Обратная сторона личной свободы

– Людмила, – сказала она и спросила: – А тебя?

Получилось с некоторой игривостью, хотя она всего лишь попыталась перевести их общение в дружеское русло. В том смысле как аукнется, так и откликнется. Хотя чего бы этому другу настаивать на том, чтобы она открыла? Ночь на дворе! У нее оставалась надежда, что авось обойдется.

Не обошлось.

– Меня зовут Фил.

– Филипп, значит?

– Фил, – повторил он жестко. – А еще я терпеть не могу, когда всякие телки при знакомстве уточняют: как Киркорова? – Он кого-то передразнил. – Как Головко!.. Мать моя с этого дубины стоеросового тащится, а мне страдай.

– А по-моему, красивое имя.

Она еще надеялась его смягчить.

– Люсенька, – он подошел и двумя руками взял ее за ворот футболки, – какая ты все-таки глупая.

– П-почему? – От его непробиваемости и от страха она даже начала заикаться.

– А потому, что думаешь, будто меня можно заболтать. Не на того напала, крошка.

И он рванул обеими руками за ворот так, что футболка свалилась с нее двумя неровными полосками, обнажив грудь, лишь чуть прикрытую бюстгальтером-«анжелика».

– А что это тут у нас? Красивое белье любишь? Я тоже люблю. Оно рвется гораздо легче, чем некрасивое.

– Я скажу Димке! – закричала она. – Он с тобой разберется.

Фил захохотал, не выпуская ее из рук.

– Ой, как я боюсь! Кому он быстрее поверит? Другу или почти незнакомой телке? Я скажу, что ты сама меня сюда пригласила и сама мне дала.

Людмила съежилась и заплакала, но он еще грубее рывком отдернул закрытый было полог и толкнул ее на кровать.

– Под рыдания я еще трахаться не пробовал, – заявил он, с силой раздвигая ее ноги. – Под стоны – да. Но и ты застонешь. Просто я не люблю долгих прелюдий. Они нужны тем, кто слаб в мужском деле, для меня это не подходит. Как ты уже догадалась.

И он впился в ее губы так, что и в дальнейшем Люда ничего, кроме боли, не чувствовала. Потом он просто отодвинул ее от себя – отшвырнул – и повернулся к стене, чтобы тут же заснуть.

Так Людмилу еще никто не унижал. То есть встречались ей пару раз не слишком ласковые мужчины, но чтобы вот так, нисколько с ней не считаясь? И главное, за что? Понятное дело, попасться в руки рядовому насильнику, маньяку или садисту, но тому, кто объявляет себя другом твоего парня? А как же, скажи мне, кто твой друг, я скажу, кто ты? Сколько раз можно наступать на одни и те же грабли? И вообще, почему она решила, что Димка – хороший человек?

Ее одолевали вопросы, и тщетно она задавала их самой себе. Вопросы отодвигали случившееся куда-то в глубь сознания, и потому унижение не воспринималось так остро. Хотя за ними грозно вставал куда более страшный вопрос: а что, если Димка этого человека вовсе не знает? Тогда он не поверит, что Людмила жертва, а, скорее, решит, что она сама привела сюда этого… Филиппа!

Людмила потихоньку сползла с огромной кровати, на которой была по очереди с двумя мужчинами, и пошла в душ.

У Димки в квартире была самодельная душевая кабина. Внизу небольшой поддон или основа из такого же материала, как и рядом стоящая раковина, – она не могла подобрать другого названия, а поверху – изогнутая дуга-направляющая из нержавейки, на которой крепилась штора – тоже со звездами. Димка вообще, кажется, любил все связанное с небом. Надо посоветовать ему, чтобы после армии он пошел учиться на астронома…

О чем она думает! Никакого Димки больше не будет, потому что сейчас Люда домоется и уйдет. Она никогда не сможет рассказать ему, что случилось на его кровати всего через полтора часа после ухода хозяина.

Она больше не спрашивала неизвестно кого: за что? Есть за что! За то, что наплевательски относилась к своей жизни. За то, что не уважала саму себя и позволяла другим себя не уважать. Стоит ли удивляться тому, что наконец пришла расплата.

Людмила представила довольное лицо Фила. И то, как легко он пресек ее попытки сопротивления, и ей стало обидно. Да что там, ее вдруг взяло такое зло, что эта волна захлестнула ее, смывая всякие там условности и издержки воспитания.

Это было такое зло, которое не рассуждает. Примитивное зло. На весь белый свет, и на Фила в частности.

Почему они все думают, будто с Людой можно не церемониться? И бабка, и родители, в смысле родная мать, и этой ублюдочный Фил?! Все до последнего!

Потому что она не может постоять за себя? Так они глубоко ошибаются.

Она вышла из ванной в огромном банном полотенце – как раз таком, как любила, чтобы им можно было замотаться, как в кокон, и прошла на маленькую кухоньку.

Еще когда они заходили сюда с Димкой, она успела увидеть, что на кухонном столе возле мойки стоит набор ножей.

– Немецкие! – похвастался Димка. – Знаешь, какие острые!

Теперь она хотела в этом убедиться, что называется, на живом примере.

Она подозревала, что у нее что-то случилось с головой. И в самом деле какая голова выдержит, чтобы все, кому не лень, в нее лезли или пихали туда, как в мусорный ящик, всякую ненужную ей информацию.

Это даже хорошо, что у Людмилы нелады с головой. Потому что, будь она в полном порядке, сейчас бы начались всякие там сомнения – льзя, нельзя, а тут можно действовать так, как хочется… твоей левой ноге!

Словом, она пошла в кухню и выбрала там самый длинный нож. Прикинула, что у Фила руки длинные, но она все равно должна его достать. Именно таким ножом.

Этот Филипп вообще по сравнению с Людмилой такой огромный. Не то что Димка, его параметрам Людмила вполне соответствовала.

Почему она говорит о Димке в настоящем времени? Теперь ей нужно привыкать к слову «был». Да, именно так: у нее был Димка, хороший парень, который почему-то водился с плохими парнями. За что и поплатился. По крайней мере свою Милочку он потерял…

Она перехватила рукоятку ножа поудобнее и вернулась в комнату.

Подошла к кровати, на которой разметался ее насильник, усмехнулась в его белеющее в полумраке комнаты лицо и тихо сказала:

– Прощайся с жизнью, козел!

Ну вот почему у таких подонков есть еще и ангелы-хранители? Им везет там, где любой другой сломал бы себе шею!

Фил проснулся в тот момент, когда Людмила занесла над ним нож, как-то по-бабьи взвизгнул и откатился на другой край кровати. Но она успела полоснуть его ножом по руке.

Плохо только, что он от вида собственной крови не испугался, а словно возбудился.

– Ты хотела меня зарезать! – радостно констатировал он. – Думала, я не стану сопротивляться и позволю какой-то блохе меня укусить?

И вдруг бросился на Людмилу. Как она ни следила за ним, а все равно отреагировать не успела.

Да и откуда бы у нее взялась такая же реакция? Она растерялась, из-за этого утратила бдительность, а Фил поднырнул под ее руку, закрутил так, что она сама выпустила нож.

Начал было ее пугать тем же ножом. Делал вид, что вот сейчас исполосует ее всю, изрежет, но не заметил и отблеска страха в ее расширившихся зрачках.

Тогда он взял нож за лезвие и метнул его в стену. Наверное, стены были из дерева или гипсокартона, потому что нож воткнулся и даже зазвенел, раскачиваясь.

А Фил потом сказал будто самому себе: