троицкого монастыря Спиридонию (1467–1474 гг.)[205 - АСЭИ. С. 258–259.]. Раньше среди наследственных владений Михаила Андреевича, так же, как среди владений его отца – Андрея Дмитриевича Можайского, Ярославец ни разу не упоминается. Этот факт может быть истолкован по-разному. Можно предположить, что город не принадлежал прежде Михаилу Андреевичу, и был получен им не по завещанию отца (как это можно думать исходя из текста договорной грамоты № 75, называющей Ярославец также как Верею и Белоозеро вотчиной верейского князя). В таком случае город перешел в состав Верейско-Белозерского княжества (уже включавшего в себя, по-видимому, большинство волостей и станов будущего Ярославецкого уезда[206 - См. об этом подробнее: Митрошенкова Л.В. К истории формирования Малоярославецкого уезда (По духовным, договорным и жалованным грамотам князей московского дома XIV–XV вв.) // Источниковедение и историография в мире гуманитарного знания: Докл. и тез. XIV науч. конф. Москва, 18 – 19 апр. 2002 г. М., 2002. С. 330–333.]) между 1472 и 1482 гг. Необъяснимым остается упорное именование источниками Ярославца “отчиной” верейского князя. Время, когда Михаил Андреевич стал терять политическую власть, когда он без видимых к тому причин был лишен пожалованного великим князем Василием Васильевичем Вышгорода, вряд ли могло быть временем нового дара со стороны великого князя Ивана Васильевича. Факт такого пожалования не мог бы быть скрыт самим Иваном III, впоследствии отобравшим все владения верейского князя, но тщательно старавшегося подкрепить свои действия юридически.

Более обоснованным представляется предположение о том, что небольшая крепостца-городок была настолько мала, что не стоила до сих пор, по мнению и верейского, и великого князей, отдельного упоминания в документах. И только с той поры, когда Михаил Андреевич стал терять свои владения, городок начал приобретать какую-то значимость. Кроме того, князь Михаил был человеком хозяйственным. Возможно, его заботами и сам городок и “тянувшие” к нему территории в экономическом отношении достигли такого уровня развития, когда должны были уже управляться отдельными наместниками, а не управителями княжеского хозяйства в Верее. И потому именно в начале 1480-х гг. Ярославец появляется в документах и называется “отчиной” верейского князя, как и было на самом деле.

В 1483 г., менее чем через год после рассмотренного выше докончания, великий князь Иван Васильевич заключает с Михаилом Андреевичем верейским очередной договор, из которого узнаем, что последний уже “отступился” великому князю “после живота своего” не только от Белоозера, но и от Вереи, и от Ярославца.[207 - ДДГ. № 78. С. 293–295.]

Следует отметить, что документ не позволяет определенно установить разницу в правах князя Михаила Андреевича на разные части своей бывшей “отчины”. О передаче владений верейского князя “после его живота” великому князю говорится в четырех разных статьях грамоты:

1)“… А чем благословил тебя отець твои князь Андреи Дмитриевич, по душевнои грамоте отца своего, и твоего деда… в Москве, так же и вотчиною своею Ярославцем с волостьми, и с путми, и съ селы, и съ всеми пошлинами, и ты после своего живота ту свою вотчину дал мне…, так же что наперед сего дал еси мне, великому князю, свою отчину Белоозеро… и грамоты еси свои на то мне дал… и что еси въ своеи отчине себе примыслил или что себе примыслишь, и что яз, князь велики, пожаловал тебя своею вотчиною Вереею с волостми и с отъезжими месты, что взял есмь в своеи вине у твоего сына… до твоего живота. А мне, великому князю, и моему сыну, великому князю, и моим детем меншим тое вси твоеи вотчины под тобою не хотети, и блюсти, и не обидети, и не вступатися, и моеи братьи молодшеи…”

2) “…А Верея и Ярославець держати нам под тобою по душевнои грамоте отца твоего князя Андрея Дмитриевича, до твоего живота…”

3) “…А отоимет бог тебя, моего брата молодшего, князя Михаила Андреевича, ино после твоего живота та вся вотчина, чем тя благословил отець твои, князь Андреи Дмитриевич, в Москве, и Ярославець со всем, и Белоозеро со всем, и что яз, князь велики, пожаловал тобя своею вотчиною Вереею со всем, и та вотчина твоя вся после твоего живота мне, великому князю, со всем по тому, как было за тобою…”

4) Повторяется последняя формула, но к ней добавлено, что в случае, если “бог отоимет” великого князя Ивана Васильевича, – все аналогичные права на верейско-белозерские владения закрепляются за наследником великого князя.[208 - ДДГ. № 78. С. 294.]

