Свет

Остальные многочисленные пункты по организации и налаживанию семейного гнезда, пока что не затрагивались, ввиду полной неясности по основным позициям. Чувствуя, что переговоры зашли в тупик, решено было позвать детей и ещё раз опросить их на предмет серьезности их отношений и намерений. Такие разговоры уже велись, но непосредственно у конкретного родителя с собственным дитятей, так сказать кулуарно, строго внутри отдельно взятой семьи.

… Они вошли в гостиную, держась за руки, – высокая, очень худенькая девушка со светлыми волнистыми волосами и среднего роста парень, с русым чубом и открытым взглядом смеющихся голубых глаз. Ребята явно чувствовали себя не в своей тарелке, особенно Лерка, которая пыталась стать ниже и как можно незаметнее, от чего ещё больше сутулилась, краснела и теребила руку своего спутника. Сашка, напротив, изо всех сил старался демонстрировать уверенность, но регулярное покашливание и как будто приклеенная улыбка, выдавали его смущение и робость.

Беседа родителей с детьми не особенно способствовала разрешению насущных вопросов, но совсем бесполезной она тоже не была, так как молодые люди решительно и однозначно подтвердили своё решение вступить в законный брак. Озабоченность же родителей была вызвана ещё и тем, что жених, недавно окончивший профессионально-техническое училище, нигде не работал, а его юная невеста училась на первом курсе пединститута, и тоже, в профессиональном смысле была совершенно не устроена. Принимая во внимание такую печальную бытовую сторону вопроса, а также, несмотря на взаимную настороженность и подозрительность, родители, тем не менее, сошлись на том, что не стоит мешать молодым, и вставать на пути их любви и счастья. В этот вечер было решено, что свадьба будет небольшой и скромной, молодожены будут жить с родителями Сашки. Сам он устраивается на работу, Лера заканчивает обучение и постигает науку ведения хозяйства под чутким руководством свекрови.

В ту ночь, никто (кроме, пожалуй, Лериной бабушки) из участников описываемых событий не мог похвастаться крепким сном.

Мать невесты, педагог с двадцатилетним стажем, учитель русского языка и литературы – Елена Александровна, думала о том, что всё как-то не так. Слишком они разные, эти дети. И очень разные их семьи. Дочка – неопытна и бесхитростна. Будущий зять – явно неблагополучный: ни работы, ни перспектив. Родители его – вообще, какие-то дикие, себе на уме, сидят и молчат…

– Куда же она, бедная, голову-то суёт!… Да повернись ты, наконец, на другой бок, Володя!!! Сил нет никаких от твоего храпа! – последние фразы были обращены уже к её мужу.

– Да не сплю я, чего ты выдумываешь?! – отворачиваясь от супруги, произнес тот. Справедливости ради, необходимо отметить, что муж Елены Александровны, действующий офицер российской армии, майор – Куликов Владимир Николаевич, действительно продолжительное время не мог заснуть, но совсем по другим причинам. Он сейчас находился в родительском доме, в который вообще предпочел бы никогда не возвращаться.

В соседней комнате спали его мать и дочь. С первой, сколько себя помнит, он не мог находиться на одной территории вообще и поддерживать мало-мальски приемлемый разговор более десяти минут, вторая – его дочь, представлялась чем-то непонятным, несуразным и даже не вполне имеющем к нему отношение. Пока он ездил по командировкам и объектам, девочка незаметно выросла и вот даже собиралась теперь замуж. Его ужасно раздражал тот факт, что жена заставила ехать в этот ненавистный дом его детства, где он вынужден общаться с какими-то чужими людьми, терпеть свою неумную мать, чья болтовня и суетливость просто выводили его из себя, и вместо благодарности – нате, вам, он ещё и храпит! Владимир Николаевич решительно встал, сунул ноги в тапки и пошел на кухню.

– Куликов! – окликнула его жена, – тот коньяк, который оставался, я отдала матери, чтоб спрятала… Так что ложись-ка спать, нам завтра в дорогу.

