Счастливая Женька. Начало

Лёха сам ни за что ни пошёл бы на это новоселье, – ещё чего, сиди там с этими дармоедами, занимающими самые лучшие и большие комнаты, – но жена Майка сказала, – надо пойти, мало ли, с новой соседкой, доктором, ссориться не выгодно, да и с остальными тоже, неизвестно, сколько им ещё здесь торчать, да и не их вина, что Лёху профком всё завтраками кормит. Тем более, напомнила Майка, Сапрыкины только что ордер получили, а Серёга дольше Лёхи работает, на три года. Его жена, подумал, и чуть не сказал вслух Лёша, когда была в небольшом, но радостном утреннем подпитии, как сейчас, мыслила очень разумно. Новоселье, как и большинство других мероприятий, стихийно организуемых на общей кухне, по поводу и без, прошло по интенсивной и насыщенной программе. Сначала знакомство, – его проводила баба Маня под одобрительный, протестующий или дополняющий комментарий присутствующих.Вне зависимости от характеристики и реакции на неё, само собой нужно было выпить за здоровье аттестуемого.Затем выступал Толик с песнями под гитару собственного сочинения «Зачем мне, мама, воевать» и «Западло», потом все дружно будили Лёху, который заснул в уборной. Как только его, осоловевшего, проводили на место, и вставили в руку стакан, Клавдия Егоровна начала рассказывать о конце света, который по многим приметам, – а ей это совершенно точно известно, – уже недалек. Видимо, эта тема была у неё в числе излюбленных, так как Майка, едва она начала, закатила глаза, изображая невероятную скуку и посоветовала ей заткнуться, так как, в противном случае, её личный персональный конец света наступит прямо сейчас.Потом долго мирили обе стороны и утешали всхлипывающую Катерину Егоровну. Только враждующие стороны под напором дружественных соседей выпили мировую, – подал голос Толик-чечен, до этого с самым невозмутимым видом, перебирающий струны своей гитары, – в том смысле, что неплохо бы Лёхе научить свою жену разговаривать со старшими, иначе это придется сделать ему. Лёха, который вообще не понял о чем речь, так как был увлечен демонстрацией Женьке своего кариозного зуба, что время от времени его беспокоил и «который, надо вырвать к монахам», так как на длительное лечение у Лёхи, в отличие от этих, – он презрительно махнул вихрастой головойв сторону остальных, – времени нет.Всё ещё находясь под впечатлением от этих добрых, простых и честных людей, Женька и не заметила больших изменений: просто секундой назад рабоче-крестьянский палец Лёхи, указывал ей на больной зуб, а сейчас его трудовая мозолистая рука одним рывком усадила на место вскочившую в негодовании Майку и вместе с этим отшвырнула от себя стул, высвобождая место для установления справедливости.Даже расфокусированный взгляд пьяного стоматолога с удивлением отметил, с какой скоростью покрывается багрово-фиолетовым цветом могучая шея Лёхи Винокурова. Неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы не баба Маня. В мгновение окаоценивситуацию, она приняла меры: шикнула на Майку, услала Толика за самогоном в соседнюю квартиру, потом обежала стол, приобняла Лёху и довольно громко зашептала на ухо, Женька разобрала слова: «контуженный», «пацан зеленый» и «милиция». Вечер закончился вполне мирно – коллективным исполнением народных песен, но этого уже Женька совершенно не помнила.

Когда она приехала за сыном и встретилась с Тусей, то узнала о смерти Элеоноры. Лёня был на похоронах вместе с новой женой-москвичкой. Вопреки ожиданиям, Женя не останавливала подругу, а наоборот почему-то ждала подробностей. Туська рассказывала всё, что ей было известно:

«Ты представь, Эля, даже помереть не могла без этих своих закидонов. Лёнчик рассказывает, что она позвонила ему в два часа ночи в Москву, и ни здрасьте, тебе ни до свидания, – мне, говорит, сынок, никогда не будет пятьдесят. Прикинь!? Нет, ну скажи, это нормально такое услышать среди ночи!?Велела похоронить её в индийском сари, цвета слоновой кости, лежит такая, прям невеста». Женька ловила каждое слово: «Говорят передоз, а может специально траванулась… А жена Лёнькина, так себе, ничего особенного, но ребята говорят, богатая, жуть! Дочечка какого-то чиновника, типа нашей Алины…» Женя поймала себя на том, что постоянно возвращается мыслями к Элеоноре, вдруг у себя в голове она отчетливо услышала её насмешливый голос: «Жизнь без кайфа, не жизнь!» Женька вздрогнула, приказала себе не сходить с ума и стала думать о том, где и когда она могла слышать эту фразу. На ум ничего не приходило. Тогда она решила, как Скарлетт О’Хара, подумать об этом завтра и стала расспрашивать Тусю о её новом молодом человеке, с которым у неё, похоже, были все шансы дойти до ЗАГСа. На следующий день, перед отъездом, Женька снова заехала к бабушке, которая плохо себя чувствовала и опять собиралась ложиться в больницу. Ничего конкретного врачи не говорили, но Галине Аркадьевне было и так всё понятно. Она снова заговорила с внучкой о прописке в её квартире. Женька нетерпеливо перебила бабушку:

– Ба, ну зачем это? Всё это долго, нудно, а у меня времени нет, да и смысл? – Женя поцеловала её в худую щёку, Галина Аркадьевна твёрдо ответила:

– Я хочу, чтобы ты прописалась у меня, ты что, действительно не понимаешь, насколько это важно для тебя? – По своему обыкновению, Галина Аркадьевна, тяжело поднялась и медленно прошлась по комнате, – В сложившихся обстоятельствах, я не могу её тебе ни подарить, ни завещать, папаша твой костьми ляжет, до Гаагского суда дойдет, но оспорит и то, и другое. Они были у меня недавно, – женщина невесело усмехнулась своим мыслям, будто вспоминая что-то, не очень приятное, – Закидывали удочку, надо, мол, приватизировать квартиру, мама, на всякий случай. Женя, глядя на нее, думала о том, какая же бабГаля стала маленькая и худенькая, как будто она сейчас видела уменьшенную в несколько раз копию своей настоящей бабушки.

– Ты меня слышишь, Евгеша? – Галина Аркадьевна смотрела на неё и качала головой, – Худая стала, от куртки табачищем несёт за версту, ох, Женя, Женя. Провожая внучку, она взяла с неё обещание, что они займутся вопросом прописки, сразу, как только появится такая возможность. Как и следовало ожидать, такая возможность никак не появлялась, – Женьку захлестнула сначала повседневная жизнь обычной матери-одиночки: работа, сын-первоклассник, финансовые трудности, потом к этому добавились активно развивающиеся новые отношения, а затем она,как легкомысленно, его дала, также, очень скоро, и вовсе забыла о своёмобещании.

