Милкино счастье

* * *

Конечно, к своим семнадцати годам ей были известны некоторые пикантные и физиологические подробности взаимоотношений между мужчиной и женщиной. В гимназической среде, в которой воспитывалась наша героиня, мысли и знания об этих подробностях, связанные с интимностью и чувственными наслаждениями, считались непристойными. В гимназии царили пуританские взгляды. Никогда курсистки не позволяли себе размышлять об этом вслух. Находились и те, кто пропагандировал среди своих однокурсниц идеи о девичьей непорочности и убедительном желании нести эту непорочность через всю жизнь. Другие же с завидным упорством доказывали, что все «плотские сказки и шалости» придумали злодеи, дабы сбить целомудренных юниц с истинного пути. А на самом деле люди размножаются подобно цветам, без оттенка всяческой «грязной» физиологии…

Подробности «грязной» физиологии Людмила узнала уже из той среды, где она жила. У нее было несколько подруг из так называемого «подлого» сословия. Мать не разрешала Людочке общаться с ними, ограждая дочь от их пагубного влияния. Хотя и сама мать и Людмила, обе были не из дворян, а почти из того же «подлого» сословия, но то, что Людочка училась в гимназии, давало матери право иметь иные надежды на будущий статус любимого чада и положение в обществе. А подружки, будто издеваясь, караулили нашу скромную гимназистку и на редких девичьих посиделках рассказывали такие вещи, от которых она закрывала лицо и со смехом убегала. Нельзя сказать, чтобы она им верила. Но однажды она стала случайной свидетельницей проявления именно «грязной» физиологии, без каких-либо прикрас. Этот случай произошел с ней летом. И случай этот настолько потряс ее девичье воображение, что Людмила не спала многие ночи, припоминая все ужасные, но в то же время волнительные подробности.

В тот памятный, воскресный день, мать Людмилы уехала с соседкой на ярмарку за ситцем. А дочери строго настрого наказала никуда не ходить, и в дом никого не пускать. Стояла июльская жара. Людмила переделала все домашние дела и села возле треснутого окошка вышивать васильки на наволочку. Не прошло и пяти минут, как в стекло ударился маленький камушек. Она распахнула створки и выглянула наружу. Внизу подпрыгивала низкорослая Анютка, бойкая девчонка из соседнего двора.

– Милка, ты одна?

– Одна…

– Хочешь, я тебе кое-что покажу?

– Что? – недоверчиво протянула Людмила.

– Это самое…

– Какое самое?

– Ну ты что, дурочка? Не понимаешь?

– Как это?

– Выходи скорее, узнаешь.

Словно завороженная, Людмила надела легкие туфельки, оправила косу и выскочила из дома вслед за ушлой Анькой. Красная, в цыпках, Анькина ладонь впилась в запястье Людмилы.

– Пошли скорее. Не то все кончится. Там трое осталось.

– Что кончится? Ты можешь толком объяснить? Куда ты меня тащишь?

– Сама все увидишь…

Они свернули в проулок, ведущий к городской пожарной каланче. За каланчой шел дикий парк, в конце которого находились развалины старого и обгоревшего купеческого дома. Место это было нехорошее. Владелец некогда роскошного особняка, богатый купец, убил из ревности свою супругу и пошел по Владимирке на каторгу. Перед этим он поджег собственное имение. Пожар пытались потушить – благо каланча стояла рядом, но тщетно. Пламя занялось так, словно кто-то щедро облил все керосином. Это пепелище стало вечным немым укором местным пожарным.

Крыша давно обвалилась – лишь обломки колон, куски старого, почерневшего гипса и разломанный мраморный портик, посеревший от пепла и поросший акациями, лопухами и чертополохом, напоминал о том, что на этом месте когда-то кто-то жил.

– Ой, я дальше не пойду. Меня матушка будет ругать, – замахала руками Людмила.

– Ну и дуреха. Так и не увидишь главного, – растолковывала ей досужая Анька.

Они не заметили, как очутились на том месте, где происходило то, что навсегда поразило воображение нашей героини. То, что так часто не давало ей уснуть. То, что заставляло душу мучиться, а тело страдать от нестерпимого желания.

В кустах акации мелькнуло что-то пестрое, а после она увидела две голые женские ноги. Без чулок и обуви. И эти ноги были широко раздвинуты. Молочной белизной отливали толстые ляжки. В кустах, заложив руки за голову, лежала полуобнаженная женщина. Людмила не узнала ее. По несвязанным выкрикам, вульгарному смеху и матерным словам было понятно, что женщина пьяна. В ее изголовье сидел парень и он… он держал ее ноги, упираясь ладонями прямо под розовые круглые колени. А далее Людмила увидела огромный белокожий зад, черный от волос лобок, и разверзнутую, багровую и мокрую от белого семени вульву. Все ее воображение не могло представить, что женское срамное место может выглядеть так нагло, открыто, вызывающе волнительно и вместе с тем погибельно похабно. Возле женщины толпилось пятеро мужиков. Двое из них были полностью одеты, у троих рубахи были на месте, а штаны сняты. Их тощие, голые зады смотрелись не менее дико.