– …твою мать… зараза – негромко выругался Владимир Николаевич, отчасти автоматически, но в большей степени, оттого, что его супруга знала о его желаниях и привычках гораздо лучше его самого, а угадывала и даже озвучивала их, уж точно, не в пример быстрее.

Тем не менее, будучи абсолютно уверенным, что и этот его шаг уже заранее отлично ей известен, Владимир Николаевич, лишь на секунду замешкавшись, прошел в уборную с таким невозмутимым видом, как будто исключительно она одна и была поводом для его подъёма.

Убедившись, что муж снова вернулся в комнату и наблюдая, как он укладывается, взбивает подушку, Елена Александровна опять с горечью подумала, что её дочь, – милая, начитанная, чистая девочка попадёт в семью необразованных колхозников. Теперь они заставят её перевестись на заочное и отправят на работу. А может она и вообще под их натиском бросит институт! Для того, чтобы окучивать картошку (или что там с ней положено делать?), институтский диплом не нужен. От этой мысли, Елене Александровне стало почти физически плохо.

– Володя, может поговорить с ней ещё раз, может запретить!?

– Что запретить, кому? – вздрогнув, откликнулся Владимир Николаевич.

– Дочери твоей, кому же ещё?! – громко зашептала жена, – У тебя дочка замуж собралась, за какого-то оборванца и подлеца, по всей видимости! – Елена Александровна уже сидела на кровати. – «Что, кому» – передразнила она.

– Поговорил ты с ней хоть раз, отец ты или нет, в самом деле!

– Да что говорить! Это ваши женские дела, оставьте вы меня в покое все… – Владимир Николаевич, по своему обыкновению, желая закончить разговор, негромко ругнулся.

– Боже! За кого я вышла замуж!? Солдафон чертов! Всю жизнь – одна, всё сама, а ты или на объекте, или в рюмку заглядываешь… – Елена Александровна всхлипнула.

Муж не подавал признаков жизни, так как по опыту знал, что эта тактика самая лучшая. Накипело у бабы, понятное дело, не каждый день, поди, дочерей замуж выдает, сейчас выговорится, фонтан иссякнет и все успокоится.

– А какие сочинения писала… Учительница вслух, перед всем классом зачитывала – продолжала между тем, Елена Александровна.

– Ты знаешь, что она стихи пишет? Нет? Ну, конечно, нет! Откуда!? Мы же очень заняты, нам не до всяких там дочерей, у нас ведь их сто штук… – А некоторые стихи, которые я случайно прочитала, между прочим, очень даже неплохие, можешь мне поверить, как филологу…

– Что её ждет с этим мужем, в этой семье? Она, как с ним связалась, уже изменилась – давай, говорит, мама, закончим на этом, я его люблю и точка… – Представляешь!? Да она в жизни так не разговаривала со мной! Встала и ушла спокойно, вот и поговори с ней после этого…

… Если выйти из этой квартиры, пройти через парк, затем перейти дорогу, то легко можно отыскать дом № 108, где в четвертой квартире, на первом этаже живут родители жениха Саши, ну и он сам, разумеется.

Анна Петровна, его мама, женщина тихая и скромная, уже много лет работает сестрой-хозяйкой в больнице, да не в простой больнице, а в онкологическом диспансере. Её любят и пациенты, и коллеги за доброту и отзывчивость.

Анна Петровна часто подкармливает тех больных, которых подолгу никто не навещает, втайне от супруга приносит для них из дома варенье, сухари, конфеты. И она сама, и её муж, имеют крестьянское происхождение, и хотя последние лет двадцать пять живут в городе, внутри себя они изменились очень мало.