Кадровый офицер, капитан российской армииСергей Мистюков,в отличном расположении духа, зимним солнечным деньком, направлялся к городской поликлинике. Для радужного настроения, которое переполняло капитана, и даже вот-вот готово было выплеснуться наружу, было несколько причин. Во-первых, проклятый зуб, доставивший ему такие страдания, был, наконец, вылечен и не причинял более никакого дискомфорта. Во-вторых, симпатичная, молоденькая врач, – Шаповалова Евгения Валерьевна, избавившая его от жуткой зубной боли, настолько понравилась ему, что он опять взял талон на приём. Она в прошлый раз что-то сказала по поводу зубного камня, поэтому формальная причина для визита к стоматологу у него была. В-третьих, в нем теплилась надежда, что она согласится с ним встретиться за пределами медицинского учреждения. Видимо, доктор, и в самом деле, произвела на капитана сильное впечатление, если он добровольно решился на повторный визит в стоматологический кабинет и даже согласен был на процедуры, которых, точно так же, как и большинство нормальных людей, в обычнойжизни старался избегать. Что-то было в этой молодой женщине, в её больших и выразительных, серых глазах, в её нежной улыбке и легких прикосновениях, что манило и притягивало. По крайней мере, Серегу Мистюкова точно. Выпавший ночью молодой декабрьский снежок напоминал белоснежный медицинский халат на тоненькой фигурке доктора Евгении, который во время её манипуляций, находился вместе с его обладательницей настолько близко от капитана, что он мог быкоснуться его губами, если бы не сидел, по большей части, с запрокинутой головой и открытым ртом. Проходя в фойе поликлиники мимо большого зеркала, Сергей на несколько секунд задержался и придирчиво оглядел себя. Жаль, что он не в своей военной форме. В ней он всегда чувствовал себя гораздо уверенней и интересней. Но так тоже неплохо, если не считать, начинающей лысеть головы. Это обстоятельство не то, чтобы сильно огорчало Мистюкова, но вызывало некоторое беспокойство. В остальном же, как сказал бы его отец, до увольнения в запас – начальник штаба отдельного мотострелкового батальона, – порядок в танковых войсках. Сергей – тридцатилетнийшатен, невысокий, но спортивного телосложения, у него правильные черты лица и особая выправка, по которой даже в гражданской одежде в нем легко распознать военного. Остановившись у кабинета, он ещё раз мысленно поздравил себя с тем, что так своевременно и удачно вышел в отпуск и приехал к родителям. А затем возблагодарил свой зуб, который своей нарастающей острой болью разрушил уют семейного вечераи тем самым способствовал встречекапитана с милейшей зубной феей.Когда мать отдала ему последний, остававшийся у неё анальгин, он понял, что встретился с неизбежным, а потому, с опухшей щекой и красными от бессонной ночи глазами, ранним утром отправился в поликлинику.Сергей Кириллович Мистюков, потомственный военный, служил в 20 километрах от Ставрополя. Он подал рапорт о переводе в эту воинскую часть одновременно с заявлением о разводе. И прибыл в расположение год назад из Новочеркасска, куда был направлен сразу после окончания Ставропольского военного института связи. Главной причиной рапорта была Ольга, его бывшая жена, хотя, разумеется, в документе он указал иное: пожилые родители, единственный сын, мать после тяжелой операции на сердце. Конечно, возможность прохождения службы на родине, а также стремление начать с чистого листа, не боясь встретиться с сочувствующими взглядами коллег-офицеров и их жен, тоже имело большое значение. Но, главная причина – Ольга… До сих пор любое упоминание о его бывшей жене, немедленно отзывалось в нем глухой ненавистью, прорывавшейся наружу зубовным скрежетом,остановившимся взглядом и тяжелым дыханием. Он, двадцатипятилетний старлей, женился, когда Оле едва исполнилось восемнадцать. Увидел её в Доме офицеров, на танцах, и потерял голову. На второй день после её совершеннолетия подали заявление. Через год Ольга заскучала, она была моложе остальных женщин в военном городке и ей быстро приелись незатейливые будни офицерской жены. Она больше не хотела обмениваться рецептами капустного пирога и торта «Наполеон», ей надоели однообразные разговоры, касающиеся, в основном, мужей и их продвижения по военной карьерной лестнице. Когда переставали говорить о мужьях, начинали говорить о детях. Ольге это тоже быстро надоело, тем более что с детьми у них что-то не получалось. Через два года она стала обвинять Сергея в бесплодии и мужской несостоятельности, оба прошли обследование, все было нормально. Им говорили: «Вы ещё оченьмолоды, нужно подождать, не отчаиваться, а работать в этом направлении и дальше». Работать ни в этом направлении, ни в каком другом Ольга не хотела. Вернее, может быть и хотела, и даже работала, но уже не с ним. Через три года семейной жизни Ольга начала погуливать. А затем откровенно блудить. Причем не особенно это и скрывала. Как и положено, муж узнал об этом последним. Говорили, что Ольга не гнушалась наведываться даже в казарму к солдатам. Сергей не мог, не хотел верить, но пришлось, тем более что жена не сильно и отпиралась.От расправы взбешенного, «рогатого» мужа, которая неизвестно чем бы закончилась, её спасла милость Божья и инстинкт самосохранения, который включился за секунду до того, как Мистюков вытащил табельное оружие. Отброшенная ударом сапога к входной двери, Ольга с диким криком, мгновенно выкатилась из неё прямо к ногам Регины, жены сверхсрочника-абхаза Аржбы, возвращающейся из магазина. Регина запомнила только совершенно белое, не выражающее никаких эмоций лицо Сергея и истошный женский крик. Она что-то безостановочно говорила,не сводя с него глаз, помогая встать Оле и пятясь вместе с ней к выходу из подъезда. Жену он с тех пор больше не видел, развели их быстро и автономно.