Выводы о различии в правах князя Михаила на все упомянутые земли на основании столь расплывчатых данных делать трудно, но понятно, что оно было. Можно предположить, что в Белоозере Михаил Андреевич уже утратил права распоряжения землями (о чем говорят, как нам кажется, упомянутые факты присутствия великокняжеских наместников на Белоозере в 1482 г.). Нечто подобное (если и не формально, то практически) произошло и с Вереей. Об этом также может свидетельствовать отсутствие каких-либо пожалований из верейских земель в духовной грамоте верейского князя. Следует отметить, что статус Вереи грамотой выделяется особо. Она несколько раз именуется “вотчиной” Ивана Васильевича, хотя одна из статей договора и признает, что владетельные права на нее Михаила Андреевича основаны на духовной грамоте его отца – князя Андрея Дмитриевича. Видимо, Вереей ранее этого момента уже владел сын Михаила Андреевича – Василий Удалой. После опалы последнего, вероятно, Верея и была взята великим князем себе. А затем уже вновь “пожалована” верейско-белозерскому князю “в держание” “до живота” его.

Переходя непосредственно к самой духовной грамоте верейско-белозерского князя, необходимо остановиться на ее датировке.

Исходя из навязанных верейскому князю условий будущего завещания А.А. Зимин предположил, что датировку рассматриваемой духовной можно датировать не 1486 г., как это сделал Л.В. Черепнин в ДДГ, но необходимо значительно расширить датировку и, возможно, отнести ближе ко времени заключения предшествующих договоров.[209 - Зимин А.А. Указ. соч. С. 318.] Признавая более правильной расширенную датировку грамоты, предлагаем также принять во внимание и факт довольно длительной процедуры написания этого завещания. Черновой вариант, составленный по указанию Михаила Андреевича (для краткости в дальнейшем будем называть этот вариант – № 1[210 - ДДГ. № 80а. С. 301–305.]) был направлен на утверждение великому князю. В великокняжеской канцелярии его переписали (№ 2[211 - Там же. № 80б. С. 305–308.]) и отправили обратно Михаилу Андреевичу, где дьяк удельного князя еще раз его переписал (№ 3[212 - ДДГ. № 80в. С. 308–311.]). И потом, видимо, грамоту вновь отослали великому князю, а также – поставившему на обороте свою подпись митрополиту Геронтию. С другой стороны, в начальном протоколе грамоты № 1 отсутствуют указания на состояние здоровья завещателя. Отсутствие выражения “при своем животе”, как доказал С.М. Каштанов[213 - Каштанов С.М. К изучению формуляра великокняжеских духовных грамот конца XIV–начала XVI в… С. 246.], говорит о том, что грамота не была написана во время тяжелой болезни завещателя. Но в первоначальном варианте нет указаний и на доброе здравие князя. Это могло быть обусловлено преклонными годами Михаила Андреевича, когда, несмотря на отсутствие тяжелой болезни, кончина его близилась. Однако во втором, великокняжеском варианте появляется формула: “…пишу сию грамоту духовную при своем животе, в своем смысле и в своем разуме…”[214 - ДДГ. № 80б. С. 305.] Говорит ли это о том, что верейский князь не знал о существовании такого правила, или специально, по какой-то иной причине не внес слова “при своем животе” в текст начального протокола грамоты, а осведомленный о его болезни великий князь приказал их вписать? Как правило, духовные грамоты свято сохранялись и передавались в княжеских семьях из поколения в поколение со всей казной. Но неосведомленность в правилах написания завещания, проявленная Михаилом Андреевичем, говорит скорее об отсутствии у него к тому времени духовной грамоты отца – Андрея Дмитриевича Можайского.[215 - Однако, духовная Андрея Дмитриевича хранилась в архиве Посольского приказа еще в начале XVII в. (ДДГ. Приложение I. С. 448). Следует ли из этого, что в конце XV в. она существовала, но находилась уже в московской казне?] Такое предположение кажется еще более обоснованным при дальнейшем чтении грамоты, во многих других случаях отступающей от установившихся канонов. Иные предположения о причинах отсутствия формулы о здоровье князя Михаила в начальном протоколе его духовной грамоты возможны, но были бы слишком умозрительными.

