Затеряться в любви

– А почему Сашенька не позвонил?

– Он передает вам привет. Возможно, к Новому году будет командировка в Москву, приедет. Извините, у меня монетки заканчиваются…

Короткие гудки быстро заполнили эфир. Огорчение и радость. Мог бы и сам позвонить, сын все-таки! Кто ей, по сути, Наташа? Посторонний человек, а он – сын. Обидно. Внуков рожают – это хорошо, может, они, повзрослев, захотят жить в столице.

Через одиннадцать с небольшим она выйдет на пенсию и займется внуками. ВЫЙДЕТ. Словно из автобуса, который привез в парк и дальше только пешком, пока хватит сил.

Глава

Чаепитие проходило в учительской в промежутке между сменами. Приходили все, кто уже закончил воспитательный процесс на сегодня, и те, кому продолжать «сеять разумное, доброе, вечное» во второй смене. За чаем и разговоры: о доме, подвигах детей, о квашне-соседке, о вечных ремонтах, отпуске и, конечно, о мужчинах, чаще о посторонних.

Преподаватель физкультуры приходил редко, и всегда был обласкан. Его жена, бухгалтер школы, охотно позволяла желающим дамам поухаживать за своим мужем. Учитель истории Твалд Твадце присутствовал ежедневно, комплексный обед заменяло питье грузинского чая в кругу коллег. Он говорил тосты, поднимая чашку в красный горошек, был приятен и увлечен молоденькой учительницей начальных классов Аллочкой, похожей на овечку. «Волк и его овечка» – так за глаза их называли. Кто кого съест? Развязка русской народной сказки на практике оставалась непредсказуемой.

Второго сентября, когда нервотряска и суета открытия сезона улеглись, статные классные дамы ждали на торжественном чаепитии нового кавалера. Но майор запаса подкачал, Юрий Николаевич не пришел. Игнорируя или испугавшись, он затаился. Женщины немного повздыхали и вернулись в прежнее русло непоколебимой традиции распития ароматного чая.

Марина редко заглядывала в импровизированное кафе, предпочитала за общим столом пить веселящие напитки, воспринимая чай только из термоса с витаминными добавками и луговыми ароматами. А на работе предпочитала кофе. И так как кабинет был поделен с союзником, то само собой сложилось их тайное кофейное общество. Кофе с молоком и общение.

Марина втянулась. Юрий был интересным собеседником. Он немало колесил по стране, рассказывал с упоением, эмоционально и красочно. Они, как члены тайного общества, держали клятву о конспирации по времени и содержании сходок.

Появилась ниточка, постепенно вырисовывая их отношения. Легкая прозрачная паутинка их невидимого соприкосновения крепла, постепенно превращаясь в прочное кружево встреч и желаний.

Их первая близость была яркой, как вспышка, в тесной комнатушке по соседству с актовым залом школы, где они часами могли безнаказанно пить горячий кофе и говорить. Жажда была обоюдной, острой, словно они не виделись много лет и в прошлой жизни безумно любили друг друга.

Тюбики с краской впивались в тело, Марине казалось, что вползает газовая атака, и она надела противогаз, воздух сжимался в легких, столпившись у входа. Для завершающего пика ей хотелось, чтобы грянул духовой оркестр. Она и сама бы справилась, привязав к ногам медные тарелки. И грохнуть со всей силы до звона в ушах.

– Что-то творится со мной, – говорила Марина, спрятавшись под мягкий плед подруги детства. – За четыре месяца я ничего не написала, даже эскизов нет и, самое странное, я не хочу подходить к мольберту.

– Ты влюбилась. И серьезнее, чем думаешь.

Догадка подружки была правдой. Матильду закружил роман, не очередной, а небывалый. Их интимные встречи на пятом этаже школы, прогулки под дождем, изредка крохотный выходной в ее коммуналке. Его нечаянно забытые вещи, которые она приносила в школу, каждый раз чувствуя себя на таможне с контрабандой под взглядом администратора.