3 апреля 1999 года Сергей и Евгения поженились. Веселое это мероприятие состоялось в родном городе жениха, в уютном загородном ресторанчике. Свадьба была небольшой, но яркой и вкусной. Не считая, Катерины Егоровны и невнятного Паши, все остальные жильцы «нехорошей» квартиры, как в шутку называл её Мистюков – присутствовали. Женька настояла на этом. Со стороны невесты, кроме друзей-соседей были родители с братом и Туська. Галина Аркадьевна не могла приехать по состоянию здоровья. Со стороны жениха двое сослуживцев с их половинами и отец с матерью. Всего полтора десятка человек. На этой свадьбе самой пьяной оказалась невеста. К своему удивлению и последующему на утро стыду, Женька в этом смысле переплюнула даже Лёху с Толиком. Начало медового месяца у новобрачных ознаменовалось дежурством новоиспеченного супруга у брачного ложа, едва успевающего менять тазики своей жене, которая хоть и находилась почти в бессознательном состоянии, тем не менее, систематически их наполняла. Сергей умилялся, – бедная девочка, такая нежная и ранимая, – и снова несся в уборную, выплескивал содержимое, менял холодные компрессы, заваривал чай… Его интуиция либо крепко спала, либо отсутствовала вовсе. Даже слова его матери, которая на свадьбе с все возрастающей тревогой вглядываласьв невестку, не произвели на её сына ровным счетом ни малейшего впечатления:

«Сынок, та вона же пье…», – Валентина Федоровна, имеющая украинские корни, если сильно волновалась, часто переходила на родной язык.

Женька с сыном переехали в маленькую холостяцкую квартирку Сергея. Подали документы на расширение. В остальном, жизнь Евгении не сильно поменялась. Она работала на прежнем месте, Дима ходил в ту же школу. Вскоре пришло страшное известие, что у Галины Аркадьевны рак мозга. Зинаида Евгеньевна рассказалаЖеньке, что бабушка никого не хочет видеть, что открывает только Надежде, которая у неё практически живет, и, наверное, уже прописалась. Здесь Женькина мать расплакалась:

– Всю жизнь она так со мной, как с врагиней! Как будто, подозревает в чем-то всегда, чужая тетка ей роднее единственной дочери… Женя подумала, что это действительно так в их семье, взаимная нелюбовь матерей и дочерей. Она тоже прямо сейчас, не сходя с места, может назвать сразу нескольких людей, которые, да, ей дороже родителей. Но вслух Женя сказала:

– Какая же Надежда чужая тетка? Они больше сорока лет друг друга знают! Ты можешь представить хоть одно событие в нашей семье, в котором не принимала бы участия Надежда Ивановна?! – Женька замолчала, словно ожидая ответа, и продолжила, – Лично я – нет! Поэтому, если бабушке спокойнее, когда рядом с ней её подруга, я мешать не стану. У Женьки после телефонного разговора с матерью остался неприятный осадок. Она хорошо понимала, чего хотят её родители: чтобы она поговорила с бабГалей, убедила её в искренних и светлых чувствах, которые отец с матерью испытывают по отношению к Галине Аркадьевне, чтобы та прогнала, наконец, вездесущую Надьку и распахнула двери своей дочери и зятю. Но как быть с тем, что Женька и сама не очень верит в то, что родители переживают за бабушку, а не за квартиру и она терпеть не могла, когда её пытались использовать, или начинали манипулировать, как сейчас. Кроме того, бабушке сложно что-то навязать, она все всегда решает сама. Женя решила увидеть все собственными глазами. – А там посмотрим, – мысленно сказала онасебе. В любом случае, она не собирается ни уговариватьеё, ни, тем более давить. Для этого она слишком уважала её. БабГаля открыла дверь сама и так быстро, точно стояла за ней. Они расцеловались. Женька заметила, что она ещё больше осунулась и похудела, но в остальном, это была всё та же её бабушка, – мудрая, внимательная и любящая. Верная Надя, которая была здесь же, засуетилась, и в раскорячку, тяжело переваливаясь на своих отечных ногах, пошла на кухню ставить чайник. Женька, глядя ей вслед, подумала о том, что Надежда Ивановна сильно постарела, с того времени, как они не виделись. «Сколько ей, – задумалась она, – Шестьдесят, шестьдесят пять? БабГале скоро восемьдесят, а Надежда лет на девять или десять моложе …. Святые угодники, – осенило вдруг Женю, так и Надюше-то под семьдесят уже! Когда же это успело случиться?». Женька привыкла, что Надежда Ивановна всегда активна, энергична и всегда готова помочь. Вспомнилась фраза – дружба – понятие круглосуточное.

– Надежда Ивановна, а как Костик? – спросила она.

– Хорошо, Женечка, что ему, – живет, как птичка Божия, – заулыбалась Надя, – увидел зернышко и счастлив. В церковь ходит, помогает там, а я не запрещаю, нужно же ему чем-то заниматься. Родители от него из своей Германии деньгами откупаются, а со мной ему тоже, небось, не очень-то весело. Женьке опять пришла на ум вычитанная где-то фраза, – даунята – славные ребята, да что со мной сегодня? – подумалось ей.

– А вы знаете, я ведь осознанно врачом захотела стать в классе пятом, наверное. Мечтала, вырасту, стану знаменитым доктором, вылечу Костика, и мы поженимся – все трое невесело посмеялись.

Галина Аркадьевна внимательно глядя на Женю, спросила:

– Ладно, знаменитый доктор, замуж ты вышла хоть и не за Костика, да второй раз. А где же супруг твой, я его и видела один раз всего, когда вы забежали ко мне спасаясь от дождя? – и, обращаясь к Надежде, пояснила, – Если бы не внезапно начавшийся дождь, испортивший им все свидание, так я б и по сю пору зятя не имела чести лицезреть.

– Капитан на объекте, подробнее даже не спрашивай, это страшная военная тайна, т-с-с-с, – Женька театрально приложила палец к губам, глядя на пожилых женщин смеющимися глазами, – Да ладно, шучу я, он заберет Димку с продленки и заедут сюда вечером.Разрезая торт, она продолжила:

– А про дождь, Надежда Ивановна, это правда, мы с Сережей в тот день оказались в Ставрополе из-за премьеры фильма «Мама», смотрели? С Нонной Мордюковой. Выходим из кинотеатра, а тут ливень, ну вот мы и прибежали сюда… Да мы и так собирались, конечно… – она поставила перед бабГалейблюдце с тортом, и добавила:

– Жаль, что тебя на свадьбе не было…Галина Аркадьевна слушала внучку, любовалась её свежим, румяным лицом с яркими, словно промытыми майской грозой серыми глазамии удовлетворенно кивала её словам и своим мыслям. Обе, не сговариваясь, оттягивали разговор о болезни, анализах и вытекающих из всего этого совсем нерадостных перспективах. Галина Аркадьевна, когда ушла Надежда, начала издалека и опять заговорила о прописке, Женя объяснила, что есть возможность получить двухкомнатную квартиру, а если она будет с Димкой прописана здесь, этого может и не случиться.

