Дело было в Зубовке

Всякий раз, проходя через кладбище, я невольно отмечал особую тягучую тишину, которая царила здесь за каждым кустиком, и как бы побуждала нас быстрее покинуть эту заповедную территорию, унести прочь свои праздные мысли. Деревья и высокий кустарник разрослись тут настолько пышно, что их кроны буквально сливались в некий сплошной зеленый полог, создававший даже в самый неистовый зной густую, почти непроницаемую тень. Сочная трава, стелившаяся повсюду, напоминала мягкий изумрудный ковер.

Я обратил внимание, что мой Мыкола, который обычно трещал как сорока, не закрывая рот ни на минуту, вдруг замолкал, едва ступив на кладбище, и начинал говорить лишь тогда, когда мы оказывались по другую сторону этого царства мертвых – на широком, обычно уже скошенном поле, обрамленном зелеными стенами тополей. Но поначалу я не придавал этому обстоятельству никакого значения.

В ту пору в З. не было не то что телевидения, но и электричества. Сельчане пользовались керосиновыми лампами, а некоторые даже свечками и лучинами. Впрочем, свет в окнах хат под соломенными, а реже черепичными крышами горел по вечерам недолго. Всё село укладывалось на ночлег, по городским меркам, в “детское” время. Зато и поднимался народ с петухами, еще затемно, тут же принимаясь хлопотать по хозяйству.

Довольно быстро я тоже приспособился к этому распорядку. Причем, спал всю ночь как убитый, чему, полагаю, способствовал удивительно чистый, какой-то медовый воздух этой благодатной местности.

– Но вот однажды среди ночи я проснулся и вышел во двор. Над спящим селом висели крупные звезды (как острили местные шутники: по полкило каждая), но на земле не виднелось ни огонечка. Летняя ночь окутывала всё вокруг. Стояла звенящая тишина, даже лая собак не слышалось. Казалось, всё живое в природе отдыхает, набираясь сил перед завтрашним днем. Сад и огород тонули в непроницаемом мраке. Такая же темнота окутывала и кладбище.

Не знаю почему, но я – почти на ощупь – добрался до внешнего тына и остановился у него, всматриваясь в непроницаемую глубину кладбища. Мрак был чернильным, но я продолжал стоять и вглядываться в него, словно ожидая чего-то. И, представьте себе, дождался.

Сначала до меня донесся некий шепот. Оттуда, из-за дороги. Причем, создавалось впечатление, будто некто бесплотный нашептывает мне что-то прямо в ухо.

А затем я увидел прыгающие огоньки. Где-то в глубине кладбища, прямо в центре того места, где должна была подниматься дальняя стена тополей, вспыхнули вдруг яркие огоньки, которые перемещались, прыгая при этом то вверх, то вниз. Интенсивность свечения тоже менялась. Огонек то превращался в крохотную светящуюся точку, то вдруг напоминал луч маленького прожектора, буквально слепившего глаза. Мысль о том, что по кладбищу бродит человек с фонариком и машет им, была нелепой. Слишком уже замысловатые движения производили эти огоньки. Кроме того, менялось и их количество. Вот только что их было полдюжины, затем остался только один, затем опять появилось три или четыре. Но сколько бы их там ни было, никакого пространства вокруг себя они не высвечивали, тьма на кладбище по-прежнему оставалась абсолютной. Вот огоньки вспыхнули в последний раз и исчезли.

Можете мне не верить, но никакого страха в тот момент я не испытывал. Несмотря на свой юный возраст, несмотря также на начавшееся увлечение творчеством раннего Гоголя, его “страшными” рассказами, я в ту пору был убежденным атеистом и безбожником, веря лишь в силу человеческого разума. Я верил, что любое явление имеет свое, чисто научное объяснение. Несомненно, думалось мне в тот момент, природа этих огоньков известна сельчанам, и уже наутро я узнаю, что же кроется за этим странным, казавшимся мистическим явлением.

– За завтраком я приступил к расспросам.

И вот тут-то впервые за все периоды своего пребывания в З. я ощутил неадекватную реакцию со стороны своих родственников. Дед довольно сердитым тоном ответил, что добрые люди по ночам спят, а не пялятся в сторону кладбища, и что впредь мне делать этого не следует. Моя старая набожная бабушка перекрестила меня, прошептав какую-то молитву (а в глазах ее стоял тихий ужас). И даже дядя Ваня, которого я считал вполне современным, лишенным предрассудков передовиком сельского производства, даже он смущенно отвел глаза…

Последняя надежда оставалась на Мыколу, которого несколько позже я расспросил один на один. Но и Мыкола повел себя как-то странно. Глядя куда-то мимо меня, он пробормотал, что ночью не приблизился бы к кладбищу ни за какие коврижки. Более определенного ответа я от него так и не добился.

Еще несколько раз я выходил во двор по ночам, дождавшись, пока в хате все уснут, и стараясь, чтобы не скрипнула дверь.

Но родня крепко спала, и никто не замечал этих моих “запретных” вылазок.