В эту ночь Анне Петровне никак не удавалось заснуть. Ей тоже не давали покоя мысли о сыне, о предстоящей свадьбе. Её Саша – мальчик ласковый, добрый, но такой болезненный. И какой-то невезучий. «Бедному Ванюшке – везде камушки!». Эти самые «камушки» начали попадать в Сашу ещё до его рождения. Она вспомнила, как муж уговаривал её сделать аборт. Но обычно покорная и согласная с ним, тут она твердо сказала «нет». Она их сделала с десяток до и ни одного после рождения Саши. Как чувствовала: потом она уже не забеременела ни разу. На пятом месяце Анна Петровна перенесла операцию по удалению аппендикса. Саша родился недоношенным и слабеньким, но каким же родным и драгоценным было для неё это крошечное, жалкое, постоянно орущее существо! Ребенок все время болел, часто и подолгу лежал с матерью в больницах, в два года чуть не умер от менингита. Когда мальчишка стал подрастать, кроме медицинских проблем стали возникать и другие: сложности во взаимоотношениях с отцом, школьные трудности, подростковый бунт, выражающийся в систематическом нарушении общественного порядка и дисциплины. В этой семье была ещё и старшая дочь – Наталья, которая жила с мужем и дочкой в Латинской Америке. Сестра жениха была его абсолютной противоположностью. С самого своего рождения она никому не доставляла никаких хлопот. Это была здоровая, смышленая и очень послушная девочка. В шесть лет, а именно в этом возрасте у неё появился младший братик, она по поручению матери самостоятельно ездила в автобусе на другой конец города за домашним молоком для капризного и болезненного Санечки. В школе Наташа училась на «отлично», занималась парашютным спортом, была комсоргом, председателем отряда и дружины, в институте – бессменным старостой. После окончания ВУЗа, вышла замуж за выпускника мед. академии – боливийца Мигеля, и сейчас они налаживали небольшой семейный бизнес в окрестностях Ла – Паса.

Анна Петровна лежала без сна и думала о том, что не такую жену хотела бы для сына. Эта приезжая городская девочка, казалась такой чужой, непонятной и беспомощной. Не то, что Раечка, медсестра, приехавшая в город с её родного села, дочка хорошей знакомой. Раиса, когда поступала в мед. училище даже жила у них какое-то время – земляки все-таки. И что за девка! Кровь с молоком, в руках все спорится: «Тёть Ань, давайте я…», «Теть Ань, а я уж приготовила…». Анна Петровна протяжно вздохнула. Нужно помочь сыну с работой, мужа просить бесполезно, на своего младшенького он давно махнул рукой. Отец уже дважды устраивал его – сначала к себе, в теплосеть, затем через знакомых на масложиркомбинат, слесарем КИПа. Но Александр нигде не задержался, а с комбината, его вообще, чуть не уволили по статье за прогулы. Дмитрию Павловичу пришлось вмешиваться, унижаться и просить, чтобы не портили Сашке начало трудового стажа. Для отца Саши – это было мучительно, почти непереносимо. И сыну он этого так и не простил.

Его жена опять тяжело вздыхает и поворачивается к стене. Их кровати разделяет огромный письменный стол, и в лежачем положении друг друга они могут только слышать. Анна Петровна в который раз покаянно подумала о том, что Саша – её любимый, но такой непростой ребенок послан ей отцом нашим небесным за её, Анны Петровны, прегрешения. В первую очередь, конечно, за Колю. Ей тут же отчетливо представилось его лицо – открытый взгляд, широкая улыбка. Четырнадцать лет она, мужняя жена, заботливая мать, ответственный и надежный работник, тайно встречается с женатым человеком, Николаем Колесниковым, механиком с её диспансера. Всё чего не было в её муже: доброта, сочувствие, щедрость, искренность, забота – она нашла в этом человеке. Дмитрий Павлович, образец порядочности, честности и здорового образа жизни, всегда был для неё совершенно чужим человеком: скрытным, прижимистым и замкнутым. Но Анна Петровна, с самого начала семейной жизни поняла, что брак – это не пикник на зеленой лужайке. Это тяжелая, рутинная и совершенно неблагодарная работа, которую, тем не менее, нужно выполнять добросовестно и честно, что она, собственно говоря, и делала. Резкое и окончательное отчуждение между ними, впрочем, без официального разрыва отношений, произошло после рождения Саши, который все время болел, постоянно кричал, и требовал вдвое больше внимания и заботы, чем другие новорожденные. Объясняя это тем, что ему необходимо высыпаться, Дмитрий Павлович перебрался из спальни в другую комнату, да так там и оставался, вплоть до того момента, пока дети не выросли, и им нужно было где-то размещаться.