«И потом, ну куда твоя квартира денется? – повторяла опять Женя, – Дальше нашей семьи – никуда!»

Они долго сидели вдвоём, бабушка и внучка, – тихо разговаривали, чему-то смеялись и просто молчали. Женька обещала приезжать каждую неделю, а если будет нужно, то и чаще. Галина Аркадьевна с улыбкой кивала. Даже она, хоть и не знала точно, но видимо, интуитивно чувствовала, то, что этот вечер, который она в ясном сознании и с удовольствием провела вместе с любимой внучкой у них последний. Может быть поэтому, так часто в этот день её взгляд задерживался на Жене, и она иногда теряла нить разговора. Поэтому они так много в этот день вспоминали дорогих сердцу, ушедших людей. И долго, уже все вместе, рассматривали семейный альбом, с подробнымикомментариями Галины Аркадьевны,с её грустными и забавными историями, связанными с той или иной фотографией, рассчитанные, в большей степени, на Сергея и правнука Димку. Обратно ехали молча. Говорить никому не хотелось. Даже Сергей, которого трудно было бы упрекнуть в сентиментальности, уже подъехав к дому, и глянув на заплаканную Женьку, проговорил: «Да, грустно все это…» Сын Дима, вроде бы не проявивший особой заинтересованности ни к бабушкиным рассказам, ни к фотоальбому, тоже притих и смотрел в окно.

Женька знала, что у бабушки вторая стадия рака, неоперабельная, болезнь запущена и прогрессирует, но и она не ожидала такого резкого и кардинального ухудшения её здоровья. Её стали мучить головные боли такой силы, что она начинала кричать. Во время этих приступов и сразу после них, никого не узнавала, обводила мутным взглядом комнату и звала Женю, даже, когда она находилась рядом. Женька правдами и неправдами доставала лекарства, это было дорого и тяжело, но то, что выписывали Галине Аркадьевне в городской поликлинике, либо помогало очень непродолжительное время, либо не действовало вовсе. Положение осложнялось тем, что бабушке, в основном,нужны были сильные обезболивающие, практически наркотики, тех, чтовыписывали легально, было смехотворно мало.Дважды помощь оказывал Лёня. Действовал не прямо, а через Тусю. Женя догадывалась, но не подавала вида, – остродефицитные препараты, так же, как и деньги, – не пахнут. Женька каждый выходной моталась в город, а иногда и после работы, если звонила Надежда и сообщала об ухудшении состояния или о том, что Галина Аркадьевна зовет внучку. После тяжелой работы, после ещё одной смены у бабушки, где Женька готовила, стирала, убирала, словом, делала то, что бабГаля уже не могла, у неё вошло в привычку ехать не домой, а в соседний город на свою бывшую квартиру. Официальную причину для визита она конструировала ещё по дороге, это была либо Майка, с которой она неожиданно подружилась, и которая за бесплатно вылеченный зуб, теперь шила ей платье, либо выражение соболезнования по поводу безвременно ушедшего супруга бабы Мани – Паши, и мгновенная организация дополнительных поминок в связи с этим, либо что-то еще. Но чаще всего никакого повода не требовалось, тем более никому и в голову не пришло бы в этой квартире удивляться, что замужняя женщина, имеющая ребенка и проживающая, вообще-то, в соседнем городе, пришла ненадолго в гости к своим, пусть и бывшим, но добрым и отзывчивым соседям. Можно сказать, друзьям. Её радушно принимали, тем более что Женя никогда не являлась с пустыми руками. Довольно часто, понимая, что на автобус домой она не успевает, а иногда поступая так сознательно, Женька звонила мужу и сообщала, что заночует у бабушки, так как не может её оставить в таком состоянии. Сама же после того, как Толик раз или два наведывался в соседнюю квартиру за алкогольным пополнением, уже поздно ночью отрубалась у бабы Мани на аккуратно заправленной кроватке отошедшего в лучший мир дяди Паши. Тем временем, то ли медикаменты Лёнчика оказали своё положительное действие, то ли Женькины усилия дали результаты, но Галина Аркадьевна стала чувствовать себя значительно лучше. Первая ремиссия была долгой и обнадеживающей. Бабушка хоть и начала стремительно терять зрение и почти не разговаривала, но сохраняла некоторую активность и была стабильна. Прекратилась ежедневная непредсказуемая рвота и эпилептические припадки,блуждающее сознание пришло в относительную норму. Женька облегченно вздохнула и… забеременела. Сергей не находил себе места от радости. В последнее время он ощущал тревогу, жена была или на работе, или бегала с рецептами по аптекам и знакомым, или ухаживала за бабушкой и даже не раз оставалась там с ночевкой. Её муж переживал: мыслимое ли дело, пару раз после таких ночных дежурств, жена не в состоянии была выйти на работу! Из-за чего у неё даже были проблемы. Но теперь Сергей категорически запретил жене подобные вылазки, опасаясь каких-либо осложнений для неё самой и ребенка. Женька прекратила визиты в «нехорошую» квартиру, а к бабушке её раз в неделю возил муж. Тем более, что у Галины Аркадьевны и её дочери Зинаиды произошло очередное хрупкое примирение и Женькина мать часть забот о бабГале взяла на себя. Этот период жизни Евгении был одним из самых размеренных и тихих. Она спокойно работала, погрузилась в заботы о семье, занималась сыном, перед которым всегда чувствовала плохо осознаваемую, но постоянно напоминающую о себе тем или иным способом, вину. Дима рос замкнутым мальчиком, колючим и необщительным. Женька винила себя, что родился он, когда они были студентами, перебрасывали его – то бабушке, то прабабушке, ему не хватало материнской любви, а отцовской он и почувствовать не успел. Учился он ровно, быстро схватывал новый материал, но было видно, что ему скучно, что школа его тяготит. Читал быстро и хорошо, но только то, что задавали, ни больше, ни меньше. Сергей на досуге занимался авиамоделированием и пытался увлечь этим мальчишку, но Дима не только не проявил ни малейшего интереса к такому времяпрепровождению, но и откровенно зевал, когда Сергей с увлечениемначинал рассказывать о той или иной модели самолета. Мистюков хмурился и соглашался с женой, что, «видимо авиация – это не его», но в душе презирал ребенка, а потому оставил в покое.