Их тайная совместная жизнь поработила ее, но избавляться она не хотела. Марина доверчиво каялась подруге:

– Ты знаешь, когда я устаю, то ощущаю себя старой авоськой. Холодно, со всех сторон дует, а он словно все сквозняки заштопал, и я очутилась в тепле, но в темном и душном мешке. Тебе не кажется, что у меня крыша поехала? Я, как дореволюционная прачка, хватаюсь двумя руками за него, ища заступничества, мол, без него пропаду. Куда исчезла моя амазонская защита?

– Марин, ты его просто любишь и, как любая женщина, хочешь, чтобы он был только твой.

– Я не любая женщина… Но, правда, хочу, чтобы он был моим…

– Ну и хорошо, он и сам не заметит, как женится на тебе!

– Он и так не заметил, когда его женили лет двадцать назад.

Подруга оторопела, не зная, как поддержать:

– Бедненькая ты моя.

– Ты с ума сошла?! Какая я бедненькая, я на крыльях летаю, а ты меня жалеешь, – возмутилась Матильда.

– Сейчас летаешь, а потом?

– А после ничего не надо, главное, сейчас… Все! Я пришла в норму, хочу его видеть!

В автобусе было тесно и влажно. Ольга сидела у окна. Переезжая большой каменный мост, подумала: «Так душно, а они фонари зажгли». И сама удивилась нелепости своей мысли. Фонари не зажигают в зависимости от жары или холода, просто становится темно. Ожидая Сашеньку, она каждую неделю перемывала посуду, вилки, вазочки. Стирала шторы, на снегу выбивала давно забитый неживой ковер. Она ждала сына. Наташа звонила и рассказывала о том, чего Ольга не хотела знать. Только один вопрос: «Почему не приехал ее Сашенька? Почему не звонит сам?» Хотя на все свои «почему» она знала ответ.

Глава

Месяц зимы пролетал последними денечками. Марина, наслаждаясь жизнью, вернулась к краскам и рисовала его портрет. Он позировал и торжественно молчал, словно с его лица снимали посмертную маску. Не шелохнуться, а то пропадет целостность.

– Ты что такой трагичный, мученик?

Матильда, добавив к наброску деталь, бежала к нему целоваться, чем непоправимо искажала его помпезное лицо. Он отмахивался, но не отпускал ее.

– Таким образом, ты будешь рисовать меня лет сто.

– А ты испугался? Не переживай, дядя Коля не даст умереть с голоду. Зато через двести лет люди поймут, какой гениальный образ я воплотила на холсте. Я тебя красками буду рисовать и в полный рост, как генерала, правда, генералов я никогда не рисовала, но это мелочи, у меня получится, я знаю… А ты, отголосок двадцатого века, веришь в меня?

Марина больно обхватила его локтями, заглядывая в глаза.

– Верю! – выдохнул он, испугавшись быть удушенным.

На следующий день в школьной программе был запланирован вечер всеобщих родительских собраний. Ольга Павловна закрывала входную дверь квартиры, когда звонок призывно запел в коридоре.

– Алло?

– …Это я, – тихо ответил мужской голос.

– Сашенька, родной мой, где ты?

Ее голос задрожал, и быстрые слезы обожгли щеку.

– Я в Москве… по делам.

– Я жду тебя, когда ты приедешь?

– …Дело в том, что я… уезжаю. И если бы не Наташа… я обещал, что позвоню тебе.

– Как уезжаешь? Хотя бы на час…

– Я звоню с вокзала, через десять минут поезд…

– Как же так, только приехал и уезжаешь?

– В Москве был два дня. Приеду домой, в Краснодар, позвоню… не обижайся…

Ольга присела на край табуретки, обессилено понимая зловещность его слов. Она тихо плакала, трубка вторила ей унылыми гудками. Ее сын переставал быть сыном Сашенькой.

И в этом она виновата сама. Не знавшая нежной любви, связавшая в узел женское начертание, она превращала свою жизнь и жизнь сына в будничную каменоломню, где никому нельзя верить, никого нельзя любить, только спокойствие и чистота могут дать радость. Слишком рано она поседела душой.