Как бы то ни было, с наличием формулы “при своем животе” в официально утвержденном документе приходится считаться. Однако это не говорит о том, что грамота писалась незадолго до кончины, поскольку, напомним, князь был весьма преклонных лет.

С.М. Каштанов справедливо отметил, что в удельнокняжеских канцеляриях формуляры духовных были мало разработаны.[216 - Каштанов С.М. О написании и удостоверении княжеских актов // Российское самодержавие и бюрократия: Сб. в честь Натальи Федоровны Демидовой. М.–Новосибирск, 2000. С. 29.] Единственно, чем удостоверялась подлинность акта – княжеской печатью. Приложение восковой прикладной печати вместо вислой свидетельствовало, по мнению С.М. Каштанова, о понижении социально-политического статуса удельных князей во второй половине XV в. Писал грамоту под диктовку князя Михаила Андреевича и затем переписывал великокняжеский вариант княжеский дьяк Неклюд, что подтверждает вывод С.М. Каштанова о том, что во главе княжеского делопроизводства во второй половине XV в. стояли церковники, часто совмещавшие функции духовника и печатника.[217 - Там же. С. 33.]

Несмотря на то, что почти все особенности формуляра грамоты рассмотрены в указанной статье С.М. Каштанова, в данной работе совсем обойтись без характеристики формы столь важного для нас документа нельзя.

Прежде всего, необходимо еще раз обратить внимание на существование трех вариантов документа. Первые два варианта сохранились в списках конца XV в., беловой экземпляр дошел в подлиннике, у которого, однако, утрачены прилагавшиеся к нему две печати. Сохранность всех трех списков вызывает интерес и наводит на мысль о том, что для великого князя Ивана Васильевича имело определенное значение хранение не только официального текста, но и его черновиков. Значение это заключалось в желании иметь твердое подтверждение законности своих действий в отношении полученных от верейского князя земель и подтверждение свободной воли завещателя, отдавшего свои владения великому князю без принуждения. В особенности это было важно, когда великий князь решил по-своему распорядиться селами и деревнями, завещанными верейским князем московским церквям и монастырям. Такой вариант в духовной грамоте предусматривался: если великий князь захотел бы получить эти населенные пункты, он только должен был заплатить храму за них определенную сумму.

При переписывании великокняжеского варианта (№ 2) дьяком верейского князя (№ 3) изменений в текст грамоты внесено почти не было (кроме того, что имя писца оставлено в первоначальной редакции: подпись под первым черновым вариантом и под утвержденным гласит, что грамоту писал “дьячишко мое постельное Неклюдец”, тогда как в великокняжеской канцелярии предлагали именовать его “дьяком” и полным именем “Неклюд”). Можно согласиться с выводом С.М. Каштанова о том, что при создании белового экземпляра документа имело место “более или менее механическое повторение”.[218 - Каштанов С.М. О написании и удостоверении… С. 33.] Правда, это “повторение” имело место уже после того, как исправленный вариант был внимательно прочитан верейским князем. Так думать позволяет одна фраза, появившаяся в третьем варианте духовной грамоты. Ее не было не только во втором, но и в первом вариантах. После статьи об отпуске на волю холопов, в грамоте написано: “Да чтобы господинъ мои, князь велики, пожаловал, после моего живота судов моих не посудил”[219 - ДДГ. № 80в. С. 310.]. Вероятно, Михаил Андреевич был не особенно доволен внесенными по указанию великого князя изменениями, но спорить не мог, и единственное, что позволил себе, – внес в текст вышеуказанную фразу. Вероятно, это была со стороны верейского князя еще одна попытка обеспечить соблюдение своей воли.

Сравнительный анализ первого и второго вариантов духовной представляется необходимым как для лучшего понимания целей великого князя и механизма присоединения ярославецкой части удельного верейско-белозерского княжества к Москве, так и для лучшего представления о составе земель этого владения Михаила Андреевича и формировании территории будущего Ярославецкого уезда.

Какие же изменения были внесены в вариант № 1 в великокняжеской канцелярии?