В августе поехали на море, в Анапу. Димка впервые в жизни увидел море и полюбил его сразу и навсегда. Женька, которая хорошо плавала, научила и сына. Она до этого ни разу не видела своего мальчика таким живым и радостным. Четырнадцать дней пролетели ярко-фруктовым и жарко-прекрасным маленьким счастьем.Женькас удовольствием ощущала себя женой и матерью: в отношениях с сыном, ей казалось, растаял ледок, который она всегда ощущала,они много гуляли, купались, разговаривали. Она решила обязательно записать его на плавание, так как не помнила, чтобы Димку что-то также интересовало. Ас Сергеем они вошли в фазу, когда ещё в самом разгаре новизна и свежесть чувств, когда открытие и дальнейшее узнавание в другом каких-то привычек и особенностей характера ещё не приелось, и не вызываетраздражения или досады.Доверие, открытость и раскрепощенность, которые уже возникли между ними, ещё не стали обыденностью, их пока не застил быт и разъедающая душу повседневная матрица.

8

Девочка была, чудо, как хороша! Прозрачно-голубые, с серым оттенком глаза с длинными черными ресницами и темная косица волос на затылке выгодно отличали её среди новорожденных. Капитан Сергей Мистюков едва не сошел с ума от гордости и счастья. Ещё бы! Олька, шалава,успела посеять в нем зерна сомнения в его способностях к продолжению рода, да и в мужской состоятельности, в целом.И семена эти к тридцатиодному году,дали обильные всходы. Но есть все-таки Бог на свете! 5 января 2000 года,всамом начале тысячелетия, в самом начале нового года, появилась на свет их дочь Анна. Сергей, вглядываясь в личико малютки, изумленным шепотом спрашивал у жены:

– Ты видела её глаза? Это же обалдеть можно! Действительно, ярко-серые Женькины глаза и голубые Сергея, путем немыслимой метаморфозы воплотились в очах их дочери глубоким, сложным цветом, которого не бывает у новорожденных.Женька, чей первый муж вырос в художественной мастерской, знала, что этот оттенок называется стальной синий. По поводу имени для ребенка, супруги никак не могли договориться. Сергей хотел назвать Миленой, в честь наступившего тысячелетия, Женя скривилась:

– Что за пошлость, знаешь, сколько их будет этих Милан и Милен! Пока я в роддоме лежала уже четверых девочек так назвали! Затем муж предложил имя – Александра, Женька опять замахала руками:

– О, нет, нет, никаких мужских имен для девочки! Меня хватит за глаза одной,с дурацким, пацанским именем! Свекровь, Валентина Фёдоровна, предложила назвать Анной. Женя подумала и согласилась. Анна – красиво, женственно и благородно – царское имя.

Жизнь, между тем, шла своим чередом. Сергею дали квартиру в пяти километрах от Ставрополя, Михайловске, который за год до рождения Анечки получил статус города. Таким образом, Женька снова вернулась туда, где жили её родители, и где до недавнего времени жила она сама. Трехкомнатная квартира в новом доме казалась пределом мечтаний. Женя разрывалась между ребенком, благоустройством новой квартиры и слабеющей Галиной Аркадьевной, которая чувствовала себя, то лучше, то хуже, и в период обострения болезни непременно требовала к себе Евгешу. Возможно, это было самовнушение либо общее заблуждение, но, казалось, ей реально становилось лучше в присутствии внучки. Женя, как никто, всегда знала, что можно и нужно сказать, а когда лучше промолчать. Она по природе своей была задумана, как сестра милосердия. И несла исцеление и утешение. У неё были заботливые и добрые руки. Рассказывая Галине Аркадьевне о своих делах и планах, летая из кухни на балкон, оттуда в ванную, затем к бабуле – сменить постель, и снова на кухню, она успевала приготовить обед, включить стиральную машинку, накормить и дочку и бабушку, развесить бельё, пропылесосить и сделать влажную уборку. Помимо этого, за 2–3 часа, Женя умудрялась помочь Галине Аркадьевне вымыться, сделать рекомендуемый врачами массаж и обязательно читала ей вслух, так как бабушка почти ослепла. Застававшая её часто в этих перелетах Надежда Ивановна только ахала от удивления. Муж был смутно недоволен этими поездками с грудным дитем к онкологической больной и не раз пространно высказывался в том смысле, что природа рака до конца не изучена, и неизвестно – заразен он или нет.

– Совсем не обязательно, – ворчал Сергей, – без конца мотаться к умирающей старухе, да, в придачу, таскать ребенка. У неё дочь естьна пенсии, вот и пусть ухаживает.

Женя вопросительно поднимала глаза на мужа:

– Так она и ухаживает, когда я не могу или Надежда Ивановна… Просто они не очень ладят, мать и бабушка, ты же знаешь…Ну а что до того, что это может быть опасно, ты знаешь, бабГаля не сталкивалась в своей жизни с онкологией, ни разу, а все-таки заболела… – она внимательно посмотрела на Сергея, – неужели действительно не понимает?И произнесла, четко и медленно, как не очень сообразительному ребенку:

– Бабушке с её диагнозом нервничать противопоказано. Я не могу спокойно жить, зная, что ей плохо. Это очень дорогой и близкий мне человек. А если ты этого не понимаешь, то и объяснять не стоит! Евгения, считая разговор оконченным, демонстративно возвратилась к делам. Сергей ещё несколько минут назад полный яростных аргументов против бессмысленных, на его взгляд, поездок, и готовый в самой категорической форме запретить их жене, при виде её плотно сжатых бледных губ и опущенных глаз, растерянно умолкал. Женя злилась на себя из-за того, что её так легко вывести из себя. Еще больше начинала злиться, когда догадывалась о причине этого раздражения. Она ловила себя на мысли, что ждет, когда Сергей уедет. Объясняла это себе тем, что он своим присутствием мешает ей закончить ремонт в квартире. Это была правда, но не вся. Да, Сергей в хозяйственном отношении был, мягко говоря, не очень полезен. К тому же приходилось отвлекаться на готовку, (обед из трех блюд!), создание уютной, домашней атмосферы, когда муж приходит домой. Нельзя же, в самом деле, как ни в чем, ни бывало, продолжать заниматься обоями или помогать Димке с уроками, когда рядомизмотанный и голодный супруг. Но остальная правда заключалась в том, что, когда её капитана не было дома, она чувствовала себя гораздо лучше. По крайней мере, свободнее и легче, точно. Галина Аркадьевна, если бы знала об этом, и была в прежнем здравии, могла бы кое-что порассказать ей о такой же ситуации с бывшей женой её второго мужа. Когда Мистюков был в отъезде, Женька спокойно занималась своими делами без оглядки на часы. Ездила к бабушке, подбирала комод в спальню или диван в гостиную, а также навещала друзей в «нехорошей» квартире. Лёхе с Майкой дали, наконец, «двушку», рядом, в соседнем доме, так что, по большому счёту, мало что изменилось. Ей было непонятно и самой, почему её так тянет к ним. В конце концов, не такие уж они были и друзья, и прожила она с ними совсем недолго, да и вообще, что у них общего!? У неё прекрасная семья: муж – офицер, двое детей, сама она врач-стоматолог, сейчас в декретном отпуске, – ну, что у неё может быть общего с Толиком-чеченом или Майкой? Иногда, мучаясь наутро от похмелья, ей казалось, она знает, что именноих объединяет. Но этот ответ ей не нравился. И она объясняла для себя эту, несколько странную привязанность тем, что в этой компании она могла быть самой собой. Ей не нужно здесь притворяться кем-то, кем она на самом деле не являлась. Не возникало необходимости что-то кому-то доказывать или подтверждать. Бывшим соседям Евгении было не особенно важно, кто из них талантливее, значительнее или успешнее. Можно быть самой собой и не переживать, что тебя подставят, обсмеютили занесут в неудачники. Женя поняла, ей так хорошо и легко с ними, потому, что не надо играть никакую роль, появляется возможность, наконец, снять маски и просто быть, а не казаться. Ни одна встреча не обходилась без спиртного. Пили много, часто до утра. Содержание разговоров и дискуссий, которые представлялись такими важными и значительными за столом, к утру либо полностью выветривалось из головы, либо оказывалось таким бредом, о котором и вспоминать не хотелось. В последнее время ей мало становилось этих встреч, и когда Сергей был в отъезде, онанесла спиртное домой и пила, с не меньшим удовольствием, в одиночестве. Ей пока удавалось балансировать на зыбком трамплине между социальной ответственностью, на фундаменте которой у неё было горячее желание построить крепкую, любящую семью и набирающим обороты заболеванием.

Дима учился в четвертом классе и был, по-прежнему,самостоятельным и отстраненным. Женьке хотелось бы знать, где он находится на самом деле, когда усердно слушает, глядя на неё прозрачными, абсолютно ничего не выражающими, глазами. Он напоминал её брата Ярика в детстве. Сейчас Ярославу было 23 года, он заканчивал политех и если не считать застенчивости и нехарактерной для его возраста привязанности к матери, в остальном это был обычный молодой человек. Женька успокаивалась тем, что гены есть гены, могло быть и хуже. Мать же, когда она, бывало,жаловалась ей, что не может достучаться до сына, не понимает его, не знает, чем он живет, что ему интересно, советовала ей не гневить бога, а радоваться, что у неё такой послушный и беспроблемный мальчик.Анечка была милой и ласковой девчушкой, к тому же прехорошенькой, и напоминала кудрявого ангела со старых рождественских открыток. Дети были совершенно непохожи, ни внешне, ни по своим внутренним качествам, но прекрасно ладили. Более или менее распознаваемое чувство удовлетворения приносил сыну компьютер, приобретенный Женей за единовременное пособие по случаю рождения дочери. С мечтой о бассейне пришлось расстаться, так как в их городе его не было, и Женька опять чувствовала себя виноватой перед Димкой. Компьютером, с тех пор, как у него, одного из первых не только в классе, но и в школе, он появился, сын овладел также легко и незаметно, как и плаванием. Иногда заглядывая в комнату Димы, она заставала такую картину: за письменнымстолом находился её старший ребенок, а возле него на ковре,мурлыча что-то вполголоса, располагалась Аннушка со своими игрушками, и у обоих детей был самый благодушный и умиротворенный вид.

Сергей, находясь в отъезде, тосковал по жене и дочке, а будучи дома иногда чувствовал себя неуютно, и даже не мог объяснить почему. Будто что-то стояло между ними и не давало наслаждаться семейной жизнью в полной мере. Какая-то недоговоренность, недосказанность, что-то вроде прозрачной стены, которую Сергей не то, что не мог, но и боялся разрушить. Неизвестно, что за ней и хватит ли сил и желания на расчистку завалов. Уж лучше так, чем вообще никак.

Как-то, 23 февраля, Женя приготовила праздничный ужин, муж сильно задерживался. Откупорив вино, решила попробовать. Опомнилась, когда услышала, что пришел Сергей, в бутылке оставалось меньше половины. Женя тихо подошла к мужу: то ли подстегиваемая своим извечным чувством вины, то лирешившая по-особенному поздравить супруга, то ли доза спиртного оказалась для неё идеальной, но только в ту ночь сошлось всё: место и время, мужчина и женщина. Эта ночь стала точкой отсчета для легализации алкоголя в их семье по поводу и без. Жене больше не нужно было выдумывать несуществующие причины для того, чтобы выпить тогда, когда ей этого хотелось. А хотелось часто. Можно было не ехать к своим друзьям, к черту на куличики, только потому, что появлялось горячее желание душевно пообщаться и расслабиться.Достаточно было позвонить супругу, и томным голосом, поинтересоваться: «Может, посидим сегодня, я уложу детей пораньше?…» Видимо, в тот праздничный вечер, когда Женя откупорила бутылку вина, она выпустила из неё алкогольного джинна. А Сергей, приняв его дары в виде умопомрачительных и страстных ночей, оставил его в своем доме надолго.

9

Мать истошно кричала что-то по телефону. Женя спросонья не разобрала ни слова. Голова раскалывалась так, будто в каждый висок ей молотом забивали стальные конусы. Вчера обмывали майорские звезды начфина Кравцова. Интересно, Мистюков дождется этого когда-нибудь или так и будет до пенсии в капитанах бегать… Да, что она так орёт-то, господи ты, Боже мой, – проносилось галопом у Женьки в голове.

– Не кричи, пожалуйста, – выдавила Женя, – Что случилось, я не понимаю ничего…

– Надька, Надежда Ивановна, то есть, умерла сегодня ночью! – визгливым голосом, но уже членораздельно, проговорила мать. Я от бабушки звоню, ей плохо совсем, меня не узнаёт, гонит, тебя все ищет и Надю… Приезжай, дочь, я не знаю, что делать, если нужно с детьми, я могу забрать к себе пока… Ирине, дочке Надиной, я позвонила, они вылетают сегодня, – мать заплакала. Жене казалось, что она увязла в каком-то страшном, нелепом снеи если стараться, то она вот-вот проснется и опять все будет хорошо:

– Как это умерла?… Надежда? Почему? А как же Костик? С ним что будет? А бабГаля?…

– Да причем тут Костик? У него родители есть, пусть они думают, говорю же, вылетают сегодня! Ты понимаешь, вообще, что это значит! Твоя бабушка в таком состоянии, что её нельзя оставлять одну в квартире, – Зинаида Евгеньевна всхлипнула и продолжила, – А Нади теперь нет под боком, что нам делать!? Пока мать все это говорила, Женька немного собралась с мыслями и заговорила спокойно и четко:

– Я приеду сейчас, а ты постарайся успокоиться. Мужу на службу, так что Аня едет со мной. Посмотрим по обстоятельствам, если нужно будет, то заберешь её, а мужики какое-то время справятся и без меня.

