Дневник замужней женщины

В тот первый год совместного проживания я поняла, сколько во мне слабости, неуверенности, нерешительности, какой-то внутренней робости. «Я напрочь лишена способности противостоять злу? Я смиренно признала их силу, их первенство в моей жизни? Я для них пигалица, ничтожество? Я не такая как они, поэтому вся семья мужа дружно объединилась против меня в холодном неприятии?» – предполагала я.

«В семьях не бывает, чтобы без сучка и задоринки. Ты привыкнешь к ним», – убеждал меня Миша.

«Но если эти сучки ежедневные? А если я не хочу привыкать? Я замуж выходила, чтобы жить в этом аду? Для тебя такая жизнь привычна и приятна? Ты же обещал…» – горько возражала я, вспоминая счастливое лицо свекрови, когда Миша впервые повысил на меня голос. Я по наивности подумала тогда: «Чего больше в ее улыбке – глупости или фальши?» А она искренне радовалась!

Я не могла разобраться в себе, что уж говорить об остальных. Наверное, поэтому первое время была склонна искать несообразности в себе и в своем восприятии их жизни. Я анализировала причины своих слабостей, выискивала в себе недостатки. Я удивлялась самой себе: «Откуда эта бесконечная «сложность» и «неисчерпаемость» проявлений моего существа, неспособность к решительным действиям, откуда молчаливая покорная растерянность?» Интуитивно я понимала, что добрыми делами и честностью мне не справиться с этим семейством, а иначе я жить не умела. Я знала, что с разными людьми человек должен вести себя неодинаково, но у меня не получалось расстаться с тактом, добротой и мягкостью. Они во мне были неистребимы.

– Как в Мише пороки, – усмехнулась я. – У меня есть подруга. Она тоже не сразу распознала семейку своего мужа. Мы же, выходя замуж, как правило, не знакомимся с бытом своих будущих родственников, знаем только его парадную сторону. Как котов в мешке их себе в нагрузку получаем. Так вот, ее благоверный как, бывало, разживется бутылкой, так в доме дым коромыслом. Дружки со всей улицы сбегались, да еще командовали ею, мол, огурчиков тащи баба, яичницу жарь. И все с глупыми ухмылками, пошлыми шуточками и жестами. Возмутительно с ней обращались. А она из интеллигентной семьи. Долго терпела. А как-то схватила огромный дрын и давай их охаживать и матом поливать. Выставила всех самым грубым образом. Вмиг отвадила.

– Я не допускала непарламентских выражений. Язык не поворачивался произносить гадкие слова.

– С подобными людьми надо говорить на их языке, иначе не поймут. Алинка тоже не умела и не хотела. Достали. Пришлось ради семьи один раз переступить через себя. Прости, я отвлеклась, продолжай.

– Бремя всех этих ненужных эмоций выводило меня из себя, я жутко уставала, но настраивала себя: «Уж год я как-нибудь потерплю. Стрессы, заканчивающиеся победой не вредны».

Когда моя жизнь зависела только от меня, все было просто и ясно, я всегда побеждала. Я отлично кончила школу, университет. Имела неплохие спортивные успехи. Я считала себя уверенным человеком с точным расчетом целей и средств. А в чужой семье оказалась неспособной даже отвести от себя незаслуженные обвинения, потому что меня не слушали, игнорировали. На меня наседали, а Миша не защищал. Я давала сбить себя с толку, направляла свои мысли в сторону оправдания мужа. Мне хотелось видеть в нем союзника. Как бы не так! Сподобится он! Я, видно, ждала от него слишком многого.

– Если есть повод поиздеваться над более слабым, почему бы не воспользоваться им, – ехидно хмыкнула я в адрес обидчиков Маши. – Да… не встретила ты понимания. Расклад сил «на геополитической карте» Мишиной семьи был не в твою пользу. И центром, «мировым жандармом» в их «схватках» являлась его мамаша. И что делили?

– Мои опасения стали быстро оправдываться. Жизнь подбрасывала все новые и новые неприятные сюрпризы. Не укладывалось в моей голове странное поведение Мишиной мамы, не вязалось оно с моим понятием о семейной жизни. Я меньше всего хотела бы мешать ей жить, но она сама не отпускала нас. Я не могла взять в толк – почему, а Миша не хотел мне объяснять. В общем, надолго я заблудилась в лабиринтах их семейных передряг. Нейтральная позиция не спасала.

– В жизни всегда больше вопросов, чем ответов, – вздохнула я.

