Надо идти дальше. Путевые заметки

Уже можно оглянуться назад. И осмотреться вокруг. Идет информационная война, хотим мы того или нет. С трупами, с ранами, с разбитыми душами.

Будучи гимназисткой, Маша Спиридонова вначале никак не отреагировала на появление у подруг заграничных брошюр, призывающих к террору. Но у нее умирает отец, материальное положение семьи пошатнулось. Можно было год доучиться и получить документ о праве работать учительницей, но перспектива работы ее не привлекла. Молодые девушки влюбляются, так есть. Разумно привлечь внимание молодого человека своими человеческими качествами, но эсер, красавец Владимир Вольский был женат. И… она выбрала путь ниспровержения устоев, в том числе семейных. Это модно, дешево и сердито. И громко.

Вопрос: откуда взялись «заграничные» брошюры? Почему так быстро героизировали убийцу? Во время революционного перелома вновь воспользовались «героиней», чтобы потом, как ненужную куклу, отбросить на задворки. И расстрелять за полнейшей ненадобностью. Кто-то готовил крах Российской Империи и воспользовался недоумками, клюнувшими на «революционный романтизм».

Гаврила Николаевич Луженовский

О патриотах, монархистах, каким был тяжелораненый Гаврила Николаевич Луженовский, и говорить вдруг стало неприлично. С нападением Японии на Россию Луженовский стал одним из организаторов сбора пожертвований в Тамбовской губернии на восстановление русского флота. По воспоминаниям деятеля монархического движения, активного члена Союза Русского Народа Николая Жеденова, когда в Тамбовскую губернию пришли первые вести о неудачах русского оружия, в среде местных адвокатов произошел следующий случай. Адвокат Вольский, происходивший из польских евреев, с нескрываемой радостью по случаю первых поражений флота заявил буквально следующее:

«– Наконец-то нас проучили. Давно бы пора. Так нам и надо. Ура, началось! Так погибнет и весь русский флот…

Луженовский при этих словах вскипел. Он вскочил с места и, выпрямившись во весь свой богатырский рост, громко крикнул на него:

– Как смеешь ты… при нас, русских, радоваться русскому горю, русскому поражению? Только низкий изменник или жид может радоваться унижению своего отечества!

Вид Луженовского был настолько внушителен и грозен, что адвокаты, разделявшие мнение Вольского, сразу притихли, а Вольский поспешил ретироваться.

– Уничтожат одни броненосцы, соберем денег на другие – кричал ему вслед Луженовский»…

После выстрелов на платформе Борисоглебского вокзала советник Тамбовского губернского правления Гаврила Николаевич Луженовский умирал долго и страшно. Он прожил еще двадцать шесть дней. Организм здорового тридцатичетырехлетнего мужчины боролся до последнего. Тело разлагалось заживо, раны источали такой запах, что просто находиться рядом было трудно. Началось рожистое воспаление живота. Сложными были перевязки – к бинтам налипали не только лоскуты кожи, но и кусочки мяса. Когда приходил в сознание – стонал от боли. Похоронили его в имении Токаревка, в фамильном склепе.

После февральских событий в 1917 солдаты, оставившие окопы войны (а если честно, дезертиры), которая должна была окончиться победой России, и вернувшиеся «разагитированными» по деревням, разломали склеп, извлекли останки и возили их по деревне под свист и улюлюканье. На площади перед церковью был сложен громадный костер, на нем и сгорело многострадальное тело…

Осиротевшая семья Г. Н. Луженовского

Так что нынешние СМИшные страсти не чета тем…

Но рука, льющая информационное масло в огонь, та же.

Но почему многие готовы оправдать революционный терроризм? На латыни революция – откатывание, переворот.