Женя говорила и сама удивлялась своему хладнокровию. Это спокойствие не было ничем обоснованно и подкреплено, но интуиция подсказала самый верный в той ситуации метод: действовать пошагово, без суеты и паники. Маленькими шажочками. Закончив разговор с матерью, Жене после долгих препирательств с регистратурой удалось вызвать по телефону к Галине Аркадьевне её лечащего онколога и медсестру. После этого она снова разговаривала с матерью, затем дозванивалась в похоронное бюро. Она и не заметила, как ушел Сергей. Димка завтракал в одиночестве и никуда не спешил, ему в школу во вторую смену.

– Доедай, и живо за уроки, я еду к бабушке. Скорей всего задержусь, – Женя давала указания сыну, вызывала такси и одновременно собирала хныкающую, не желающую просыпаться Аню.

Глядя на мелькающие за окном в тумане, обнаженные и мокрые деревья, Женька никак не могла сосредоточиться на текущих делах и все думала о Костике, где он теперь будет жить и, главное, с кем. Когда мамина одноклассница и подруга, красавица и умница Ирина вышла замуж за такого же умного и красивого, да ещё и обеспеченного молодого человека, никому и в голову не могло прийти, что у таких блестящих молодых людей может родиться не ангелоподобный вундеркинд, говорящий сразу на трёх языках, а совсем наоборот. Но именно так и случилось. Сначала у них, так же, как и у Зинаиды с Валерием, вообще долго никто не рождался, но в отличие, от Женькиных родителей, – абсолютно сознательно. Сначала Ирина доучивалась, она шла на красный диплом, нельзя было отвлекаться, потом работа в солидной фирме. Только через шесть лет появился на свет чудесный розовощекий младенец, но, к сожалению, с лишней 21-й хромосомой, т.е. синдромом Дауна. Ирина и её многообещающий супруг, явно не ожидали такой подлости от Вселенной и были глубоко несчастны и раздавлены. Вся эта ситуация усугублялась тем, что ВладленШефер, новоиспеченный отец и муж Ирины, русский немец, готовился отбыть с семьей на ПМЖ в Германию, где у него уже несколько лет благополучно проживали родители. У Владлена был небольшой автомобильный бизнес на родине, а в славном немецком городе Хамме, его отец уверенно разрабатывал почву для того, чтобы их семейный бизнес процветал не только на юге России, но и на родине Гете и Шиллера. И вдруг такая оказия, некондиционный ребенок. Как такое вообще могло произойти в их семье: не пьют, не курят, занимаются спортом, едят только здоровую пищу!?В своем «праведном» гневе они как-то упускали из виду, что для появления дополнительной хромосомы все это совершенно не имеет значения. Правильная и умная Ирина совместно с мужем Владленом, стоя уже одной ногой в благополучной и сытой Европе решают оставить не отвечающего высоким требованиям их семьи ребенка, как есть, в роддоме, т.е. отказаться от своего не вполне полноценного сыночка. Но здесь на авансцену вышла мать Ирины Надежда, всей своей полногрудой красой, вкушающая радость от нового для неё статуса бабушки. Надежда Ивановна изначально задумывалась самим Провидением, как хлебосольная, добрая и многодетная мать большого дружного семейства. Но не случилось. В природе тоже бывает, что что-то идет не так. Свою единственную дочку Ирочку она почти боготворила и очень ею гордилась. Ещё бы: умная, красивая, серьёзная. Школу окончила с золотой медалью, университет с «красным» дипломом. И как у неё могла появиться такая дочь? Мать даже немного робела в её присутствии. Боялась сказать или сделать что-нибудь не так. Вдруг Ириша рассердится или ей будет стыдно за неё. Она же такая неуклюжая, толстая, малограмотная баба. И мужа дочка нашла себе под стать:красавец, с высшим экономическим образованием, бизнесмен. Такая великолепная пара, как с обложки журнала. Надя не всегда решалась даже говорить в присутствии зятя с дочкой. Только кивала головой и поддакивала: «Правильно говоришь, доченька», «Верно, верно, Ириночка». Но когда они удумали такое: родного дитя оставить, как щенка беспородного, Надежда Ивановна молчать перестала. Она высказала и своей великолепной Ирине, что она думает, о таких, с позволения сказать, матерях и своему хитроумному (Надя употребила здесь другое прилагательное) зятю, этому павлину надутому, фашисту проклятому, рассказала, чтобы она с ним сделала и куда б отправила вместе с его бизнесом и всем его немецким отродьем. Затем, немного отдышавшись, (давно не практиковалась в очередях, да и сами очереди, почти исчезли), оглядев невидящим взглядом притихших Иру с Владленом (дело происходило на скамье, возле приемного отделения родильного дома), добавила:

– Значит так, мои хорошие, оставите ребенка, я его заберу и усыновлю все равно, но только уже прилюдно! Ославлю так, что слышно будет в этой вашей расчудесной Германии! Ясно? Мне отдадут, не переживайте, мне всего-то 45 лет, и квартира у меня, и муж имеется, да и кому нужны инвалиды, – Надежда помолчала и уже спокойно закончила, – Или вы забираете своего дитя, как и положено любящим родителям, мы оформляем у нотариуса доверенность или что там нужно и катитесь в свою Германию на здоровье, – Мы с Володей будем растить…Костика, – назвала она внука первый раз именем, которое давно, кто знает, почему согревало её душу. Ничего, Бог даст, вырастим. И Бог дал. Целых 27 лет. Именно столько было сейчас Косте. Но только воспитывала его баба Надя одна. Володя её, всю жизнь работавший автослесарем, после развала Союза, вдруг оказался очень востребованным мастером по ремонту иномарок и круто пошел в гору. Первые несколько лет, было удивительно и ему самому, и тем более Наде, что не нужно больше жить от зарплаты до зарплаты. Володя стал приносить немалые деньги, причем каждый день. Они никак не могли привыкнуть к этому. Но к достатку, как и ко всему остальному человек привыкает быстро. С деньгами Владимир, который и раньше-то не был образцовым семьянином и уж точно никогда верным мужем, вдруг, в глазах противоположного пола обрел ещё большую значимость и вес. Уже несколько лет он жил на две семьи. В новой семье родился сын Володька, рыжий, горластый и жизнерадостный, как отец. Но он все не решался уйти от Нади, что-то его останавливало. Ему было удобно с ней, привычно и спокойно. Очень много значит, когда веришь человеку, чуть ли не больше, чем самому себе. А в Надюхе Володя был уверен. Всегда. Они поженились, когда он был, молодым, никому не известным слесарем, с третьей автобазы. Закомплексованный, сельский парнишка, но Наде был всегда нужен только он сам и ничего больше. Если бы он протянул руку и сказал: «У меня ничего нет и, видимо, никогда не будет. Ты пойдешь со мной?» И Надька бы пошла, не раздумывая. Он это знал. Но, с другой стороны, Лиду тоже можно понять. Молодая, красивая, три года ждет, когда же он определится, наконец. Даже такому ангельскому терпению, как у неё может прийти конец. В последнюю встречу, он это отлично почувствовал. И пацан растет без отца, считай. Неожиданная развязка этой ситуации пришла с рождением их внука с синдромом Дауна. Владимир хорошо понимал дочь, и не осуждал её в решении оставить больного ребенка, да и сами врачи это советовали. Жену он тоже поддерживал, не по-христиански это, взять и отказаться от своего ребенка. Но после того, как Костик стал жить с ними, он выдержал только первые несколько месяцев. Родной внук пугал егодо нервной икоты, кроме того, Владимир никак не мог привыкнуть к постоянному крику. Даже когда на то не было никаких видимых причин, ребенок мог кричать безостановочно часами. У Надежды хватало терпения носить на руках и укачивать егополночи, у него нет. Но не только специфическая внешность и плач, настораживали Надиного мужа, но и другие, мягко говоря, особенности малыша. Например, Костику было абсолютно все равно, кто его брал на руки, свой или чужой человек. Он не проявлял никаких признаков узнавания, или тем более, радости, когда он или его жена подходили к кроватке. Головку стал держать лишь после трёх месяцев. Иногда, с опаской заглядывая в кроватку, потому что вдруг устанавливалась подозрительная тишина, он смотрел, как Костик непрерывно мотает головой со стороны в сторону. На это было невыносимо смотреть, но он почему – то все равно смотрел, и только через некоторое время, с трудом, прилагая невероятные волевые усилия, отходил от кроватки своего внука и долго потом, в машине, в смотровой яме, или бессонной ночью, ему чудилось круглое личико с монгольским разрезом глаз и маятниковыми движениями головы с плоским затылком.Когда мальчику не было и пяти месяцев, Владимир объявил Надежде, что уходит. Не может больше. Он рассказал ей всё и про незаконную жену Лидию, и про сына Володьку. И признался, что, скорей всего, так и не решился бы уйти, если бы не Костик.

– Ты, пойми, не могу я больше, он мне всюду мерещится, – муж перешел на шепот, – на работе, в гараже, даже во сне, – Везде он, смотрит на меня, будто преследует. Самое удивительное и несуразное в этой всей истории было то, что рассказ Владимира о том, что у него уже не первый год имеется другая семья, прозвучал как-то так, между прочим. Как само собой разумеющееся. Гораздо больше переживаний он испытывал, когда речь заходила о малыше. Видимо, Надежда ожидала от мужа что-то подобное, так как не сильно и удивилась. По её невозмутимому виду было совершенно не ясно, знала она о существовании любовницы и ребенка с самого начала, или просто не хотела демонстрировать свои чувства. Ей только было не понятно, как можно не любить такого чудесного, солнечного ребенка.А тем более пугаться и бежать от него. Надя искренне силилась понять, но не могла. Владимир ушел в тот же день. Собрал вещи, отдал ключи от дома, обещал помогать. Затем сел в машину и уехал.Навстречу молодой жене, здоровому сыну и новой жизни. А Надежда осталась. И Костик остался с ней, на целых двадцать семь лет. Но теперь её нет и совершенно не ясно, что будет дальше с Костиком.

Женя, глядя на строгое и торжественное лицо покойной Надежды Ивановны, думала о том, как непредсказуема и пугающе бесстрастна жизнь. Надя, которая не только сродуне лежала в больницах, но даже чихала в своей жизни крайне редко, в тот вечер, ухаживая затяжело больной Галиной Аркадьевной, почувствовав себя неважно, спустилась в свою квартиру, легла на диван и умерла. А Женина восьмидесятиоднолетняя бабушка, у которой уже третья стадия рака, в настоящий момент плачет у гроба своей верной подруги. Такие минуты, когда она находилась в относительно ясном сознании, когда её не мучили страшные головные боли или головокружения, во время которых она не могла самостоятельно передвигаться, становились все более редки. Галина Аркадьевна крепко ухватилась за Женю, рука её дрожала, она все время что-то бормотала и всхлипывала. Здесь же находился и Владимир. Он стоял, низко опустив седую голову. Рядом с ним стоял и широко улыбался всем присутствующим, прибывающий в счастливом неведении его внук Костик. Своим разумом шестилетнего ребенка он силился и не мог понять, почему баба Надя лежит, а вокруг много людей смотрят на неё. А она все не просыпается и не зовет его обедать. А он очень хочет кушать. Блуждая в своем солнечном мире Костику было не ясно, почему этот мужчина, который даже ростом ниже – его дедушка, и почему онтак сильно держит за руку и не отпускает. И почему нельзя разговаривать. И для кого все эти пирожки, если ему разрешили взять только один. Даже самая добрая из всех присутствующих, его подружка – Женя,сегодня заставила его надеть чистую рубашку, сказала, что к нему приезжает мама, чтоб вел себя хорошо, и совсем не заинтересованно глянула на новые иконки, которые подарили ему в церкви. А ещё ему сказали, что бабу Надю забрал боженька. Ну, это вряд ли! Костика даже позабавило, – вот же она лежит, баба Надя. Он решил немедленно сообщить об этом присутствующим, но ему не дали этого сделать, а зашикали и отвели на третий этаж к противной Марине. Костик нахмурился и смотрел исподлобья. Ему велели сидеть тихо и слушаться её. На этот раз обычно крикливая Марина говорила тихо, ласково, гладила его по голове и налила целую тарелку горячего супа. Потом дала несколько ярких журналов, ножницыи сказала, что он может вырезать любые картинки.