– С моей точки зрения я вела себя с ними правильно и не представляла, к чему во мне можно было цепляться. Оказывается, можно просто оговаривать, лепить из лжи какой угодно образ за моей спиной, тщательно подготавливать и настраивать всех на неуважительное отношение. Я была наивна, прямолинейна, честна и откровенна в своих делах и мыслях. А открытый человек – отличная мишень. Зависть и злоба порождают беспамятство на чужие, добрые дела. Свекровь бесило мое трудолюбие, моя искренность. Она ненавидела все хорошее во мне, оно было укором ей и ее семье. Моя честность была им как яркий свет для больных глаз или громкий стук при головной боли. Свекровь умудрялась вменять мне в вину даже мою заботливость. Я удивлялась ее грубости, резкости, неумению находить простой выход, стремлению делать «из мухи слона».

Я рассказывала свекрови, что за всю жизнь не слышала, чтобы в моей семье кто-либо повысил голос, неуважительно о ком-то высказался, потому что считалось, что люди должны радовать друг друга. И если с соседом случалась беда, отринув все мелкие обиды, которые когда-то претерпели от него, не считаясь ни с чем, помогали, выручали. Я надеялась, что она поймет меня. Просила объяснить причины их ссор, ведь серьезных поводов к ним я не видела. Но мое недоумение и сочувствие к проблемам в их жизни тоже бесило свекровь. Она не отвечала, а только мстительно улыбалась. Я угадывала низость окружающей меня семьи, но не руководствовалась этим в своем к ним отношении. Не умела и не хотела. Я желала помочь им выбраться из капкана собственных заблуждений. А свекровь лишь исхитрялась и ловчила, чтобы посильнее меня ужалить. И если она убеждалась, что ее ядовитые стрелы попали в цель, в глазах ее поблескивала злобно-радостная внимательность.

Я считала, что любовь и забота в семье должны быть чем-то само собой разумеющимся, а их отсутствие – странным, нелепым отклонением от нормы. Здесь же все обстояло совсем иначе: каждый искал себе выгоду в этом неизбежном совместном проживании. Совершая по отношению друг к другу дурные поступки, родственники будто бы старались что-то внутри себя то ли обезболить, то ли усмирить. При этом в их глазах светилось бесстыдное торжество победы.

А Миша стал их копировать даже по отношению ко мне. Мои короткие, спокойные, обоснованные фразы только распаляли его. Он кричал до тех пор, пока я не разволнуюсь, и не начну обвинять его в бессердечии и нелогичности. Уйти я не могла. Я занималась домашними делами, а он долбил, долбил… «Все они одного поля ягода», – поняла я.

У Миши на все мои слова был один ответ: «Только идиот всегда прав». На что я объясняла ему, что если я хоть на одну десятую процента сомневаюсь в своем мнении, то замолкаю. Но когда я абсолютно уверена в своей правоте, то отстаиваю свою позицию и, естественно, выигрываю. И идиотизм тут вовсе не причем. Но мои доводы он не принимал, даже не пытаясь опровергнуть, и только иронизировал: «У тебя на все есть объяснение, даже на то, на что у тебя не спрашивают».

Это теперь я понимаю, что Миша был непорядочным, а тогда я считала, что он не может остановиться, потому что больной, нервный, а лежачего не бьют. Мне было обидно, но я все прощала ему, и после их затяжных изматывающих ссор достаточно быстро отходила, хотя на душе было горько и гадко. Я многократно пыталась разобраться и в причинах наших с ним ссор, чтобы они не повторялись. Но муж не желал выяснять, и получалось, что для него они не существовали. Боль обид была только у меня и, значит, по его выходило, что это я капризная. Он хотел жить легко и просто, оставляя последствия разборок тому, кого они трогали – мне, а ссоры тем, кому они были нужны – ему и матери. Ссоры, начатые его родней, он забывал мгновенно (Я не злопамятный!), а мои мелкие замечания или упреки помнил долго.

– Глупые намеки и необоснованные упреки – семейные пороки, – усмехнулась я.