А я стоял у крепкого тына, вглядываясь в темноту. Огоньки появлялись часто, хотя и не всегда. Они блуждали и прыгали, а еще точнее – плясали, если только этот термин применим по отношению к кладбищу. И всегда я различал некий беззвучный шепот, который где-то в подсознании сам собой складывался в слова: “Не смотри-и-и… Не ходи-и-и…”

Кто-то словно читал мои мысли, которые я еще не высказал самому себе. Но где-то внутри у меня уже зрело настойчивое желание совершить ночную прогулку на кладбище. Сначала я рассчитывал, что моим спутником будет Мыкола, но затем понял, что в этом предприятии он мне не товарищ. А мне так хотелось разгадать тайну этих пляшущих огоньков, таких зримых, но непонятных! Что касается таинственного шепота, то я приписал его исключительно игре собственного воображения. Я говорил себе, что в нас, людях, еще гнездятся первобытные страхи, с которыми следует бороться. Эти страхи я ощущал и в себе, и мне хотелось одолеть их, проявив силу воли и характера. А для этого опять же требовалось всего лишь заглянуть в два-три уголка ночного кладбища. В одиночку. Вся акция, по моим расчетам, заняла бы не более двух-трех минут. Оставалось только решиться на нее.

Но в то лето я так и не решился. Окончательно созрел я только через год. Помнится, это произошло после окончания восьмого класса.

– Была такая же густая летняя ночь.

Преисполненный решимости, я толкнул кладбищенскую калитку. Калитка не поддавалась. Поначалу я подумал, что она закрыта на щеколду, но затем вспомнил, что никакой щеколды на калитке нет. Днем калитка легко открывалась от малейшего толчка.

Ничего не понимая, я нажал сильнее, и тогда калитка поддалась. Она начала открываться, но с таким усилием, словно какая-то мощная пружина стремилась удержать ее в прежнем состоянии.

Наконец, образовалась щель, в которую я смог протиснуться. При этом звезды над головой исчезли. Словно их в единый миг спрятала в своем рукаве ведьма из гоголевской повести “Ночь перед Рождеством”. Я знал, конечно, что звезды оставались на своих местах, просто их закрыл собой сплошной зеленый полог из крон кладбищенских деревьев, под которым я сейчас оказался. И всё же впечатление складывалось жутковатое.

Вдруг со стуком захлопнулась калитка за моей спиной. Так резко, словно кто-то толкнул ее. И сразу же наступила тишина, которую я без всякой натяжки (с учетом места пребывания) могу назвать “мертвой”.

Несмотря на все эти странности, я по-прежнему был преисполнен решимости дошагать до противоположной границы кладбища и разгадать загадку пляшущих огоньков. Мне всего-то нужно было пройти с полсотни шагов, что соответствовало ширине кладбища, вытянутого полосой вдоль околицы.

Я и сделал три-четыре шага, ощущая всё возрастающее сопротивление среды. Ночной медовый воздух словно сгустился, повиснув на моих ногах невидимыми гирями. На мои плечи навалился “ватный” бетон, препятствуя малейшей попытке продвинуться вперед. В ушах стоял тихий, но пронзительный звон. Моя голова оставалась ясной, воля была устремлена на разрешение загадки, но тело перестало повиноваться мне.

Невольно я замер, как пригвожденный, в трех-четырех метрах от калитки.

Не знаю, сколько времени я так простоял: может, полминуты, а может, и час, ибо само понятие “время” вдруг перестало существовать.

А затем до меня донесся тихий беззвучный шепот. Некто нашептывал мне, но не слова, а мысли: “Иди домой… Ты хочешь спать… Иди…”

Это была просьба, но равнозначная приказанию.

Тем не менее, на последнем всплеске воли я предпринял инстинктивное усилие сделать еще хотя бы шаг (один!) вперед, но тут словно бы какая-то мягкая рука остановила меня.

И в тот же миг передо мной ярко вспыхнули два пляшущих огонька, которые высвечивали среди кладбищенских деревьев зыбкие, пугающие силуэты.

Сейчас, много десятилетий спустя, готов признаться, что в тот миг вся моя ирония относительно “сельских предрассудков”, весь мой юношеский атеизм пробкой вылетели из моей головы, и меня обуял самый натуральный, первозданный страх, свойственный, очевидно, пещерному человеку.

Я резво повернулся назад (в это мгновение ко мне в полной мере вернулась способность двигаться) и бросился к калитке, которая… сама распахнулась передо мной, причем, внутрь кладбища!

Да, если угодно, я позорно бежал.

В то лето я более не предпринимал попыток разгадать тайну пляшущих огоньков, как и загадку самого сельского кладбища. Я даже Мыколе не сказал ни слова о своем приключении. Было стыдно, что страх оказался сильнее моей воли, а ведь я привык считать, что могу повелевать своими эмоциями, и вот получил горький урок…

И всё же иногда, выходя ночью из хаты, я смотрел через тын и видел пляшущие огоньки, которые словно дразнили меня. Иногда я говорил себе: сходи еще раз, ты попросту испугался, ведь там никого нет и быть не может, всё это бабушкины сказки… Пару раз я даже приближался к кладбищенской калитке и поднимал руку, чтобы толкнуть ее, но какая-то сила неизменно побуждала меня поворачивать обратно.

