Мелодия встреч и разлук

– Всего!

– Да ты не успеешь оглянуться, как...

«Как сдохну, если задержусь здесь еще хотя бы на месяц. Угораздило меня подписать этот злосчастный контракт. Да, я американка, но что с того? Из никому не известной, заурядной москвички превратилась в жительницу Северной Каролины, которую даже не смогу без промедления отыскать на карте США. И в чем теперь мои преимущества? Как превратиться в Жаклин Кеннеди? Где искать молодого сенатора с однозначным будущим президента? Боже! О чем я думаю! Сдались мне все эти сенаторы и президенты. К тому же говорят, будто Джеки действительно любила своего мужа».

– На тебя сегодня большой спрос. – Нэнси неожиданно пихает Алину локтем, возвращая подругу в реальность.

– Что?

– Смотри! Какая-то женщина недалеко от нашей палатки явно ждет кого-то. Я ее не знаю. Ой, да она тебе машет.

Алина замирает. Она деревенеет, или леденеет, или рассыпается на тысячи маленьких осколков. Алина растеряна, опустошена, раздавлена. Она похожа на поезд, в котором кто-то внезапно дернул стоп-кран, и все пассажиры (внутренности, мысли, слова) попадали со своих полок. Алина ошарашена, удивлена, рассержена. Алина не может понять, как и зачем оказалась здесь та, которую меньше всего она хотела бы видеть, слышать и знать. Алина стоит как вкопанная, а нежданная гостья уже подбежала, затормошила, зацеловала, затараторила:

– Не ждала, правда? Я как снег на голову. Ты что, не рада? Расскажи быстренько своей подруге нашу поговорку про татарина. Ладно, можешь не рассказывать. А то всю историю России излагать придется. А я тут жду и жду. Долго же вы, однако, миссионерничаете. Где были? Что видели? Хотя зачем спрашиваю, все равно не запомню. – И она заливисто смеется своим серебристым смехом, встряхивает копной густых, светлых волос, закидывает лебединую шею, которую Алине хочется сжать изо всех сил и держать крепко до тех пор, пока смех не превратится в сдавленные хрипы.

– Что ты здесь делаешь? – К Алине возвращается дар речи.

– Учитывая количество километров, которое я пропахала от Яунде на этой колымаге, – гостья небрежно кивает на стоящий неподалеку заметно поржавевший джип, – я вполне могла бы рассчитывать на более любезный прием.

Она мгновенно переходит на английский и обращается теперь к совершенно оторопевшей Нэнси, которую внезапный сокрушительный поток иностранных слов должен был изрядно остудить в горячем намерении выучить русский язык.

– Вы успели привыкнуть к ужасному характеру Лины? Она практически всегда всем недовольна. Вот сейчас не видела меня больше года, представляете, а стоит хмурая, словно и не скучала вовсе.

«Я не скучала!» – Алина хочет закричать так, чтобы все дикие звери саванны разбежались в поисках укрытия, но она не в состоянии произнести и звука. Ничто не сможет убедить приехавшую, что на свете есть человек, не желающий ее видеть.

– О-у! – Нэнси понимающе кивает. – Вы давно не виделись. Наверное, хотите поговорить. Я пойду посижу с нашими, – она дотрагивается до руки Алины и буквально отдергивает кисть: – Что с тобой? Ты просто горишь! Заболела?

– Все в порядке. Иди.

И Нэнси бредет в направлении длинного тента – местной столовой, по дороге оглядывается, смотрит, как светловолосая красотка уже ощупывает лоб Алины, заглядывает ей в горло, оттягивает нижние веки, обеспокоенно слушает пульс. «Где-то я ее видела. Только где? Не помню». Если бы Нэнси захотела, она, наверное, вспомнила бы, что «один журналист», посетивший лагерь с утра, выронил по дороге к машине какой-то русский журнал, вспомнила бы, что она подняла его и, прежде чем вернуть, взглянула мельком на обложку, а вот с обложки как раз ей и улыбнулась та женщина, что суетилась сейчас вокруг Алины.

– Со мной все в порядке, – в третий раз отчеканивает Алина, отчаявшись умерить пыл посетительницы. – Скажи, зачем ты приехала?

– А ты мне даже пройти не предложишь? – Тонкая ниточка идеально выщипанной брови взлетает вверх изумленной дугой. – Ладно, у меня и времени-то нет проходить. Тебя так долго не было, а мне еще назад добираться бог знает сколько. Завтра летим в Индию, представляешь? Я так давно хотела там побывать. Ой, мне тоже сделали уколы, как тебе. Ну, от всех этих страшных болезней, и все такое. Теперь буду учиться мыть фрукты кипяченой водой, а тебе уж, конечно, не привыкать. Хотя не знаю даже, удастся ли отведать экзотики: график необычайно плотный – Бомбей, Дели, Калькутта, Мадрас, потом две недели в Китае, и домой. И знаешь что, дорогая, мне кажется, тебе тоже пора возвращаться.

– С чего ты взяла? – Тон слишком равнодушный, слишком искусственный. «Я переигрываю. Она заметит. Перестань, глупое сердце! Не бейся так сильно! Она услышит. И чему ты, интересно, радуешься, глупое? Тому, что к тебе нежданно-негаданно пришла на помощь та, от кого ты эту помощь принимать не должна?»

– А ты разве хочешь остаться? – Гостья растерянно обводит взглядом лагерь. – По-моему, все это совершенно не для тебя.