– Ты когда-то советовала мне: «Больше хвали мужа». Но мать до того захвалила сына, что он ушел от реального восприятия самого себя. У него абсолютно отсутствовало критическое и ироническое отношение к своим достоинствам и недостаткам. Это уже граничило с глупостью! Ты не представляешь, как он с ума сходил от радости, когда мать называла его неотразимым красавчиком, восторженно воспевая его прелести. У меня глаза на лоб подскакивали от удивления, когда перед зеркалом муж, меняя позы, исходил слюнями и млел. Мой брат несравненно красивее, но моя мать не позволяла говорить на эту тему, чтобы не испортить его характер, чтобы у него были другие приоритеты, чтобы он не растерялся в жизни и не расплескал свои главные таланты. А как Миша расхваливал свои успехи! Каким бы он был, если бы занял высокий пост? Это и есть звездная болезнь? Самовлюбленность, не способствовала его пониманию того, что многие люди умней, удачливее, интеллигентнее и порядочнее в конце концов… Насчет порядочности помолчу. Не стоит поднимать эту тему, душу рвать.

Постоянно внушая сыну, что он больной, мать воспитала в нем неуверенность, в том числе и в мужских качествах. Она направляла его по пути ревности и приводила к мысли заранее мстить жене за возможные прегрешения на почве физической неудовлетворенности. Этим она убивала двух зайцев одновременно: мстила невестке и добивалась, чтобы сын любил только ее – готовую, защищая его, отдать за него свою жизнь.

Позже я поняла, что это были только слова, на деле его мать радела только о себе. Моя подруга, только раз побывав у меня в гостях, заметила: «Римская волчица», защищая свое потомства, может всех убить, а твоя свекровь ради себя готова кого угодно уничтожить. Вот подлое чертово семя! Из их окна даже солнце кажется неживым».

Было много странных, необъяснимых с моей точки зрения моментов в поведении семьи мужа, но я старалась не задерживать на них своего внимания. Даже вспомнив, пыталась не придавать им значения, изгоняя, стирая их из своей памяти, игнорируя, хотя полностью никогда не удавалось этого сделать.

– Ты не могла нравиться этой семье, потому что слишком отличалась от них. Они понимали, что делали плохо и нарочно изводили тебя. Такие люди грубостью прикрываются от таких наивных умников и праведников как ты, специально хамят, подавляя чужую индивидуальность, говорят слова, противоречащие здравому смыслу, чтобы обидеть, разозлить, вывести из равновесия, а потом тебя же обвинить в плохом поведении. К сожалению, наглые всегда получают больше, чем умные. Такова проза жизни, – рассудительно заметила я.

– Я тоже далеко небезупречна, но я поступаю правильно, даже когда меня никто не видит. Характер такой. Мне трудно жить, пока не расставлю все акценты, все точки над «и». Но в этой семье у меня ничего не получалось. Свекровь превратно трактовала мой характер, искала подтексты в моих словах, ожидала пакостей, и тем возвышалась в своих глазах, выказывая мне свое презрение. А тут еще соседка ее подзуживала: «Что-то слишком уж твоя невестка правильная. Не следует слишком уповать на ее доброту. Помяни мое слово – преподнесет она тебе сюрприз, гадость какую-нибудь сделает. Она себя еще покажет!» После этих слов, наверное, у свекрови еще большее недоверие ко мне закрадывалось.

Так открылась мне трагическая подоплека жизни в большой чужой семье. «Наука и техника шагают вперед семимильными шагами», а люди, как и прежде, часто злые и мелочные. И проблемы у них те же, что и много сотен лет назад… Получается, что законы, по которым развиваются отношения в семье, остаются по сути дела те же? Почему свекровь раздражает то, что должно трогать, радовать, располагать к себе?» – недоумевала я, пытаясь осмыслить побудительные мотивы ее поведения.

Примечательно, что бесполезные, непродуктивные скандалы развивались у них по одному и тому же сценарию. Семью лихорадило. Каждый из них не хотел сознаться, что неправ, что ошибался. И начиналась игра, состоящая в том, чтобы любым способом – криком до хрипоты, язвительностью, давлением на самолюбие и ложью – доказать другим свою невиновность, выбелить себя. Малейшее недовольство разрасталось как на дрожжах в яростное раздражение и требовало выхода. Они раздували самые пустяковые события, многократно усиливая их, без всяких на то оснований, придавая им максимум значительности, одновременно гася даже отзвуки самых хороших дел, сводя их на нет, чтобы никто не обратил на них внимания, а подчас и вовсе опорочивая их. Они постоянно видели какие-то заговоры там, где их и быть не могло. Возникал камнепад бестолковых страстей. Добавь к этому то, что каждый сам взвинчивал себя до прямых нападок, а винил во всем собеседника. Они доходили в своих обвинениях до абсурда, но все равно считали подобное поведение в порядке вещей. Каждый упивался раздражением другого.

