Затеряться в любви

«Наши встречи – это всегда встречи с прекрасным» – его умение выстраивать фразы изумляло её. Красиво излагать мысли не каждому дано.

В первый совместный вечер они, прощаясь, долго сидели в машине, почти не касаясь друг друга. Смотрели, говорили, молчали, вздыхали.

Оказавшись дома, она причинно стала плакать. Не от одиночества, не от ущемлённого желания тактильности. Слёзы выплеснулись наружу как компенсация за необъяснимую нежность, которая не только проникла внутрь, а заполнила все клеточки её обыденной бесчувственной жизни. Возникло желание не отпускать его никогда. Это испугало. Слёзы вместо успокоения приносили смятение.

Он позвонил через полчаса, когда добрался до подъезда своего дома, а она продолжала молча вытирать катившиеся слезинки, боясь, что вся необходимая для жизнедеятельности влага сейчас вытечет. И как срезанный цветок, она засохнет в одиночестве забытой банки. Испугавшись непростой реакции своего организма, она сказала ему, что плачет.

«Я обнимаю твои эмоции» – прошептал он в трубку.

Ну как тут можно было спокойно заснуть и жить дальше?

С этого дня её ночи стали бессонными, короткими. Где она черпала энергию для дневного сумасшествия на работе?

Чувства и эмоции захватили её.

«Влюбиться в душу, не касаясь тела» – великие слова буддийского мудреца. Почти не касаясь…

Второй год на адреналине эмоций, в полном погружении в него, с эпизодическими мгновениями их соединения – как можно было так прожить огромное количество дней, она до сих пор не понимала.

Умеющая чётко и жёстко говорить «нет», она таяла не только в его буквальном присутствии, но даже вспоминая о нём практически ежечасно, она увязала в медово-сахарном сиропе собственных ощущений к нему. Её игральная тактика дала трещину, куда провалились практичность, независимость и свобода. Боясь показаться навязчивой, она не пролонгировала свидания. И, удивляясь своей нерешительности, впадала в зависимость от его возможности для встреч.

Структура его занятого пространства изредка вмещала её. Он скучал, шептал что «не может быть без неё», что «она нужна в его жизни» – и тем не менее их свидания можно было вполне уместить в десятку лучших эпизодов ушедших месяцев.

Единожды она спросила:

– Ты что-нибудь чувствуешь?

Он ушёл от ответа на четыре часа, написав из дома вечером сообщение:

«Чувствую…»

ОНА – «Смотрю на это слово „чувствую“… и куда-то погружаюсь… во что-то нежное, доброе, ласковое».

ОН – «Это называется – объятие…».

ОНА – «Приятное ощущение…».

ОН – «Теплоты… Я выпил коньяку… сбалансировал опьянение тобой».

Он умел одной фразой опрокинуть её сознание.

Ночами она писала ему письма, так ни разу не отправив их почтой. Письма множились. А мечты таяли на рассвете. Постоянное ожидание… непредсказуемость… недосказанность… Абстракция в отношениях безжалостно уничтожала её…

    (2016)

Овчинка выделки не стоит…

МАРИНА

Она укладывалась спать. Стрелки на стенных часах приближались к половине второго. Ее комната в коммунальной квартире напоминала жилище интеллигентного дикаря, как в классике – «между Пушкиным и тапочками» она находила себя.

Зашедшему гостю обстановка показалась бы переездной: коробки, стопочкой книги, упакованная в чехол люстра, скатанный в громоздкую трубу ковер… Но это была видимость чемоданного ожидания новоселья, просто ей так было удобно и уютно. Своеобразное отношение к вещам совсем не поглощало ее драгоценного времени, которым она упивалась, выплескивая на полотно причинную и необузданную фантазию. Причиной ее вдохновения могла быть надломанная кем-то веточка, чья поруганная часть безвольно качалась на ветру, подставляя взорам пластику нежной души в виде бледной раны на своем теле. Пожалев, она писала ее нежность красками. Она могла видеть радость, глоток жизни в простой нелепице и каждодневной давке.

Окончив художественное училище, она работала в обычной московской школе на ставке преподавателя рисования, при этом украшая школу и ведомственный летний лагерь своими эмоциями в вариантах красочных панно или в дежурных стендах.

В отвлеченное от работы время она творила, используя природный материал, кусочки текстильной промышленности и пушной фабрики. Ярким украшением ее коммуналки были пять метровых панно, плавно переходящих одно в другое.

ВЕСНА. ЛЕТО. ОСЕНЬ. ЗИМА. ВЕСНА.

Необходимо, чтобы Весны было именно две, а то какое продолжение может быть после мороза, темноты и холодности.

Правда, с годами, останавливаясь взглядом на причудливых картинах, ей все чаще хотелось повторить Осень… Возможно, это напоминание о золотой зрелости или спелости.

Шафрановые, ярко-красные, коричнево-шоколадные тона с облетающим кружевом зелени говорили об ускользающих годах, ожидании, о сборе урожая ее чувств, красоты… Золотой блеск ее лет, яркий последний всплеск перед затмением, угасанием.

