Тьма египетская

Владимир с восхищением смотрел на своего патрона.

– Ты удивлен? Махнев, я различаю такие ароматы, а равно и их смеси, которые простому смертному совсем неведомы. И если бы я создавал египетские духи, то я бы смешал вместе острую камфару и заглушил ее запахом плодородного Нильского ила, в котором неделю возлежали местные крокодилы, чьи керамические глаза полны вековой меланхолией. А еще я добавил бы прелый аромат тончайших бинтов из виссона, в которые эти кровосмесители заворачивают свои иссохшие мумии. Запах раскаленных на солнце камней гигантского Сфинкса. Жир болот, покрытых изумрудной тиной, над которой утренними звездами распускаются лотосы. Гниющий и сладкий аромат речных рачков на отмелях, запах свежей красноперки, бьющейся в неводе, запах зеленого папируса. Запах сухой змеиной кожи, сброшенной в пустыни. Запах теплой верблюжьей шерсти. Запах золотого усеха со смуглой, умащенной миррой, груди фараона. И, пожалуй, аромат мускуса. И ко всему этому богатству я добавил бы лишь пять капель розового масла. И вуаля – этому аромату бы позавидовала сама Клеопатра.

– Да уж…

– А что твои нижегородские сады? О, они для меня пахнут иначе. Проще, чище и светлее. И небо русское – оно иное. Я об этом могу говорить очень долго, Махнев. Рассказать тебе о том, чем пахнет для меня Россия? А ты знаешь, насколько я пристрастен к этой земле. Но понимаешь, всякий раз, когда я разбираю это странное чувство моей привязанности ко всему русскому, во мне сам собой улетучивается природный запах серы. Запах Преисподней. Я, чёрт побери, становлюсь легче что ли. И крылья мои светлеют. Белые перья начинают расти, вместо чёрных! И я начинаю думать о высоком. А это не всегда полезно. Мешает моей карьере.

– Понимаю, – с нежностью в голосе отозвался Махнев.

– Да, ни черта ты не понимаешь! – вдруг разозлился Виктор. – Может, ты думаешь, что твоя Россия вся сплошь покрыта сусальным золотом и пахнет яблоками, пирогами и молоком? Эдакая пастораль под голубым небом? Нет же! Она тоже пахнет кровью! И так как пахнет кровью твоя родина, не пахнет ни одна земля в мире. И вот эта-то святая и адская смесь: яблок, снегов, луговых трав, меда, берез, широких рек, старых погостов, деревянных церквей, ладана, мужицкого пота, хлеба русского, аромат русых волос ваших женщин… И все это «добро» с примесью запаха крови… Вот этот коктейль всякий раз и выносит мне все мозги. И заставляет меня, демона, плакать. Ладно, что-то я разоткровенничался с тобой. На самом деле, я могу написать целый научный трактат об ароматах России. О каждой ее волости. Но это как-нибудь в другой раз.

Демон посмотрел в глаза Владимиру.

– И веришь, сколько я не вникаю в тему России и русских, всякий раз открываю для себя что-то новое – непознанное и святое до дрожи. А иногда и дикое. Ох, сколько дикого-то у вас! И всякий раз я дивлюсь на все ваши страсти, драмы и трагедии, словно впервые вижу. Эх, Махнев, как говаривал Снека: «Docendo discimus»[9 - Обучая, мы учимся сами. Сенека, «Письма».] Я обучаю таких, как ты, но понимаю, что более всего учусь я сам.

– А как же комедии? – усмехнулся Владимир.

– О, и этого жанра хоть отбавляй. Вот давеча, например, видел такую потеху. В Рязанской губернии, в деревне Демидово один местный попик любил прикладываться к водочке. И чем сильнее бывало возлияние, тем на следующее утро на проповеди утреней именно грех избыточного винопития он и порицал. И пьяниц заставлял по сто поклонов класть и поститься не в пост. И вот однажды он вкусил столько полугара, что началась у лихотного белая горячка. И стал он по церковке местной чертей гонять. Да, не просто гонял, а все ему казалось, что черти эти – его собутыльники. То-то потехи было. Все прихожане хохотали от того, как он в одних портках по церковному двору бегал. Чем не комедия? Правда потом он залез на колокольню и с нее сиганул. Покалечился. Еле живой остался.

– Какая же это комедия?

– А что же, помилуй, раз вся деревня хохотала?

– Это, скорее, драма.

– Ты полагаешь?

– Несомненно.

– Вот, то-то и оно, что жанры ваши так порой трудно определить, что оторопь берет. А представь, как сложно ВЫСШИМ разобраться в степени греховности человека. Вроде, смотришь на иного – стоит пред тобою плут, картежник и пьяница. И, кажется, чего определять-то? И так всё ясно, как божий день.

– Ну…

– Вот и ну! Думаешь так просто все? Нет у русских простоты, – по-вольтеровски улыбнулся демон. – Бывает и так, что этот самый пьяница и сделался таковым, от того, что был родственниками кровными обманут, разорен и изгнан на улицу. И судьба его горемычная вся по-иному видится. Да, мало того – и умер-то сей горемыка не просто так – скажем, в канаве. А задохнулся от дыма, когда детей на пожаре спасал. А, каково?

– Да, уж. Знал я таких.

– То-то же… Вот тебе и пьяница, и плут. А после суда выходит уже чуть ли не святым. Нимб аж на голове сияет.

Оба помолчали, глядя на парковый ландшафт.

– Ты спрашивал о розах. Вот они.

В конце фруктовой аллеи перед взором Владимира раскинулся огромный розарий, оформленный в виде геометрического лабиринта. И каждая сторона этого розария состояла из роз определенного окраса. Яркое пламя ночного светильника, еще большего размера, чем они видели до этого, освещало все буйство красок диковинного лабиринта.

