Горечь сердца (сборник)

– Он же ребёнок, он растёт. И потом, он не даром ест хлеб, он трудится, – пробовал вступиться за брата Пиня.

– Трудится… Скажите-ка…

– Зачем вы его всё время проклинаете?

– Вейз мир[11 - Вейз мир — Ой, Боже мой (идиш.).], – проклинаю?! Ну да, проклинаю. Но разве я прошу Бога меня слушать?

Твёрдой рукой вёл Копель бизнес. Твёрдой рукой вела Голда дом. Теперь Иосик понимал, что Пине тоже живётся в этом доме несладко, и ежедневно за столом Копель не отказывал себе в удовольствии напомнить зятю, что человек он без капитала. Лишь однажды Пиня не выдержал и взбунтовался.

– Я был илуем[12 - Илуй — исключительно одарённый ученик, достигший больших успехов в учении.], – закричал он, вскакивая с места и размахивая руками, – и именно такого зятя вы хотели. Теперь я тружусь от зари до зари, а вы ещё осмеливаетесь попрекать меня. Из Иосифа вы сделали мальчика на побегушках, а он должен учиться.

– Мальчик на побегушках в галантерейной лавке пять рублей в месяц получает, – неожиданно сказал Иосик. Это было его большой ошибкой. Голда буквально прожгла его взглядом.

Копель немного опешил от непривычного взрыва Пини. Он пожевал губами и спросил довольно спокойно:

– Зачем ему учиться? Да и кто будет платить за его учёбу? Я не собираюсь. Ты, словно враг, ждёшь нашего разорения. Достаточно и того, что он живёт в таком доме. Сыт, одет.

Если со словом «сыт» никто спорить не собирался, то слово «одет» было явно сказано сгоряча. Та одежда, в которой Пиня привёз Иосика, давно расползлась на части, превратилась в лохмотья. И мальчик теперь ходил в старой кофте Тайбель, подпоясав её верёвкой, а на ногах у него были её же старые туфли, каблуки у которых Копель собственноручно отпилил. Из прежней одежды у Иосика остался лишь потрёпанный картуз, который он плотно натягивал на остриженную и без пейсов голову.

– Нечего сказать, сокровище. Светило науки, – не преминула вставить Голда свои «пять копеек», скривившись так, словно укусила лимон. – А ты что вечно молчишь, корова ты этакая? – напустилась она на дочь. Тайбель вскинула на мать томные глаза, продолжая вяло жевать.

Громко заплакала маленькая Кейла. Иосик вскочил и, вытягивая вперёд шею, стараясь таким манером протолкнуть в желудок застрявший в пищеводе сухой кусок, побежал в соседнюю комнату качать кроватку. Пиня сразу остыл, как обычно, пригнул голову, словно у него на шее был тяжкий груз, словно он взвалил себе на плечи весь мир, освободив от этой ноши мифологических Атлантов, и молча сел на своё место.

Между тем Иосик укачивал девочку. Кейла тянула к нему свои маленькие ручонки и смеялась. Вошла Голда. Привычно недовольно взглянула на мальчика, не зная, к чему придраться. Кипевшая в ней неприязнь искала выхода.

– Ну, чего разгулял ребенка, болван? Отнеси лучше бутылочку на кухню. Не видишь, что ли?

Иосик взял бутылочку с остатками манной каши. Войдя в кухню, он оглянулся и, удостоверившись, что его никто не видит, стащил с бутылки резиновую соску и выпил остатки каши. От вкусовых ощущений он даже зажмурился. Манная каша казалась ему необыкновенно вкусной. «Когда вырасту, буду есть одну манную кашу, буду есть её каждый день», – мечтательно подумал мальчик. Он всунул палец в горлышко бутылки и попытался соскрести кашу с её внутренних стенок. За этим занятием его и застала Голда. Эта женщина, словно ищейка, не выпускала мальчика из своего поля внимания. Иосик тут же получил весомый подзатыльник:

– Маленькая дрянь, скверный мальчишка, ненасытный обжора, да чтоб тебя разнесло на части! Вег! Вег![13 - Вег! Вег! – Прочь! Прочь!]

Иосиф поднял плечи и втянул между ними голову.

Несмотря на противодействие тестя, Пиня купил для Иосика русский букварь. Мальчик носил его всегда с собой, заткнув за пояс под одеждой.

…Просыпался Харьков рано. Дребезжа по булыжной мостовой, катились подводы. Везли провизию. Кудахтали в клетках куры, гоготали гуси. Ссыпалось с подвод сено. Воробьи драчливыми шумными стаями слетались на оставленные лошадьми кучи навоза. Дворники в чёрных фартуках подбирали навоз большими совками, сваливали в углах дворов, в помойках.

Спешили по улицам фабричные рабочие и мастеровые в тёмных поддёвках, чёрных картузах, сапогах в гармошку. Прислуга в узких жакетках из плюша с кошёлками в руках отправлялась на рынок за провизией. Выглядывали из дверей лавочники, приказчики в длинных, до колен, рубахах-косоворотках, в суконных жилетках.

