Надо только выучиться ждать

После больницы Алёна не захотела возвращаться к себе в пустую квартиру.

– Что мне там одной делать? Поживу пока с вами, если вы не против, – сказала она матери и дочке. – Буду надоедать – прогоните.

– Мам, ну что ты такое говоришь! – Нина даже обиделась. – Кто тебя выгонит? Мы очень рады, что ты будешь с нами.

Нине вдруг вспомнилось, как она, маленькая, лежит в своей кроватке, зажмурив глаза, и мечтает о том, что мама будет каждый день приходить домой, а не наведываться в гости время от времени и, может быть, когда-нибудь даже почитает сказку перед сном.

– Что задумалась, дочка? Вспоминаешь, какой плохой матерью я была? И не возражай, я сама только теперь понимаю, как больно делала тебе в детстве, да и вообще всю жизнь. И то, что ты меня простила, ухаживаешь за мной, терпишь мои капризы, – это счастье и незаслуженный подарок для меня.

– Я просто люблю тебя, мама.

Нина и сама не поняла, как вырвались у неё эти слова, слова, которые она не произносила лет с семи. Если только иногда мысленно, да и то редко. Алёна расплакалась:

– Я тоже тебя люблю, девочка моя. Спасибо тебе за науку, за любовь, за терпение. Прости, что не была настоящей мамой, а так, кукушкой. Прости, что обижала своими придирками к твоей внешности. Я была такой глупой, ценила только внешнюю красоту. А теперь, когда с меня самой красота-то и сошла, как талая вода, я вдруг увидела всех остальных людей по-другому, по-настоящему. Вот если бы Никитушка ещё рядом был, я бы совсем счастливой стала. Только он такое же перекати-поле, как я. Носит его по жизни.

Никита как уехал после учёбы на Север – сначала завербовался на стройку в Ханты-Мансийск, потом и вовсе стал ходить на судах дальнего следования, по полгода не ступая на твёрдую землю, – так и не возвращался, приехав на родину всего однажды – проведать мать. Такая жизнь ему нравилась, возвращаться он не собирался. Изредка писал Нине в социальных сетях, давая о себе знать, справляясь, как здоровье Алёны, да изредка переводил на Нинину карточку деньги «на витаминки», как он писал.

Нина обняла маму, а бабушка Катя, глядя на своих девчонок, смахнула слёзы с глаз, перекрестила дочь и внучку и выдохнула с облегчением.

Около года всё было спокойно. Три поколения женщин мирно уживались в одной квартире. Нина работала. Баба Катя, которая сильно сдала после болезни дочери, с удовольствием отдала Алёне часть своих обязанностей по дому. Женщина, словно навёрстывая упущенное, радовала дочку и маму различными деликатесами. Она изобретала новые блюда, пекла пироги, готовила десерты.

– Какое это, оказывается, счастье, когда твою стряпню съедают с удовольствием да ещё добавки просят, – с улыбкой говорила она, глядя по вечерам, как уставшая за день Нина ужинает.

– Если б ты знала, мамочка, какое это счастье, когда приходишь домой, а мама тебя встречает и кормит вкусным ужином. А утренний завтрак из свежих оладушек или сырничков на столе – м-м-м, это просто сказка.

– Я что – тебя завтраком не кормила? – обиженно вмешалась в разговор баба Катя.

– Кормила, бабуль, – Нина обняла бабушку. – Только мне всегда хотелось, чтобы мама…

– Доченька моя, девочка, – Алёна расплакалась, – я так много упустила в этой жизни. Ты прости меня, я сама себя казню всё время. Какая же я была глупая и злая.

– Мамочка, это ты прости, что я об этом заговорила. Ты сейчас со мной, самая лучшая мама на свете, а прошлое… оно ушло и не вернётся!

Две женщины, обнявшись, тихо плакали на маленькой кухне, а старенькая бабушка, уткнувшись в клетчатый фартук, трясла седой головой, стараясь не всхлипывать.

В этот спокойный год Нина с мамой очень много говорили. Алёна за всю жизнь столько не уделила дочери внимания, как за год после операции. Она как будто спешила наверстать упущенное, отдать старшей дочке хоть толику тепла и любви. А Нина… Нина купалась в маминой заботе, как ребёнок в ванночке, подставляя то один, то второй бочок под ласковые материнские руки.

– Ты, доченька, на моём опыте учись, не совершай моих ошибок, они очень больно бьют потом, бумерангом возвращаются, когда не ждёшь совсем. Мужчин выбирай осторожно, а не иди за первым встречным, в моём случае – обязательно богатым.

– Мам, да какие мужики? Ты меня с собой не сравнивай. Ты ж у нас красавица, а я – так, замарашка.

– Не добивай меня, девочка. Не повторяй мои слова глупые и обидные. Ты симпатичная… – начала Алёна, но Нина перебила мать:

– Мам, не надо. Я всё про себя знаю. При хорошем макияже я становлюсь хотя бы не страшной, а уж до симпатичной мне не дорасти.

– Неправда, Нина, – остановила её Алёна, – мне со стороны виднее. Ты сейчас расцвела, похорошела. Причёску подобрала верно. И глазки светятся. Так что перестань на себя наговаривать. Верь в себя, доченька, и все остальные поверят. А главное – не ищи в жизни кого-то, кто тебя золотом осыплет, а ищи того, кто тепло даст и заботу. Я вот дура была, доила мужиков, и казалось, что это и есть счастье: побрякушки, брюлики, шубы и Эмираты всякие. Были в моей жизни подарки дорогие. Был один кадр, так он сюрпризы любил: утром то и дело на тумбочке коробочки оставлял – по поводу и без. Открою, а там то колечко, то подвеска и иногда и комплект. Вон они все в шкатулке валяются, приданое твоё. Часть я продала, когда без денег сидела, остальное тебе достанется.