Мы не видим своего счастья в повседневной жизни с ее мелкими неурядицами и не задумываемся, что может быть гораздо хуже, если не будем ценить то, что имеем, а соглашаться с продажными (сейчас расценки в долларах) негодяями, которые кричат о невыносимой жизни, о том, как у нас в стране все плохо и только они одни знают, что надо делать…

А на том же вокзале через час с небольшим в патрульной машине полиции прощаюсь с Борисоглебском, что-то в нем есть такое, что хотелось бы жить в этом покое, у этих цветов, у этих церквей. По пути отвечаю на вопросы майора об автостопе, какие у нас правила, обиход. Мы не бомжи, все у нас налажено, могу документы показать, но у меня такое дело: всю жизнь работала и в командировки ездила, уже прощаться скоро с этим миром, а какая она, Россия – не знаю. Но хочу знать.

Вот и трасса, помахала рукой доброму майору на прощание, помахала и городу Бориса и Глеба: до свидания! С таким городком не стоит прощаться, в нем стоит жить.

Грузовик подхватил быстро, дорога до объездной Саратова не заняла много времени, дело к обеду. Водители все знают. Пока я доедала свой борщ в очередной стеклянной кафешке, мой шеф уже «пристроил» меня к своему знакомому прямо на Самару. Вновь благодарно машу рукой доброму человеку, путь которого в Камышин, и на ВОЛЬВО объезжаю Саратов. Жаль, войти не пришлось, так и не посмотрела, что за город такой…

Святые, дорогие Борис и Глеб, как не радоваться помощи небесной?

Мост через Волгу, обычные полукругом пролеты светлого цвета, а под острым углом с трассы кажутся белым кружевом. Водитель немногословен, не расспрашивает, думает о чем-то своем, но тут улыбается:

– Вот такая она, наша Волга, как море, только с берегами!

Точно. Синяя под солнцем вода с рябью в зеленой раме. Не устаешь рассматривать всю нашу красотищу. Сколько радости видеть это! А есть же люди, кто дома сидит…

А Волга впадает в Хвалынское море

Город Энгельс не привлек внимания, то же, что и везде. Поворот на город Маркс. Вопрос, а что Маркс с Энгельсом в этих местах делали? Был городок Покровск, стал Энгельс, был городок Екатериненштадт, стал Маркс. Опять же созвучие: Екатериненштадт – Екатериненбург.

А погода хмурится, до дождя дело не дойдет, но какая-то серость в воздухе, нежарко. Я начинаю дышать после черноморской и степной южной жары, но эта тяжкая серость не радует, неба не видно, как прижимает что-то к земле. И между этой серостью и полями внизу по дороге мчит машина.

Екатериненштадт – Екатериненбург… Непростое имя Екатерина. Утратило начальную Г. Женское имя от Гекаты – повелительницы преисподней и темных сил. Изображения в венце о семи острых рогах. Одно из лучших – статуя Свободы в бухте Нью-Йорка. Кто сомневается, что это так – обратите внимание на старые изображения, характерный венец и на пьедестал. Ничего не напоминает? Галикарнасский мавзолей, храм Шивы-Натараджи, мавзолей Гранта, мавзолей Ленина, ступенчатый зиккурат, наследник Вавилона… Наивные европейские археологи полагали, что зиккураты – башни, «в которых жрецы бога Бела могли укрыться от жары и москитов»…

И все же в полях за Марксом, Энгельсом темновато, давит не то погода, не то еще что-то.

Если меловые выступы под Воронежем тянулись полосой, то в степи странные выходы из земли холмами. Ровная-ровная степь – вдруг горка ступенями, покрытыми зеленью. Может, продолжение мелового пояса, может еще что светлое, я не геолог. Но мысли вновь сворачивают и к языческим капищам, и к зиккуратам. Их здесь и строить не надо, чуть края подтесать.

Есть в мире такое, о чем не хочется думать, неприятно. И мы все мимо, мимо… А оно есть.