Нет, все-таки еще рано, ей только тридцать семь. И этот сочный зеленый на полотне будет НАДЕЖДОЙ ее юности, молодости, свежести. Природа олицетворялась с женщиной.

ВЕСНА. С ясными голубыми глазами, нежно наклонив голову, она смотрела вверх, спрятавшись за первыми клейкими листочками. Светлые птицы, осыпая бугорки пожухлого снега подснежниками, летели в далекие открытые окна домов, принося пробуждение и восторг теплого солнца. Девушка-Весна застенчиво красовалась, прикрывшись воздушной накидкой изумрудно-лимонной ткани. Краешек светлой туфельки еще утопал в снегу, постепенно растапливая нашу зимнюю неуклюжесть. С холста как бы стекала вода, прозрачная и ледяная.

Марина подставила к раме белый пластмассовый таз, где в налитой из-под крана воде плавали кусочки пенопласта, еще больше при этом оживляя картину.

– Такое могла придумать только Матильда, – любил повторять сосед Коля шестидесяти лет, с набором радикулита, сварливой жены, постоянных больничных и пивных дней.

Почему Матильда? Марина не помнила, но Коля появлялся в ее комнате часто, долго рассматривал новое творение, тяжело дышал, попыхивая папиросой, и приговаривал.

– Такое могла придумать только Матильда!

ЛЕТО. Босоногая зеленоглазая пастушка в льняном платье до колен, украшенном настоящим бисером, который Марина пришивала к холсту, прокалывая пальцы. Радужный зонтик из бабочек и мотыльков улетал к горизонту раннего рассвета.

Светлые волосы серебристой ленточкой запутались в пышной лесной дубраве, превращаясь в яркий водопад горной голубой реки. Девочка-лето бежала, оставляя на раскаленном песке прозрачные следы быстрых ног, пытаясь догнать собирающуюся тучу с теплыми каплями дождя.

Венок из колокольчиков, ромашек, васильков, маков немного сполз на бок, толкнув тяжелую ветку сосны с рыжей белкой-летуньей. Та, удивившись, уронила сочную ягоду на белый одуванчик, и полетели крошечные зонтики наперегонки со стрекозами и шмелями.

ОСЕНЬ. Прислонившись к краю холста, сидела Золотая женщина, длинные тяжелые волосы убегающей косой превращались в стог душистого сена. Темная липа упругим стволом чернела у пыльной дороги, поворот которой блинно блестел после шумного дождя.

Неровная лужа отражала сине-голубое небо, журавлиный клин и сочный лист клена, медленно падающий вниз. Серебристая паутинка дрожала, проглатывая капризные капли. А рассыпанная корзина выставляла напоказ дары. В глубине, спрятавшись от томного солнца, от осыпающейся золотой листвы, зеленел островок у подножия засыпающей березы – клеверный уголок уходящего лета.

ЗИМА. Марина решила нарисовать снежные клубы и пепел сгоревшего восторга природы, но, посмотрев на получившееся, поежилась. Добавила серебристый, совсем не зимний туман, ветку праздничной елки и глубокие сине-серые глаза Снежной Королевы. Красота, независимость, сила и незащищенность, желание начать все сначала, набело.

Марина ложилась спать и перенесла телефон на кресло, куда можно дотянуться рукой, а не бежать спросонья к садистскому аппарату. Как-то уснувшая под утро, она легко уничтожила громогласный телефон, подрезав ему «язычок». Рядом оказались ножницы, и она, недолго думая, расстригла черный шнур, звон моментально прекратился, и приятная волна нахлынула на нее, унося снова в сон. Наутро телефон починил дядя Коля, понимая в проводах и пережженных утюгах значительно больше, нежели Марина. И потому такой варварский метод самосохранения практиковался у художницы. И на кресле к ночи почивали телефон и ножницы.

ОЛЬГА

Ей снилось счастье. Она мчалась в ночном поезде, с замиранием, восторгом и страхом высовывая голову в приоткрытое окно. Сметающий ветер уносил ее волосы, заполняя глаза морозным запахом свободы. Она плакала, плакала от лихого ощущения жизни. Нет одиночества и страдания, запаха хлорки и безденежья. Все осталось на предыдущей станции. Ее ждет только радость и цветущая тишина безмятежности. Она хотела открыть окно еще больше, надавливая на стекло, желала полного освобождения… Рама не поддавалась, а медленно поползла вверх. Просунув руки в щель, она повисла, стараясь оттянуть жестокое окно. Но слабость не могла удержать неведомую силу злого… Окно захлопнулось, больно придавив пальцы.

Ольга вскрикнула и проснулась.

Потолок давно требовал ремонта, казался таким же уставшим и безнадежным, как она сама. Будильник торопливо близил рассвет, пора вставать и начинать ненавистный день. Ольга Павловна приходила на работу раньше всех, уходила позже всех. Она была одинока. Но не всегда она была одна.