1. Прежде всего, как уже отмечалось, был изменен начальный протокол грамоты, а именно:

а) в текст внесены слова: “при своем животе” (о чем говорилось выше);

б) расширена инвокация (что отмечено С.М. Каштановым[220 - Каштанов С.М. О написании и удостоверении… С. 34.]), введен вариант, впервые встречающийся в духовной великой княгини Софьи Витовтовны, и с тех пор использовавшийся во всех духовных великих князей: вместо “Во имя Отца и Сына с Святаго Духа” в № 1 – “Во имя Святыя и Живоначальныя Троица, Отца и Сына и Святаго Духа” в № 2;

в) усилена формула, говорящая об умственном здоровье князя. В документе № 1: “пишу сию грамоту духовную своим целым умом”; в № 2: “в своем смысле и в своем разуме”. Как показал Г.В. Семенченко, в данной части протокола духовных грамот конца XV – начала XVI в. прослеживается влияние группы статей “Закона судного людем”, недвусмысленно указывающего на психическую полноценность завещателя как на необходимое условие законности его распоряжений[221 - Семенченко Г.В. Духовные грамоты XIV–XV вв. как исторический источник. Дис… канд. ист. наук. М., 1983. С. 46.]. В нашем случае формальное исправление протокола также еще раз свидетельствует о значении, придаваемом великим князем полной законности завещания.

Трудно сказать, было ли на руках у Михаила Андреевича в момент написания духовной завещание его отца. Многое наводит на мысль, что нет. Но, во всяком случае, князь был знаком с нормами составления подобных документов, о чем свидетельствует состав начального протокола грамоты. Инвокация и интитуляция духовной верейского князя соответствуют таковым же элементам духовной его деда – московского великого князя Дмитрия Донского. В завещании верейского отсутствуют лишь слова: “Даю ряд сыном своим и своеи княгине”[222 - ДДГ. № 12. С. 33.], что вполне понятно: Михаил Андреевич никому “ряда” не давал, все владения передавал великому князю.

2. Изменен порядок расположения материала. Будучи весьма набожным человеком, Михаил Андреевич начинал свою духовную с перечисления отдаваемых им великому князю драгоценных для него реликвий – чудотворной иконы и богато украшенных церковных риз. Затем перечислялись волости, и уж потом – передаваемое великому князю движимое имущество. Лишь после этого следовало перечисление владений, завещаемых им дочери, монастырям, церквям и слугам. Определенная логика в таком расположении материала четко прослеживается. Прежде всего принималась во внимание значимость субъекта пожалования лично для верейского князя, затем учитывалось значение пожалования с точки зрения его не только материальной, но и духовной ценности. Но существовал уже сложившийся формуляр, и в великокняжеской канцелярии все передаваемое по духовной имущество расположили строго по установленному порядку, вынеся на первое место имевшие государственное значение статьи о передаче московскому князю земельных владений Михаила Андреевича. Затем были перечислены земли, передаваемые монастырям и церквям “на помин души”. После них – села, деревни и пустоши, отданные слугам князя в пожалование и “в куплю”. И лишь в самом конце – движимое имущество.

3. В отличие от первоначальной редакции, где Белоозеро, Верея и Ярославец равно названы “отчиной” Михаила Андреевича, московская редакция подчеркивает различие правовых оснований этих владений для самого верейского князя и различие оснований для их перехода великому князю. На первое место вынесено Белоозеро, статус которого уточнен. В грамоте № 2 подчеркнуто, что Белоозеро передано было еще при жизни верейского князя. Как считал Л.В. Черепнин, Михаил Андреевич после 1482 г. сохранял на Белоозеро права лишь прекарного характера[223 - Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы… С. 177–178.]. Подробно перечисленные в грамоте прикупы князя Михаила в Белоозере, сделанные уже после этой даты, в варианте № 2 заменены общей формулой: “дал есми ту свою отчину Белоозеро своему господину и осподарю, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси при своем животе, и с волостьми, и с путми, и с селы, и слободки, и со всем, что к Белоозеру изстарины потягло, и съ своими прикупы, и со всеми пошлинами, как было за мною”[224 - ДДГ. № 80б. С. 305–306.]. В отношении неопределенности характера прав верейского князя на белозерские земли после 1482 г., можно также заметить, что согласно последующим договорам между великим и верейским князьями существовали грамоты, данные Михаилом Андреевичем Ивану III на эти владения. Грамоты не сохранились, что весьма подозрительно выглядит на фоне прекрасно уцелевших трех вариантов духовной.