Но ещё задолго до этого, и до появления в её жизни Николая случился в их отношениях страшный надлом. Это произошло, когда она в очередной раз забеременела и со слезами, рассказала мужу, как врач в очень резкой форме отказалась давать ей направление на аборт, потому что это было уже небезопасно, а муж в ответ процедил: «Я не знаю, где ты их берёшь…»

После этого, Анна Петровна, как будто оцепенела, будто что-то умерло в ней. Чуть позже она стала производить впечатление человека, который принял для себя какое-то решение и совершенно удовлетворен этим. Внешне это никак не проявилось, она была все той же спокойной, тихой и покорной женой, но больше, муж ничем её задеть за живое, или обидеть не мог. Ничем и никогда. Даже тогда, когда он, словно почувствовав что-то неладное, попытался как-то неловко оправдаться и даже извиниться, Анна Петровна, глядя ему прямо в глаза, (что бывало нечасто), тихо, с улыбкой ответила: «Знаешь, Митя, когда человек умирает, он, обычно, прощает всех. Так вот: я, и умирать буду, не прощу тебе тех слов». Первый раз в жизни, при беседе с собственной женой, Дмитрий Павлович не выдержал и отвел взгляд. И не нашелся, что ответить, тоже, первый раз в жизни. Обычно на все случаи и любые жизненные обстоятельства у него был заготовлен ответ. Как правило, это были штампованные, банальные, не несущие никакой смысловой нагрузки обывательские высказывания. А тут он молчал, и все смотрел на неё, и не мог оторвать взгляд. В голове пронеслась мысль, что он очень давно не видел её лица так близко, настолько давно, что даже не помнил цвет её глаз. Труднее всего было вынести эту её спокойную улыбку, которая никак не подходила, ни к данной ситуации, ни к этим страшным словам. Они больше никогда не говорили на эту тему, при этом продолжая жить под одной крышей и вести общее хозяйство. Но, делали это, скорее, как добропорядочные соседи, чем, как муж и жена. А когда Саше было уже лет пять, в жизни Анны Петровны появился Николай…

… В соседней комнате бодрствовал их сын Александр. Он только недавно вернулся домой. Сначала они с Лерой немного погуляли по парку, всё ещё никак не привыкнув к своему новому статусу – жениха и невесты, потом он провожал ее, и они долго стояли в подъезде, самозабвенно целуясь, переплетясь руками и ногами, и никто первым не решался нарушить это причудливое сплетение. Наконец, Лера прошептала, касаясь при каждом слове Сашкиного уха губами, что родители завтра уезжают, и что ей, наверное, пора. Затем, уже во дворе своего дома он встретил Витюшу с Серым, и, закуривая, присел к ним. После оживленной беседы с друзьями, добродушных «подколов», прозрачных намеков на то, что Электрофорезу (он же Санёк) не мешало б проставиться и ответных заверений нашего жениха, выражающихся в невнятных, но абсолютно достаточных для его приятелей высказываниях: «Пацаны, ну, вы ж знаете,.. да базара нет,… ну сто пудов ….», Сашка во втором часу ночи, предварительно откашлявшись в подъезде – (хронический бронхит) – тихонько зашел домой. Раздеваясь, он все еще улыбался, вспоминая, как рассказывал Лерке происхождение своей медицинской кликухи. Три года назад, в начале весны, Сашка, как обычно, лег в больницу то ли с воспалением легких, то ли с обострением чего-то там ещё. В числе прочих назначений присутствовал и электрофорез. Через несколько дней температура снизилась, общее состояние улучшилось. Санек посчитал это достаточным основанием и сбежал из больницы с вышеуказанными товарищами на рыбалку. Когда они уже собирались домой – начался ливень. Как назло, одно из удилищ запуталось и Сашке пришлось лезть в холодную воду. Все то время, что он, под проливным дождем, распутывал снасть, не матерным в его словесном потоке, было только одно слово – электрофорез.