Алина молчит. Возражать не может. Ее визави, как обычно, права. Девушке не по себе. Ей кажется, что ее читают, как раскрытую книгу.

– Вот что, милая, если тебя разочаровал мужчина, не стоит винить себя и пытаться убежать куда-нибудь подальше, надо продолжать жить, – и Алина еле сдерживает вздох облегчения.

«Мужчина, конечно, оказался так себе, но разочаровал меня вовсе не он, а ты полгода назад своим письмом, в котором написала, что Америка тебе теперь совсем не нужна. Я сделала все, чтобы опередить тебя, чтобы хотя бы какие-то твои мечты осуществились в моей жизни, чтобы ты смогла осознать, как я живу все эти годы, что чувствую. Но нет! Ты просто передумала, прекратила желать, позволила себе забыть о мечте и идти дальше с высоко поднятой головой. И передумала не тогда, когда рухнул мой брак и я могла бы спокойно вернуться домой, а тогда, когда я уже полгода надрывалась здесь, подписав этот идиотский контракт, чтобы только продолжать оставаться той, кем ты хотела стать».

Алина часто думала о том, каким образом эта женщина, которая так остро чувствовала ее настроение, что могла, будучи за многие тысячи километров, догадаться об охватившем Алину отчаянии, эта женщина, которая настолько верно знала и оценивала черты характера девушки, могла многие годы не видеть того, что было совершенно очевидным, того, что на самом деле занимало все помыслы Алины и являлось единственной настоящей причиной всех ее жизненных метаний. Сама Алина всегда находила этому только одно объяснение: объяснение элементарное и невероятно пугающее. «Просто она любит меня», – признавалась себе Алина и тут же задавала вопрос, на который не находила ответа: «Господи! Как может любить меня та, которую я так ненавижу?»

– Ненавижу! – неожиданно произносит она вслух.

– Да, я тоже вижу, – гостья отрывает взгляд от своего вместительного рюкзака, в котором увлеченно роется уже несколько минут. – Вижу, что знаменитые тропические ливни докатились наконец и до этой части Камеруна. Похоже, завтра здесь все же станет легче дышать. – Женщина смахивает с лица несколько крупных капель. – Так, мне надо поторопиться, а то тушь потечет.

«Не ври! Она – водостойкая».

– Куда же он запропастился?! Ну что за саквояж: карманов много, а толку ноль!

– Что ты ищешь?

– Сейчас увидишь. Помоги-ка! – Из сумки в руки Алины начинают бесконечной мелодией лететь ноты, мелькают страницы, в глазах рябит от знакомых названий: «Меланхолическая серенада» Чайковского, концерты Бетховена и Брамса, «Поэма» Шоссона. Алина не может отделаться от мысли, что вслед за кипой фуг и сонат чародейка выудит из своего «цилиндра» смычок, взмахнув им, словно волшебной палочкой, выудит у Алины из-за уха инструмент и заиграет, как всегда, божественно.

– Все не то, не то, не то, – ноты уже летят во все стороны.

– Знаешь, – Алина не может сдержать невольную улыбку, – классикам определенно не понравилось бы, как ты обращаешься с их творениями.

– Я уже сама классик. Вот. Нашла наконец, – она победно вытаскивает из очередного кармашка своего необъятного «ридикюля» белый конверт и протягивает его Алине: – Держи, а ноты давай скорее сюда, а то намокнут. Этого классики не переживут. Тьфу ты. Что за ерунду я говорю. Они и так уже...

– Что это? – Алина вертит в руках бумажку с цифрами и именем. «Скорее всего номер телефона какого-то Владимира».

– Это наш человек в Вашингтоне, – женщина утрамбовывает в рюкзак последние «симфонии» и подмигивает Алине. – Прилетишь туда. По приезде позвонишь ему, назовешься, он назначит встречу, отдашь ему свой паспорт на пару дней, а потом получишь назад с готовой российской визой.

– С липовой?

– С ума сошла! С настоящей, конечно! Да, еще тебе вручат билет на ближайший рейс до Москвы. И не беспокойся о гражданстве и контракте, с американцами договорятся.

– Не знала, что у тебя такие связи, – Алина готова сквозь землю провалиться от охватившего ее внезапно унижения.

– У меня? – Круглые глаза и искренняя невинность в голосе. – Что ты? Откуда? Это у поклонников классики.

– Понятно. А тебе не приходило в голову, что если бы я захотела вернуться, то сама нашла бы способ?

– Ты уже нашла отличный способ: завербовалась добровольцем в Корпус мира, только не думаю, что ты действительно хотела стать миссионером.

«Конечно же нет! Какой из меня миссионер! Я просто хотела досадить тебе, оставаясь американкой».

– Черт! Дождь усиливается.

– Скоро начнется настоящий потоп. – Голос у Алины спокойный, размеренный, абсолютно не вяжущийся с ее внутренним совершенно перевернутым состоянием.

– Ой, чуть не забыла! Подумать только! – Женщина снимает уже заброшенный за спину рюкзак, вновь лихорадочно переворачивает его содержимое, вытаскивает кошелек, вынимает оттуда купюры, протягивает Алине.

– Зачем это? Что мне с этим делать?

– Взять, дорогая, просто взять. Я ведь даже не поинтересовалась, есть ли у тебя средства добраться до Вашингтона.

– Мне здесь хорошо платят.

– Хорошо – понятие относительное.

«Да уж, твои гонорары мне и не снились!»