Хроники Аальхарна: Изгнанник. На границе чумы. Охота на льва

– А я Шани Торн, – представился Шани и пожал лопатообразную грубую ладонь. Почему-то ему не очень-то хотелось узнавать, чем занимаются студенты шеф-мастерского отделения. – Так поможешь мне шеф-ректора найти?

– Да не вопрос, – сказал Коваш и ткнул пальцем в крайнюю дверь справа. – Вон там он, с одним из наставников уже битый час лается. Не могут решить, сколько бисов могут поместиться на кончике иглы. У третьекурсников по этому поводу даже пару отменили.

– Серьезный спор, – признал Шани, подумав, что отец Гнасий сильно преувеличил, назвав инквизиторский академиум лучшим в стране.

Хотя, возможно, с точки зрения здешнего богословия так и было, но Шани предпочел бы изучать более точные науки. Впрочем, может быть, точные науки тут существовали именно для того, чтобы подсчитывать бисов на кончиках игл.

– Еще бы не серьезный. Эту тему знаешь как толкуют? Кто во что горазд! Надо же прийти к общему мнению, знать, где еретик, а где порядочный человек…

Коваш хотел было продолжить фразу, но в это время в коридоре появился сутулый господин в сиреневом и зычно приказал:

– Отделение шеф-мастеров, а ну быстро в пыточные! Мне сколько еще ждать?!

Некоторые академиты, до того болтавшиеся по коридору либо сидевшие у окна, встали и, подхватив сумки, направились к сутулому.

Коваш еще раз улыбнулся и махнул рукой:

– Ну, будь здоров, земляк. Увидимся еще. А то у нас там еретик на дыбе простудится. – Он сказал об этом так просто, что у Шани шевельнулись волосы на затылке.

Когда шеф-мастерское отделение, толкаясь и бранясь, скрылось за дверями одного из кабинетов, Шани сел на лавку у окна и попробовал прийти к какому-то окончательному решению.

Оставаться здесь или нет?

Он прекрасно знал, чем занимается инквизиция. Если оставаться в академиуме и начинать учебу, то ему придется делать то же самое: допрашивать еретиков и ведьм, определять степень их вины и решать вопрос о наказании – грубо говоря, отправлять людей на костер или в тюрьму. Насколько Шани по прочитанным книгам успел понять дела в этом мире, инквизиторы быстро делали карьеру, составляли состояния и пользовались огромным уважением во всех слоях общества. Конечно, уважение было замешано на страхе, но редко когда бывает иначе.

Можно было бы покинуть академиум и вернуться обратно в Шаавхази, но это означало бы довольно скучную жизнь: участвовать в службах, днем заниматься какими-то делами на монастырском хозяйстве, а по вечерам пить. Инквизитор Грегор, когда-то с ухмылкой давший отцу Гнасию совет завязывать со спиртным, был прав: запойный алкоголизм еще никому не принес пользы, ни в каком смысле. Сидеть в медвежьем углу, заниматься переписыванием старинных книг, а долгими зимними вечерами, когда за окном свистит ветер и в ставни стучит снежная крупа, смотреть в очередной стакан настойки и думать о том, что жизнь замерла и дальше уже не двинется… Нет, такой вариант Шани категорически не нравился.

Был и третий вариант: остаться в столице, подыскать какую-нибудь работу, приткнувшись, например, подмастерьем в одну из многочисленных мастерских, которые Шани видел по пути сюда. Однако он прекрасно понимал, что этот вариант вообще не для него: никаким ремеслом он заниматься не умеет и вряд ли быстро научится, никакому мастеру не нужен помощник-неумеха.

Так что надо было оставаться: в ситуации Шани это был единственный выход. И он решил принять его и больше не задумываться над правильностью или неправильностью выбора, как Коваш не задумывался и не переживал по поводу собственной внешности.

В это время несколько раз брякнул колокольчик, и академиты потянулись из коридора по классам. Из кабинета шеф-ректора вышел разгневанный покрасневший брюнет средних лет в форменном сиреневом одеянии и, шипя под нос какие-то ругательства, решительно вошел в один из классов, откуда сразу же донеслись брань и жалобный писк академитов – пострадавший в споре с ректором наставник отводил душеньку на своих студентах.

«Разозлился на крокодила, а бьет воду в реке», – с улыбкой подумал Шани и пошел к шеф-ректору.

Шеф-ректор Акима был занят тем, что стирал с учебной доски схемы и рисунки, которые должны были иллюстрировать полную богословскую победу над глупым коллегой. Точно так же, как и давешний наставник, Акима что-то бормотал под нос.

Шани осторожно постучал по двери, обозначая свое присутствие, и сказал:

– Добрый день. Я к шеф-ректору Акиме.

Акима смерил его изучающим спокойным взглядом и осведомился:

– И что же тебе нужно?

Шани достал из сумки письма и свои документы, изучив которые Акима ласково улыбнулся и указал на скамью:

– Присаживайся, Шани Торн. Шаавхази всегда славился мудрецами и подвижниками, но я не припомню, чтобы его стены выпускали знатоков математики. Как же ты смог решить задачу Маиля?

Шани пожал плечами.