4. Изменен порядок перечисления остальных земельных владений, передаваемых великому князю: вместо Вереи (стоявшей в № 1 в самом начале) первым теперь назван “жеребей” в Москве, причем, расписанный значительно более подробно, чем в № 1. Затем названы Ярославец, двор в Москве, а уж после этого – Верея. Очевидно, великому князю было особенно важно подробно зафиксировать получаемые им владения в Москве. Также очевидно, что статус Вереи, взятой им “в своеи вине” у князя Василия Михайловича Удалого и переданной затем в держание его отцу, отличался от статуса прочих владений Михаила Андреевича, что и следовало особо подчеркнуть. Определенно указано, что это было временное пожалование, хотя и являлось “вотчиной” верейского князя. Двойственность положения этой части весьма разнородного по составу верейско-белозерского княжества проявляется и в том, что Верея названа “вотчиной” не только Михаила Андреевича, но и великого князя: “…ино после моего живота та вотчина господина моего, великого князя, Верея со всем его и есть”. Великий князь, таким образом, не отрицает наличие права наследственного владения ею у верейско-белозерского князя, но утверждает свое право отбирать вотчины, а затем жаловать в качестве уже прекарного владения любому, кому посчитает нужным. Видим здесь явное использование термина “вотчина” не только как указание на способ получения владения, но и на его юридический статус.

Возникает вопрос: возвращение Вереи в руки Михаила Андреевича “до живота” было актом простого доброжелательства? Или определенную роль сыграло понимание хозяйственной целесообразности: отдать прежнему хозяину лучше, чем дать новому, не знающему всех нюансов хозяйственной жизни региона? Кроме того, могли иметь значение и иные соображения: при жизни наследственно владевшего этими землями князя, ничем не провинившегося перед великим князем московским, незачем было отдавать их кому-нибудь еще? К сожалению, поставив все эти вопросы, нужно признать, что достаточными данными для ответов на них мы не обладаем.

Порядок перечисления принадлежавших князю Михаилу Андреевичу волостей в рассматриваемых вариантах грамоты показывает, что Белоозеру отдавалось предпочтение, хотя оно было отобрано ранее других. Но это была самая крупная, развитая хозяйственно, хорошо освоенная часть владения. Второй по значению среди своих владений князь считал Верею, третьим – Ярославец. Возможно, впервые упомянутый в этом документе “Ярославецкий уезд” – совсем недавно образовавшаяся административно-территориальная единица. Лишившись Белозерской части своих владений, отдав сыну Верею, Михаил Андреевич единственным местом своего пребывания мог избрать лишь Ярославец, после чего крохотный городок стал центром уже фактически несамостоятельного, хотя формально еще удельного владения. По сравнению с бывшими владениями князя, территория уезда была ничтожной.

5. В грамоте № 1 говорится, что Белоозеро, Верея и Ярославец передаются великому князю “с волостми, и с селы, и слободами и со всеми пошлинами, опрочь тех, которые есми дал по своеи души, и которыми пустошми кого буду пожаловал, дал в куплю”. В великокняжеской грамоте последнего замечания об исключении некоторых “пустошей” из владений великого князя нет. Напротив, появляется противоположное утверждение: “…и яз благословил, дал есми ту свою вотчину всю, после своего живота, своему же господину, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси”.

6. В грамоте № 2 изменен порядок перечисления монастырей, получавших от верейского князя “на помин души” села и деревни. В начало вынесены Кириллов и Мартемьянов монастыри на Белоозере, указанные у верейского князя в конце. Л.В. Черепнин считал, что это связано с желанием великого князя подчеркнуть подчиненность белозерского князя, убрав с первого места в документе безусловно первый в Москве по роли и значению Троицкий монастырь, богатые пожалования в который часто делали члены великокняжеской семьи.[225 - Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы… С. 178.] Верейский князь это значение Троицкой обители понимал, почему и указал ее первой, а затем уже перечислил московские монастыри и храмы, Пафнутьев Боровский монастырь и ярославецкие церкви. Распоряжения, касающиеся пожалований в Кириллов Белозерский и Мартемьянов монастыри, помещены в варианте № 1 в самом конце и носят очень подробный характер, решительно измененный, формализованный в варианте № 2. Нам представляется убедительным данное Черепниным объяснение выноса на первое место белозерских монастырей. Однако здесь могла иметь место и прослеживающаяся по всему документу тенденция к формализации текста. Она проявилась и в строгом соблюдении принятой в начале последовательности упоминания территорий: Белоозеро, Москва, Верея, Ярославец.