Собираясь уже забраться под одеяло, Сашка вдруг понял, что он страшно голоден. С минуту размышляя, стоит ли идти сейчас, в полвторого ночи на кухню, рискуя навлечь на себя гнев потревоженных родителей, или наплевав на чувство голода лечь спать, он выбрал нечто среднее. Он решил не включать свет на кухне, а воспользоваться карманным фонариком, и взять еду в комнату. Это и было виртуозно проделано. Сашка поставил на поднос миску с остатками салата, две котлеты, блюдце с нарезанными ломтиками сала, банку с компотом, несколько кусков серого хлеба, брошенную на стуле газету, с недоразгаданным кроссвордом, и все это, практически бесшумно (не в первый раз!), отнес к себе, устроив полуночное пиршество и пытаясь попутно отгадать слово из 12 букв «Тепловая обработка молока». Несмотря на то, что в голову ничего не приходило, а такой термин, как «пастеризация» и не мог прийти в Сашкину голову, настроение, как и аппетит, были превосходные: он любит Лерку, Лерка любит его, они скоро поженятся и все будет отлично. А насчет всей остальной бодяги, нечего раньше времени заморачиваться: проблемы надо решать по мере их поступления, как любит изрекать, находясь в подпитии, его мудрый друг Серый.

… Лера, вернувшись, домой, имела весьма неприятный разговор с матерью, как обязательно сказала бы её бабушка, если бы последняя, к её приходу, не спала уже крепким сном, которому позавидовал бы и демобилизованный морской пехотинец. Пока девушка была в ванной, мать налила чай, достала пирог и конфеты, и её дочери ничего не оставалось, как присесть к столу. Елена Александровна не стала ходить вокруг да около, не такой она была человек. Она напрямую сказала дочери, что та вот-вот совершит большую ошибку, о чем, впоследствии, будет очень жалеть.

– Ты, пойми, – проникновенно говорила – Елена Александровна, – Саша, как человек может и неплохой, но у него же никаких перспектив… Достаточно посмотреть на его родителей… Да ещё в придачу, этот Саша твой, больной! Это как, нормально? Его мать сама сказала, он, говорит, у нас очень болезненный! Его и в армию не взяли, кому он там нужен? Ну, какой с него работник, муж, отец??!!

Во время того, как мать говорила, Лерка всё ниже склоняла голову к своей, так и не тронутой чашке с чаем, так что к концу монолога, Елена Александровна видела только макушку дочери, с нечетким пробором да светлые волнистые волосы, свисающие по обеим сторонам лица.

– Ну, что ты, Лерочка, – Елена Александровна провела рукой по волосам дочери, но та, отстранившись, не глядя на мать, произнесла глухо, куда-то в стену:

– Я уже говорила тебе, и ещё раз повторю: я люблю его, мама… И выйду за него. И давай закончим на этом, пожалуйста…. Уже очень поздно…. Спокойной ночи.

Лежа в своей комнате, Лерка, как не пыталась, не могла успокоиться и заснуть. Щеки пылали, глаза никак не хотели закрываться. Ей казалось, что на потолке, на стенах и в темном проёме окна отражаются излучаемые её сверкающими глазами блики. Хотелось смеяться, кричать и почему-то плакать. Лерка зарылась в подушку, крепко обхватив её с обеих сторон руками.