– Обстоятельства сложились так, что этот выезд в З. на летние каникулы оказался для меня последним. Более того: в это симпатичное село под Миргородом я не выбирался несколько десятилетий. Конечно, связь с родней всё-таки поддерживалась. Мы изредка переписывались, затем, после того, как в З. появился телефон, перезванивались… Трижды в З. ездили мои родители – на похороны деда, бабушки, дяди Вани… У меня же всё не складывалось. Многие эпизоды, связанные с З., отошли в глубины памяти и стерлись там.

И только минувшей осенью я собрался в дорогу. Собственно, цель поездки была другая, но всё же удалось на пару деньков заскочить и в село, с которым было связано столько детских и юношеских воспоминаний…

Теперь главой дома был мой двоюродный брат Мыкола, такой же говорливый и непоседливый, несмотря на то, что его возраст уже приближался к пенсионному (если помните, он был на несколько лет младше меня). Вот какой промежуток времени миновал между двумя нашими встречами! И всё же мы с радостью узнали друг друга и крепко, по-братски обнялись.

Пока хозяйка собирала на стол, мы с Мыколой отправились на кладбище, постояли у могил деда и бабки, дяди Вани и тети Марии… Кладбище заметно разрослось за минувшие десятилетия, но по-прежнему напоминало тихую зеленую обитель, где нет места суете и праздным мыслям. К этой поре деревья уже потеряли часть своей листвы, но по-прежнему казались единой пышной массой, правда, не зеленой, а расцвеченной золотом и багрянцем.

Едва я ступил на эту заповедную территорию, как воспоминания детства с нежданной силой ярко ожили во мне – до последней детали. Я вспомнил, как пытался проникнуть на ночное кладбище, и как внезапный страх остановил меня и погнал обратно. Да, подумалось мне, там не было ничего, связанного с мистикой. Это был обыкновенный детский страх перед неведомым, который живет в подсознании каждого человека, несмотря на степень его образования или отношение к так называемым потусторонним явлениям. Именно этот спонтанный страх часто оказывается сильнее человеческой воли, особенно, если речь идет о юношеском возрасте.

А блуждающие огоньки, тут же спросил я себя? Ведь огоньки были реальностью. Я видел их так ясно! Нет, тут всё же скрывалась какая-то тайна. Вот только вряд ли мне суждено ее разгадать…

– Проснувшись среди ночи, я вышел во двор покурить. Было зябко, но по всему чувствовалось, что осень еще не спешит сдавать своих позиций зиме. Небо было обложено тучами, но в разрывах между ними ясно светили звезды – единственные источники света в округе. В самом селе не виднелось ни огонечка (хотя электричество провели сюда уже давно, но режим экономии побуждал отключать на ночь все лампочки). Вокруг стояла полная, абсолютная тишина, от которой я, горожанин, давно уже отвык.

Сам не знаю почему, я приблизился к тыну и некоторое время смотрел вглубь темного кладбища.

И тут… у меня появилось неодолимое ощущение, что кто-то мягко вошел в мое сознание, пытаясь внушить мне некую мысль.

А затем я увидел яркие огоньки. Точно такие же, как в детстве. Только на этот раз они не прыгали и не плясали, а двигались среди кладбищенских деревьев. У меня впервые мелькнула смутная, но определенная догадка на этот счет, но она нуждалась в проверке.

Уверенным шагом я двинулся к кладбищенской калитке, намереваясь с ходу открыть ее. И… ощутил сопротивление. Калитка, которая легко распахивалась днем, когда мы с Мыколой ходили проведать родные могилы, теперь не желала впускать на территорию любопытствующего чужака! Давняя история повторилась во всех деталях!

Я с силой навалился на калитку, и она поддалась, хотя и с трудом. При этом было ощущение, что тот, кто управляет калиткой, легко может сделать так, чтобы она даже не шелохнулась! Он, этот неведомый страж сельского кладбища, попросту уступил моим усилиям, как бы оставляя мне шанс одуматься самому.

Вопреки этой мысли, я сделал еще 3-4 шага вперед, и снова, как в юности, ощутил, что вязну в некоем невидимом “ватном” бетоне. На моих ногах снова повисли невидимые гири. Снова в моем сознании прозвучал тихий беззвучный шепот. И снова это были не слова, а мысли, которые некто пытался донести до меня.

Время снова, как и много лет назад, будто остановилось. Но теперь я не испытывал панического страха. Быть может потому, что соглашался с внушением неведомого собеседника, а не пытался перечить ему. Я понял, что существует некое правило, согласно которому вход на это сельское кладбище с наступлением темноты для простых смертных закрыт. И это правило нарушать нельзя. Нельзя из каприза или праздного любопытства тревожить покой тех, кто обитает в вечности. Я понял, что существует нечто неведомое, познать которое мы, люди, еще не готовы.

И когда я сам, по доброй воле, согласился с этим, чары отпустили меня. Я свободно отступил к калитке, которая сама распахнулась передо мной.