Позже выходила прогуливаться чистая публика – барышни с гувернантками, бонны с детьми. Дородные кормилицы из богатых семей, разодетые в яркие народные одежды, толкали впереди себя плетёные коляски с младенцами. Степенно проходили чиновники государственных служб в тёмно-синих сюртуках, отделанных серебряными пуговицами, в фуражках с кокардами. Пробегали гимназисты с твёрдыми ранцами за плечами.

Порой, оказавшись среди этой толпы, Иосик ещё сильнее чувствовал свою бедность и отчуждённость. Он убыстрял шаг, пальцами ног безуспешно пытался удержать спадающие, звонко хлопающие туфли. Прохожие провожали его насмешливым взглядом.

– Ну и чучело огородное, – слышал он вслед.

Постепенно Иосик приноровился выполнять работу быстрее. А уходя с поручениями, даже умудрялся посидеть четверть часа, разбирая слова из букваря. Он нашёл для этих занятий укромное, как ему казалось, место, нашёл случайно. Как-то проходя по мосту через Лопань в сторону Университетской горки, Иосик перегнулся через ажурные перила и посмотрел на воду. Вода струилась, завораживая, притягивая взгляд. И тут Иосик увидел место, которое ему вначале очень понравилось. Оно находилось у основания каменного моста. Мальчику показалось, что если он сядет, притулившись к белой каменной громаде, то станет совершенно незаметным для глаз прохожих.

Иосик спустился по тропинке, не придав значения тому факту, что она была хорошо протоптана. Это потом он понял, что по ней постоянно кто-нибудь спускался к воде – то руки помыть, то камешки покидать, то воды набрать, – нарушая тем самым его и так недолгое одиночество.

Тогда Иосиф стал отходить от моста в сторону. Берег для спуска в этом месте был неудобен, здесь разрослись кусты ивы, густая трава. Ветви приглушали звуки большого города, и Иосик испытывал удовольствие, даже какую-то негу от временного покоя, от того, что его никто не дёрнет за ухо, не обзовёт дрянью, от того, что он временно предоставлен самому себе. У ног плескалась беспокойная, всегда куда-то стремящаяся река, над головой небо. Он забыт, он свободен.

Иосик вытаскивал букварь, спрятанный под кофту, бережно разглаживал локтем обложку и погружался в мир букв, слогов, слов. Чтение казалось ему занятием совершенно фантастическим.

В один из дней, когда Иосик, затаившись, читал книгу, послышался шум раздвигаемых ветвей, и сквозь них протиснулись двое мальчиков. Один был светловолосый, высокого роста, худощавый, быстрый, ловкий. Второй – невысок, угловат. Уши его казались великоватыми для стриженой головы. На круглом конопатом лице выделялись задумчивые глаза. Мальчики подошли ближе. Иосик насторожился. Характер его был мирным, и драчливость была ему чужда.

Неожиданно высокий толкнул Иосика кулаком в бок, толкнул несильно, так, из озорства юности, но Иосик не удержался и кувыркнулся с обрубка дерева, на котором сидел, назад в траву. Ноги его, зацепившись, некоторое время торчали вверх. Одна из туфель, соскочив с ноги, отлетела в воду и скрылась. Мальчики зашлись в хохоте. Но Иосик быстро вскочил, аккуратно положил книгу на бревно и, наклонив голову, бросился на обидчика. Он ударил высокого головой в живот и сбил того с ног. Оба мальчика покатились по траве, дубася друг друга.

Стриженый в потасовке участия не принял. Он спокойно сел на бревно и открыл букварь. Иосик заволновался:

– Не трогай! – крикнул он и пропустил удар в нос.

Кровь хлынула на грудь. Высокий тут же остановился.

– Я не хотел, – виновато сказал он. – Извини.

Иосик молча спустился к реке, вымыл лицо, вытер руки о край кофты. Затем подошёл к бревну, решительно забрал книгу из рук стриженого.

– Читать учишься? – доброжелательно спросил мальчик. – Хочешь, помогу? Одному-то трудно.

– Я осенью в школу пойду, – угрюмо сказал Иосик.

– Меня Гришей зовут, – сказал мальчик, – а его Андреем.

Иосик молчал, глядя настороженно, ожидая подвоха.

– Помиримся, – сказал Андрей, протягивая ладонь. – Это я так, для разведки.

Иосик продолжал молчать, прижимая к груди книгу и не пожимая протянутую руку.

– У тебя есть товарищи? – спросил Гриша, вставая с бревна. Иосик метнул глазами по лицам обоих стоящих перед ним мальчиков и неопределённо дёрнул головой. Он был весь как сжатая пружина.

– Ну, вот и будем товарищами. Мы не драчливые, ты не думай.

– Одет ты как-то смешно, – протянул Андрей, разглядывая Иосика. И видя, что тот вновь напрягся, ожидая насмешек, быстро себя перебил: – Кто твои родители?

– У меня их нет.

– С кем же ты живёшь?

– С братом, его женой и её родителями.

– Бедные, наверное? – предположил Гриша.

– Да нет. У них магазин бакалейный.

– Придёшь сюда завтра?

– Не знаю, меня ведь послали покупки отнести. А я вот здесь засиделся, да ещё башмак утопил. Будет мне сейчас дома.