– Саша, Сашка, Сашенька, я тебя люблю… – сообщила она кому-то под одеялом и негромко рассмеялась. Рядом с ней бабушка, которая спала на неудобном кресле-кровати, произнесла что-то неразборчивое и повернулась на другой бок. Лера встала и на цыпочках подошла к окну, где на подоконнике стояла её шкатулка. Вытащив оттуда большое дутое обручальное кольцо (бабушкин подарок), она надела его на палец. Света уличных фонарей было достаточно, чтобы видеть и очертание тонкой кисти, и тусклый блеск старого золота. Приложив к оконному стеклу ладонь, она некоторое время любовалась своей окольцованной рукой. С улицы послышался шум, глянув вниз, девушка увидела компанию молодых людей, которые оживленно болтая, хохоча и перебивая друг друга, шли прямо по булыжной мостовой, пользуясь, ввиду ночного времени, совершенным отсутствием на ней автотранспорта.

Они показались Лерке такими прекрасными, красивыми и свободными, что она едва не расплакалась.

– Какие же вы милые, славные… дураки, ничего не знаете, ничегошеньки, идете себе, смеетесь, а я скоро выхожу замуж, за человека, которого люблю больше всего на свете! Ура!

Бабушка снова заскрипела своим креслом и с протяжным стоном вздохнула.

Огромный клен, росший напротив окна, давно уже скрыл веселую компанию. Странно, ночью его свежая буйно апрельская крона выглядела совсем не так, как утром или днем. Сейчас листья разнонаправленно шевелились, будто пытались ей что-то сообщить. У Альки заныло под ложечкой, и чтобы отвлечься, она опять посмотрела на свою руку с кольцом. Судя по всему, это зрелище её полностью удовлетворило. Она вернула кольцо на прежнее место, подмигнув, сказала клену шёпотом: «Ну, пока!» – и легла, наконец, в кровать…

Глава 3. Ведьма

В одном из вагонов, размеренно двигающегося пассажирского поезда № 26 сидели трое: двое мужчин и одна девушка. Один из пассажиров – невысокий и худой молодой человек по имени Александр (хотя так никто и никогда к нему не обращался, а чаще звали Санёк), с впалыми щеками и вдавленной грудью, надрывно кашляет, после чего достаёт из кармана широких брюк несвежий носовой платок, шумно прочищает нос, затем сминает и, откидываясь назад, небрежно засовывает этот большой и слегка отяжелевший ком обратно в карман.

Во время всех этих манипуляций он время от времени бросает недобрый и какой-то задумчивый взгляд на молодую женщину. Это его жена Лера.

Санёк даже, когда не смотрит на неё, и неимоверным усилием воли отводит блёкло-голубые глаза к окну или украдкой, словно исподтишка поглядывает на их попутчика, он продолжает думать о ней. И думы эти, судя по выражению его лица, довольно неприятные. Но она, то ли действительно, то ли намеренно не замечает этого, поскольку занята беседой с мужчиной, что сидит за столиком напротив.

Это рослый и широкоплечий человек, с ухоженной, рыжевато-курчавой бородкой, карими глазами и чуть насмешливой улыбкой. И хотя на вид ему едва ли больше тридцати пяти, он явно старше своих попутчиков, совсем молодых людей.

Дело происходит в самом начале 90-х, такое понятие, как «свой бизнес», ещё совсем не в ходу, к тому же мужчина особенно о себе не распространяется, но то, что этот молодой человек представившийся Константином, имеет отношение к предпринимательской деятельности, причём самое непосредственное, становится ясно буквально с первых минут их общения. Сейчас он что-то рассказывает Лерке, от чего та улыбается, отвечает ему живо, с очевидной заинтересованностью. Они обсудили за эти несколько часов уже, кажется, всё на свете.

– А «Мастера и Маргариту», я прочла впервые в пятнадцать лет. Раньше было не достать… И принёс эту книгу мой папа, взял у кого-то буквально на пару дней… Это было что-то невероятное! – Лера, высокая, худенькая блондинка с греческим профилем, улыбается, и красиво качает головой, – Взрыв мозга! Откровение… Тот случай, когда понимаешь, что ничего подобного до этого ты не просто не читала, а даже не слышала.