– Ну, как тебе? Чем не Версаль? Хотя, многое из того, что старушка Европа по праву считает своими собственными изобретениями, принадлежит древнему Египту. Да-да! Та же музыка. Я скоро тебе всё покажу. Ей богу, роль экскурсовода мне доставляет даже определенное удовольствие. Все-таки я твой учитель.

– И я вам очень благодарен за это, патрон.

– То-то же. Смотри, слева от розария расположен еще один рукотворный бассейн. Этот облицован изнутри керамической плиткой.

– Он тоже полон крокодилами?

– Нет, похоже, что здесь ночуют лебеди, а на той стороне фламинго. Кстати, еще дальше я видел круглый водоем, полный золотых рыбок.

– Мне кажется, что мы опаздываем, – робко произнес Владимир.

– Не печалься, Махнев. Все эти политесы я сохраняю лишь для формальности. Еще тогда, когда мы пошли с тобою к розарию, я чуточку задержал ход местного времени.

– Даже так? А как такое возможно?

– Ты вновь удивлен? Махнев, управлять временем в прошлом намного легче, чем в настоящем, ибо всё то, что ты сейчас видишь, слышишь и осязаешь, давным-давно не существует в яви. От всех этих роз и крокодилов не осталось даже пыли во Вселенной.

– Мне трудно все это представить. И все эти ваши игры со временем.

– А ты не трудись. Хоть ты и смышленый малый, однако, «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Они постояли напротив пруда со спящими фламинго.

– Прямо, как у меня в вотчине, – мечтательно произнес Виктор. – Ну что, Махнев, нам пора. Сколько не задерживай время, однако, нас ждут.

Глава 3

– Здесь и вправду удивительно красиво, – ответил Махнев и вновь посмотрел на высокое звездное небо. – Ранее мне отчего-то всегда казалось, что кроме пирамид, пальм, песка и верблюдов в Египте ничего нет.

– Ты убедился, что есть. Однако такой красоты в местах, где живут простолюдины, ты не встретишь. Там чаще всего и растут одни лишь пальмы. А берега каналов оккупировали стаи жирных пеликанов, которые воруют рыбу даже у водоемов с крокодилами. Ну, собственно, простой люд живет без особых радостей в любой части этой планеты. У твоих крестьян тоже розы в огородах не росли, и лебеди в прудах не плавали. Хотя, в российских широтах полно других красот.

Незаметно, шаг за шагом, наши собеседники вышли на широкую аллею, ведущую к большому дому. Для Египта это был действительно богатый и знатный дом. Огромное пространство по всему периметру строений окружала внушительная каменная стена, с парадной стороны которой, прямо из стены, выступали мощные изваяния, на монументальных ногах, изображающие богов и богинь: Исиду, Сета, Себека, Анубиса и Ра. Сам вход в ворота охраняли два сфинкса, выточенных из черного мрамора.

– Пойдем, там все гости уже в сборе. Представление уже началось. Мы тихо проникнем в главный зал и займем наши места.

По обеим сторонам от широкой входной арки, словно истуканы, возвышались чёрные африканцы в коротких кожаных схенти. В руках каждого стражника сталью острых клинков поблескивали изогнутые хопеши[10 - Хопеш – разновидность холодного оружия, применявшаяся в Древнем Египте. Хопеш имел внешнее сходство с серпом, с заточкой на выпуклой стороне клинка.]. Бугры плотных мышц проступали сквозь шелк блестящей и влажной, шоколадной кожи этих сильных воинов. Их головы были свободны от париков, но выбриты до блеска. Мистическим фосфорным светом сияли выпуклые белки их подведенных сурьмой глаз.

– Здравствуйте, господа! – дурашливо крикнул им Виктор. – Смотрите, не лопните от важности.

Владимир чуть напрягся от столь фривольного обращения патрона к чёрным гигантам. К счастью, стражники даже ухом не повели на столь экстравагантную выходку демона. Видимо, им было приказано, не проявлять к гостям лишних эмоций.

– Ты не удивляйся, Махнев. Эта стража – самая неподвижная в мире. Они повинуются лишь своей хозяйке. Для всех остальных они глухи и немы, ровно так, как те мраморные идолы со слоновьими ногами.

Сразу после широких ворот, украшенных резными колонными из камня, напоминающими связки тростника, простирался огромный двор, переходящий справа в сад, а слева – в прямоугольный бассейн с чистой водой.

В саду красовались кусты разноцветных роз и квадратные клумбы с синими ирисами. Тут же росли раскидистые пальмы, вечнозелёные пирамиды кипарисов и несколько фруктовых деревьев. На самом высоком дереве Махнев увидел трех спящих павлинов с длинными, сложенными веерами хвостами.

Весь двор был хорошо освещен мощными факелами, закрепленными на отдельно стоящих, каменных столбах. Они горели так ярко, что от них шел поток трепещущего в ночном воздухе жара. Капли нубийского пота струились по телам стражников, замерших возле факелов.

Теперь надо сказать несколько слов и о самом доме. Это была довольно внушительная двухэтажная постройка с плоской прямоугольной крышей. Она состояла из крупных камней терракотового цвета. Постройка была такой огромной, что края стен уходили в неведомую перспективу фруктового сада. У входа висел масляный светильник, напоминающий лампаду. А возле самой двери тоже стояли двое чернокожих стражников с металлическими топориками в руках.

Из широкого дверного проема, украшенного палисандровой резьбой, отчетливо доносилась музыка. И Владимир готов был поклясться, что это была прекрасная и довольно необычная музыка. Она напоминала собой звон серебряных колокольчиков и шелест восточных бубнов. Этим таинственным звукам вторили невидимые глазу флейты и арфы.