Весь наш мир разделен на два полюса, в мире действуют две силы. Одна из них несет жизнь, помогает человеку осознать себя и все же стать Человеком. Другая обещает много вкусного, пользуется обманом и в конечном итоге тянет к смерти. И тела-организма, и души, и духа. Часть людей осознает это и делает сознательный выбор в ту или иную сторону. Часть не осознает, но полагается на душу, на подсознание. Часть и знать не хочет по внушению ли, по глупости, по махровому невежеству… Да и неприятно, знаете ли… легче не отвечать ни за что, мол, хата с краю.

Зиккурат

А тут зиккураты какие-то, не то шумерские, не то вавилонские. Есть еще кхмерская пирамида смерти Прасат-Тхом… ученые и те не разберутся. Да и у меня желания нет рассказывать о кровавых культах Гекаты и Ваала. Казалось бы, история древняя, но тогда зачем статую Гекаты ставят у входа в Нью-Йоркскую гавань? И смотрит на меня эта дива и с футболок, и с картинок, и с заставок, с чего-то еще? Так это с современного запада.

А Волга впадает в Каспийское море, или, как раньше говорили, Хазарское, Хвалынское. Про Хазарию вообще возникать не буду, не то в чем-нибудь обвинят. И те, и другие, и третьи. А Хвалынь, потеряй южное придыхание Х, окажется Волынью. Хотя иранцы и так называют море Хазарским. Всего-то 1200 км с севера на юг этот Каспий. Для автостопщика – не расстояние. Для парусного суденышка тем более. И древний культ по воде проходит легко, а потом поднимается на тех же ушкуях по Волге.

А народы и племена населяли волжские берега разные. И язычество смешалось с кровавым культом. Не где-то, рядом.

Вот дал указ князь Владимир принять христианство. И ретивые ставленники-воеводы исполнили, отчитались: сброшены де идолы, костры жертвенные на ропатах потушены. Сколько уж раз такое видели… А куда вот волхвы-жрецы делись? Или скрылись в леса со своими предметами, знаниями и привычками, или пошли по языческой Волге, или «затерялись не отсвечивая» среди населения. А тело, привыкшее к жертвенному мясу, а ум их, несущий то мировоззрение, а душа-то их, не привыкшая к христианской самодисциплине, смогла ли встать на трудный-трудовой путь? Ропата – языческий жертвенник, родственник ропоту, противостоянию. Святой наш князь Владимир только указал на путь к небу, а сама дорога для каждого далека.

Ну, скажите, что это за бабки, к которым многие полечиться и погадать ходят? И бабок-дедок немало, гораздо больше по числу, чем священников православных. Откуда эти яжки (от слова ясть) «потомственные» берутся? Что мутят?

И есть на Земле только два пути: или к небу, или под землю. Путь к лучшему или в преисподнюю, где царица – Геката. Через яжек, экстрасенсов, сектантов, оккультистов – к Гекате. Которой под видом свободы поклоняются вдоль Северной Атлантики. И у которой свой, даже уже не скрываемый масонскими ложами, культ. И пришел он из-за моря Хвалынского, из Вавилона.

Ох, как неприятно о таком думать!

Лучше напевать небольшую молитву: Иисусову, Трисвятое, Богородице Дево или одну из тех, что нам Иоанн Златоуст как вечерние оставил. Можно самому что-то свое спеть, потому как молитву сочинить невозможно, это даже не стихотворение, это изнутри и надежнее.

Под таким серым низким небом, в такой однообразной степи пелось Богородице: радуйся! Сама не заметила, что напеваю уже вслух. Но водитель скоро подхватил.

В том краю, где желтая крапива

Есенин не ошибся: здесь как есть крапива желтая. Не мог ошибиться, он знает, он пережил, он расплатился.

Там в полях, за синей гущей лога,
В зелени озер,
Пролегла песчаная дорога
До сибирских гор.

Затерялась Русь в Мордве и Чуди,
Нипочем ей страх.
И идут по той дороге люди,
Люди в кандалах.

Все они убийцы или воры,