– Мам, да зачем они мне, я серебро больше люблю.

– Пусть лежат, есть не просят. Это живые деньги, в любой момент продашь. Так вот, толстосум этот любил, чтобы я от радости скакала при виде побрякушек да благодарила его, расцеловывала, в пояс кланяясь. Я и радовалась первое время, а потом приелось мне. Что я, новогодняя ёлка, обвешиваться с ног до головы? Сказала ему, что не могу я больше радость изображать, он и бросил меня: ему обожание нужно было, а не равнодушие.

Ещё один на курорты меня таскал. Обаятельный был негодяй, девки к его ногам штабелями падали. Любил показаться с красивой любовницей на людях. Жена, как я потом узнала, дома сидела, детей воспитывала, а он развлекался. Яхты, тусовки, алкоголь… Пару лет мы с ним так куролесили, и я для него старая стала, бросил, причём прямо в Турции променял на новую игрушку, которую там же и подцепил. Купил мне билет на дешёвый чартер и пинка под зад дал. Братец твой – его сын. Красивый получился и такой же циничный по отношению к женщинам, – грустно усмехнулась Алёна. – Он сына не признал, даже слушать меня не стал, сказал, что дети у него только от законной жены, а остальные «щенки» не его проблема и забота. Так вот и жила, прыгала, как стрекоза, о зиме не думала. Тепла мужского ни разу не нашла, шишек набила, а ума, как говорит твоя бабка, так и не нажила.

– Мам, а про отца моего… Про него расскажешь? – решилась Нина задать мучивший её вопрос.

– Расскажу, – помолчав, ответила Алёна, – только не сейчас. Наберусь мужества и расскажу. Не простишь ты меня, наверное, вот я и тяну время.

Нина больше не возвращалась к вопросу об отце, а Алёна не начинала разговор. Так бы и жили бок о бок три женщины, взрослея, мудрея, старея, но судьба распорядилась по-своему. Через год матери стало хуже. Поначалу она списывала всё на плохую погоду, начавшуюся менопаузу, низкое давление, не желая думать о самом страшном. Но однажды Алёна упала в обморок прямо в ванной. Нина вызвала скорую, женщину привели в чувство, а утром дочка повезла мать в страшное место – в онкологический центр. Снова обследование, анализы, томительное ожидание.

– Крепитесь, – врач развёл руками. – У вашей мамы метастазы по всему телу. Как у неё до сих пор не болело ничего, непонятно.

– Что нас ждёт? – сцепив руки на коленях, изо всех сил вжавшись в стул, Нина с мольбой смотрела на врача.

– Пара месяцев у вас есть, не больше. Мы, конечно, назначим опять химиотерапию, но, скажу вам честно, шансов практически нет, ну, только если на чудо. Очень быстро развились метастазы.

Алёна, которая запретила скрывать от неё правду, отреагировала, на удивление, спокойно.

– Нет, доктор, на химию я больше не соглашусь. Значит, пришёл мой срок. Зачем оттягивать агонию? Устала я… Бог дал мне этот год, я за него прожила больше, чем за всю мою прошлую непутёвую жизнь, – сказала Алёна и как отрезала. Пресекла все Нинины попытки убедить её пройти курс лечения, запретила матери рыдать над ней. И вернулась домой… умирать…

Как ни странно, боли Алёну не мучили, была только слабость и отсутствие аппетита. Уж как старалась бабуля, какие только блюда ни готовила, не ела Алёна, худела и слабела. Однажды вечером она позвала Нину:

– Доченька, – в слабом голосе Алёны слышалась решимость, – я хочу тебе кое в чём признаться. Это трудно, – помолчав, продолжила она. – После этого я вряд ли услышу от тебя «мамочка», а это слово так греет меня. Но я всё равно расскажу. Покаюсь, – горько усмехнулась она. – Никому другому, даже маме, не могла открыться – не простила бы она меня, непутёвую. А ты, может, и простишь и точно поможешь. Ты про своего отца спрашивала.

Пришло время, расскажу о нём. Сволочь он, но я сама виновата, что связалась с ним. Денежный мешок, не жадный был, но страшный, как… ну да ладно, не главное это. Он меня по-своему любил, жалел даже. Но вот детей не хотел совсем. Я тобой когда забеременела, он прочно женат был. Я беременность пропустила, рожать не собиралась, но в четыре месяца кто ж аборт сделает. Так ты и родилась, нежеланная моя девочка. Ещё раз прости меня, доченька. Я уж покаялась перед тобой, но знаю, что нет мне прощения.

– Я давно простила тебя, мамочка.

– Не спеши, Нинуся, не спеши, после сегодняшнего моего признания ты и смотреть на меня не сможешь. Помнишь, когда ты на четвёртом курсе была, я уезжала на несколько месяцев, говорила, что в Сочи?

– Помню. Ты вернулась похудевшая и опустошённая какая-то. Мы с бабулей тебя и не спрашивали ни о чём. К тебе не подойти было, ты взрывалась от любого вопроса: то плакала, то кричала на всех.

– Взорвёшься тут… Это была попытка второй раз войти в одну реку. Ниночка, только не перебивай и не задавай вопросов, пока не договорю, ладно? Я не решусь потом продолжать.

– Хорошо, мама, я тебя слушаю.

– Скажи «мамочка», вдруг больше не услышу.