– Просто люблю математику. В монастыре много книг, я решал всякие задачи. В конце концов, если задача не решаема, все равно ведь можно попробовать ее решить.

Шеф-ректор усмехнулся.

– Скромный и достойный ответ. Скажи, а как решить такую задачу: сколько бисов помещается на кончике иглы?

Шани покосился на исписанную доску, быстро прикидывая, какой из почерков мог принадлежать Акиме.

– Зависит от площади, – сказал он. – Допустим, площадь кончика иглы принята за один атом. Тогда на ней поместится один бис, так как святой Герт говорил, что атом есть мельчайшая вещь в мире горнем и в мире дольнем и мельче ее нет. Бисы же, как известно из трактата Юсифа Мудрого, способны принимать любой облик и размер, но меньше атома они стать все равно не могут.

Акима пристально посмотрел на Шани и медленно проговорил:

– Трактаты Юсифа Мудрого мы читаем уже на выпускном курсе. Что говорил Юсиф о природе зла?

– Что зло не существует само по себе. Это извращенное состояние воли разумных существ, отклонение от добра, нарушение воли Заступника и нравственного начала в человеке. Иными словами, зло – это болезнь. Паразит на чем-то добром, который умирает после того, как организм полностью разрушится.

– Тогда зачем надо бороться со злом и истреблять его?

Шани помолчал.

– Потому что зло оскорбляет Бога. Но это уже не Юсиф Мудрый сказал.

Акима отвернулся от доски и некоторое время смотрел через окно на внутренний двор, где шло что-то вроде спортивной тренировки и молодые парни от души мутузили друг друга под присмотром тренеров в сиреневом, которые после каждой потасовки останавливали парней и объясняли им ошибки.

– А если два биса встанут каждый на одно копыто, то они поместятся на кончике иголки? – вдруг спросил шеф-ректор.

– Не поместятся, – ответил Шани. – Копыта же не меньше атома.

– Разумно, – кивнул Акима. – Какие еще книги ты читал?

* * *

Богословие и логику за весь курс обучения Шани зачли тем же вечером, когда беседа с шеф-ректором наконец-то подошла к концу и Шани стало казаться, что у него выспросили обо всех книгах, написанных мудрецами этого мира. Помянули было и Невта, но Шани предусмотрительно решил не вдаваться в обсуждение книг, написанных еретиками, и перевел беседу в иное русло.

Диктанты на знание аальхарнского и староаальхарнского он отлично сдал через два дня.

Акима собственноручно составил для Шани график занятий, в котором преобладали сугубо профессиональные предметы: курс по мастерству убеждения, занятия по распознаванию ереси и колдовства и прочие занимательные науки, которые полагалось знать инквизитору. Математики среди них не было: как и предположил Шани, в академиуме ее использовали для решения довольно специфических задач, так что его знаний с лихвой хватало.

Через год Шани записали на практику вместе с академитами последнего курса. Требовалось выбрать дело из великого множества тех, которые каждый день визировала инквизиционная служба контроля, и разобраться, было ли там колдовство или ересь. Возиться с деревенскими дурами, которые подливали парням приворотные зелья, чтобы побыстрее выйти замуж, Шани не захотел: для этого можно было не покидать монастыря. Он сознательно взялся за самое безнадежное задание – смерть мелкопоместного дворянина от сердечного приступа. Ни ведьмы, ни ереси там, казалось, и близко не было, но охранное отделение почему-то сочло, что это проблема по части инквизиции.

«Итак, что я знаю?» – еще раз прокручивал в уме Шани, направляясь к дому покойного дворянина для допроса семьи.

Бериль Хостка умер от, как здесь выражаются, сердечного удара. В принципе, смерть естественная: у Хостки с детства было слабое сердце, и, возможно, его просто доконал-таки старый недуг. Единственная проблема в том, что прозектор, вскрывавший тело, почувствовал почти неуловимый запах эклента – простенького растительного наркотика местного происхождения. Разумеется, для людей с теми проблемами с сердцем, какие были у Хостки, эклент смертелен, и прозектор сразу же провел все необходимые анализы, однако больше ничего предосудительного не обнаружил. Любой прием эклента оставляет после себя следы, здесь же следов не было, и прозектор решил, что либо ему чудится, либо в деле замешано колдовство.

Естественно, стали искать, кому выгодна смерть Хостки, и не нашли таковых. Главной подозреваемой была его вдова Хетти, молодая женщина, известная всей столице благочестивым поведением. Памятуя о том, что в тихом омуте бисы водятся, вдову допрашивали несколько дней, чтобы окончательно убедиться в том, что живой Хостка был ей нужнее мертвого. Благородное семейство было в долгах, и теперь Хетти пришлось продать дом и несколько деревень, чтобы оплатить все векселя, и уезжать из столицы в дальние загорские земли – печальный финал для той, которая блистала в благородном кругу столицы.

Перетрясли и кредиторов. Выяснилось, что все они относились к Хостке с искренним уважением, деньги по кредитам он вносил аккуратно и точно в срок, да и не такие это были большие деньги, чтобы брать на душу грех убийства. Вся столичная знать живет в кредит, иной раз под такие проценты, о которых говорят только на ухо и шепотом, но никто при этом не испытывает никаких неудобств.