– Гляди, ее еб*т уж третий час, – шепотом пояснила Анька. – Видишь, по второму кругу пошли вертеть… А до этого раком еб*и…

Людмила молча пялилась на эту страшную картину и не могла сдвинуться с места. Эта картина не просто завораживала, Людмиле казалось, что еще минута, и она свалится в обморок. Один из мужиков повернулся боком. Его темная ладонь расправляла натруженный орган.

– Гляди, Милка, сейчас у него встанет. Та-аа-кой огромный.

И действительно, спустя несколько мгновений, словно по волшебству, между ног у мужика выросла целая труба, заканчивающаяся красной нашлепкой.

– Что это? – севшим голосом спросила Людмила.

– Это и есть х*й! – смешливым шепотом пояснила Анька.

– Нет такого слова… – шептала бледнеющая Людочка.

– Как нет? Х*й есть, а слова нет? – настырничала подружка. – Гляди, дурочка, он сейчас его воткнет прямо в ее пи*ду.

– Прекрати, – Людочка заткнула уши, но так и не отошла от кустов. Она продолжала и продолжала смотреть во все глаза на то, что происходило возле развалин. А далее она слышала сладострастные стоны, матерную брань, видела и то, как мужики уступают место друг другу. Видела она и то, как пьяная баба ублажала этих мужиков ртом, ползая на коленях, ее отвисшие груди были перепачканы пылью. И то, как баба, не смущаясь, отползала чуть в сторону и мочилась на глазах у мужчин. Потом женщина снова пила вино, запрокидывая лохматую голову. Людочка сама не заметила, как пролетело более часа. И вдруг пьяные глаза женщины рассмотрели среди листвы пестрые сарафаны девиц. Женщина истошно крикнула:

– Мужики, мужики, глядите, да мы тут не одни! Там две сыкухи в кустах схоронились!

– А пусть смотрят и учатся, – заржал один из мужиков.

– Поймайте их, а? – предложила развратница. – Давайте и их вы*бем?

Раздался свист и хохот. Людочка и Анютка сорвались с места и бросились наутек. Только добежав до каланчи, девчонки едва перевели дух… Потом устало шли молча. Перед самым домом Анька остановилась.

– Ты это, только матери ничего не говори, куда я тебя водила…

– Я что, дурочка? – хрипло отвечала Людмила.

– И вот, в следующий раз не будешь меня на смех поднимать… А то вас, в ваших гимназиях дурят, а ты и меня решила задурить. Поглядела? Вот и молчи!

Анька гордо развернулась и скрылась за воротами собственного дома. А Людмила почти бегом пробежала до своих ворот. Как только за ней закрылась деревянная дверь, она принялась тихо плакать. И уже в доме дала волю бурным рыданиям. Когда мать вернулась с ярмарки, то обнаружила у дочери жар.

Та картина навсегда врезалась в ее память. Теперь всякий раз, перед сном, она снова и снова возвращалось мыслями к развалинам купеческого дома. В ответ на эти вспоминания ее собственная рука ныряла под рубашку и блуждала в закоулках плоти. Людмила давно нащупала ту точку, в устье срамных губ, которая доставляла ей, то острую, то тянущую боль, замешанную на непонятном волнении. Девушка пыталась сама себя ласкать. Но ни разу эти ласки не доводили ее до пика сладострастия… Она не знала тайн собственного тела и не знала, как с ним обращаться…

* * *

«Что будет дальше? – подумала она. – Я должна буду ему отдаться?»

Она надела на себя его нательную рубашку, ту, что висела на вешалке. Та доставала ей до колен, непривычно обнажая стройные икры. Плечи и рукава были широки и длины. Она закатала их до локтей. Ворот украшало красивое кружевное жабо. Тонкий батист натянулся на груди Людмилы, подчеркивая контуры острых сосков. В этой рубашке она походила на мальчика-пажа, если бы не высокая грудь и волны распущенных влажных волос.

«Господи, я веду себя так, будто он мой супруг, – снова вздрогнула она. – Может, надеть свое форменное платье?»

Но, посмотрев на коричневую бесформенную кучу, она лишь брезгливо поморщилась. А затем решительно надела на себя его шелковый темно синий халат. И подпоясалась тонким пояском. Босая и розовеющая после недавнего мытья, Людмила вышла из уборной.

Граф все также сидел в кресле и курил сигару. За окном стояла ночь. Вишневые портьеры плотно прикрывали окна. Свет в комнате шел от двух подсвечников. Один стоял на потухшем камине – в комнате было жарко и без огня. А второй возвышался на столике, рядом с креслом графа.

– Мила, ты так долго была в ванной. Я успел заскучать… Иди сюда…

Она подошла ближе и встала посередине комнаты.

– Мила, ты проспала весь обед. А нам из ресторана привозили луковый суп, расстегаи, пирожки, и рыбу. Все это осталось. И еще пирожные есть. Садись, давай что-нибудь поедим…