Голь на выдумки хитра. Фантастическая повесть

– Василий-то тутошний, – раскрыл рот Прохор. У него оказались крепкие, не тронутые кариесом, зубы.

Я поняла, что сморозила глупость, но, слава Богу, послышался цокот копыт, в конце улицы показался всадник. Пригнувшись к крупу белой лошади, он, как угорелый, несся по деревенской дороге, пыль расстилалась за ним шлейфом.

– Боярин тутошний, Оболенский, – быстро проговорил абориген и встал, чтобы поклониться. Я осталась сидеть на бревне.

К удивлению крестьянина, возле нас всадник остановился. Спешившись, он похлопал коня по холке и всем корпусом развернулся.

Я во все глаза уставилась на боярина, видеть такое чудо приходилось впервые. Во-первых, он был красив и молод: вьющиеся черные волосы, усы, бездонные очи, благородный овал лица, прямой нос, выше среднего роста, стройный. Во-вторых, у него была особая харизма, а вот одет…. почти так же как и Ефремов, только кремового цвета рубашка из шёлка со сверкающими камушками на кокетливом воротнике, вышитая золотыми нитками на груди затейливым орнаментом, штаны из тафты, шпага и мягкие кожаные сапожки отличали дворянина от землепашца.

– Это кто? – строго спросил у Прохора Оболенский и смерил меня высокомерным взглядом.

– Из Кирилловки девка, Григорий Михайлович, – кланяясь, потупил глаза крестьянин. – Василья Петрова дщерь.

– Ужели? – хмыкнул боярин. Моя ухоженная внешность горожанки из двадцать первого века не вызвала у него доверия. – Как величать?

– Марией, – промямлила я, – Валенти… мммм… Васильевной.

– Што Мария Васильевна делает в твоей избе? – поинтересовался местный олигарх и осуждающе посмотрел на Ефремова. – В полюбовницах али в холопках ходит?

– Сёдни на озере повстречалась, – оторопел тот. – За мной увязалась.

– Што увязалась-то? – поднял брови Григорий Михайлович.

– На гуслях я бренькал. Грит, песня ей приглянулась. Дык у самого сумнение имеется, завирается Машка.

– Садись, Мария Васильевна, – скомандовал боярин и кивком показал на холку нетерпеливо бьющей копытом тонконогой лошади, – домой тебя повезу, туда следую.

– Сама дойду, – побледнела я и попятилась.

– Перечить мне? – возмутился Оболенский. Сделав широкий шаг, он схватил меня за талию и водрузил на коня. Сам взлетел на седло, прижал к себе и помчал далеко от дуба с его спасительным дуплом.

Я плакала в голос, молила о свободе, вырывалась, но похититель, усмехаясь в усы, косил на меня черным цыганским глазом и молчал.

Мимо проплыли убогие деревенские хозяйства, затем пашни, густой сосняк, и, наконец, другая деревня появилась на горизонте.

«Главное, никуда не свернули, – между взрывами отчаяния успокаивала себя я, – так что выход в свой мир обязательно найду».

«И что ты будешь делать в своем мире? – высунулось из тьмы подсознания моё второе Я. – Как прокормишь и обслужишь всю нуждающуюся в тебе ораву»?

«А что я буду делать здесь? – моё сердце рвалось на части. – К тому же, Яна и Стас остались дома одни»!

– Пррррр! – приказал боярин, лошадь резко остановилась, а я чуть не вывалилась из его крепких рук.

Точно такая же, как и у Прохора, одноглазая, без трубы, избёнка приткнулась к мощному стволу высокой березы. По периметру рассыпались небольшие надворные постройки.

– Эй, хозяйка! – прижимая меня к себе, крикнул Оболенский. – Принимай утрату!

Несколько минут, проведенных в объятиях упрямого, как осел, феодала, показались мне вечностью.

Но тут дверь избушки распахнулась и из неё вышла пожилая женщина. На ней была белая рубашка с длинными рукавами, поверх которой красовалось нечто типа красного сарафана до пят, голову обнимал завязанный под подбородком светлый платок.

Женщина, вытянув вперед руки, осторожно пошла на наши голоса.

«Незрячая», – констатировала я.

– Где Василий? – осведомился мой похититель.

– На пашне, – уныло отозвалась хозяйка.

– Што ты, Маланья Кузьминична, дочь не берегёшь? – опуская меня на землю, незлобиво проворчал боярин.

– Каку? – не поняла слепая.

– Таку, – передразнил её Григорий. – Марию Васильевну.

– Машку? – баба вздрогнула, остановилась и как будто задумалась. Её бескровные сморщенные губы мелко задрожали, из глаз потекли слёзы.

– Приношу слезницу, не уберегла, боярин, – неожиданно завыла Маланья и пошатнулась.

Я бросилась к ней и обняла. Тело несчастной трясло и колотило.

– Што ревёшь? – не понял Оболенский. – Радоваться надо.

– Аки радоваться? – возмутилась слепая, её крупные ладони сжались в кулаки. – Помёрла моя Маня, вчерась схоронили.

– Как… схо-ро-ни-ли? – старательно разделяя слова на слоги, проговорил Оболенский и, словно прокурор, сурово уставился на меня.

Глава 5. Слепая

Впервые в жизни я не знала, как вывернуться из затруднительной ситуации, второе Я притихло и трусливо помалкивало. Упорно ожидая чуда, я с нетерпением поглядывала на небо с редкими перистыми облаками, и чудо произошло.

– Маняааааааааа! – вдруг завопила Маланья Кузьминична и стала неистово тискать меня в объятиях.

– Ты же схоронила её? – опешил Оболенский.

– Бог взял, Бог и дал! – трясущиеся пальцы женщины пробежались по моему лицу и погладили темечко.

– Понятно, – боярин смущенно кашлянул в кулак, на большом пальце правой руки блеснуло кольцо с изумрудом, и через минуту взлетел в седло.

«Неужели пронесло, – мелькнула обнадёживающая мысль, – неужели поверил»?

– Жди меня, красна девица, вернусь непременно! – не оборачиваясь, крикнул Григорий и, вонзив шпоры в бока заржавшей лошади, ускакал прочь.

Я глубоко вздохнула, мысленно поблагодарила высшие силы и покрутила головой по сторонам. Большая бревенчатая изба в два этажа высилась где-то в середине улицы, заставленной подслеповатыми лачугами. Возле неё стоял вороной конь.

Шершавые ладони слепой продолжали гладить меня, сухие губы что-то шептали.

«Молитву», – предположила я.