Миша хоть и проявлял в спорах чудеса находчивости, но погасить их не мог. Он часто и сам не умел вовремя остановиться. Иногда, при всей своей категоричности, его слова вносили в их спор неопределенность. Это надо же было так уметь! И он наслаждался произведенным эффектом. Вот, мол, какой я умный! Случалось, что напротив становился колючим, грубостью сводил на нет любые аргументы оппонента, позволял себе нехорошо иронизировать, говорил с родней резко, громко, убежденно, как с ровесниками. Не воздерживался от гадких упреков, даже когда дело выеденного яйца не стоило, и с самым невинным видом говорил чудовищные, противоестественные, шокирующие меня вещи. Миша не умел и не хотел разбираться в частностях, не делал доброжелательных оценок. «Он с детства привык воевать подобным методом? Годами вырабатывал эту тактику боя или только теперь перенял ее у матери? Отцу его тоже крепко доставалось в этой «милой» семейке. Работал из последних сил. До донышка израсходовался. Не зря рано ушел из жизни, – думала я, и каждый раз наивно успокаивала себя высокопарной фразой: «Избранники Богов уходят молодыми».

Мать с готовностью взвинчивалась, поддакивая сыну. Она искала в нем верного союзника в борьбе против остальных, и, конечно, находила. Он как коршун бросался на любого, кто будто бы пытался ее обидеть. А эта мама сама кого захочет с удовольствием обидит. И разворачивалась очередная баталия. Жестоко ссорились. У каждого была своя правда и каждый бескомпромиссно ее отстаивал. «Странные, несуразные люди. Вместо того, чтобы поговорить по душам, копят обиды, накручивают себя, а потом желчь изливают друг на друга. Одно цепляется за другое и уже не остановить шквала незаслуженных, необоснованных упреков и не вспомнить с чего начиналась ссора», – думала я тоскливо.

Мать считала, что «разминки» между близкими людьми не задевают душу, только снимают раздражение и усталость. «Так почему же ближе к ночи все они начинают пить лекарство? Кому и зачем нужны эти скандалы? И почему они с каждой минутой становятся все громче, оскорбления разят все страшнее. Родственники не сдерживают свой гнев, быстро срываются на крик, бранные слова и вопли сменяют друг друга. И не похоже, чтобы их раздражение хоть немного смягчалось или стихало», – размышляла я. Мне казалось, спорам не будет конца, хотелось любым способом их остановить. Но благоразумие требовало от меня терпеть. Я не видела другого способа прекратить их «выступления», кроме как дождаться, когда его участники сами выдохнутся.

«Как же измучили Машу ссоры, если до сих пор, вспоминая их, она из души выплескивает столько боли!» – молча сочувствовала я подруге.

– В ссорах его мать то поддерживала сына, то поддакивала дочкам или сестрам, и невозможно было понять, на чьей она стороне. Двурушничество какое-то! И Миша, защищая кого-нибудь из семьи, находил у других уязвимые места. Он шел напролом, бил прямой наводкой, делал выпад за выпадом, пока не брал верх. Как говорят, носом землю рыл, чтобы доказать свою, якобы, правоту. Ему нравилось побеждать! И за ним это стало водиться все чаще и чаще, даже в разговорах со мной. А я просила об одном: «Не выстреливай грубостями, сначала подумай, стоит ли это делать?»

«Ты готов себя выставить каким угодно гадким, только ради того, чтобы за тобой осталась, пусть даже неумное и нечестное, но последнее слово? – удивлялась я. – Плохой характер побеждает в тебе разум?» Этими жесткими словами я пыталась остановить нелогичные тирады мужа.

«У любящих людей в ссорах тоже случается злость и раздражение, но это не перечеркивает их отношения друг к другу», – утверждал Миша.

«Если этот ад не каждый день и если после ссор наступает взаимопонимание и удовлетворение. А у нас их нет. Я живу в ситуации постоянного нервного напряжения. Ежедневные цейтноты и микрострессы губят мое здоровье, – возражала я. – Тебя это не волнует?»

– Да, многое я отдала бы, чтобы увидеть, как Мишка разговаривает со своим начальником. Может, он там агнец божий? От Инны я слышала, что умение получать удовольствие от разногласий – ключ к семейному счастью. Только споры – одно, а ссоры – это совсем другое. Ее бы в твою гоп-компанию! Она была бы там на высоте, – прошлась я по нашей сокурснице.

А Мария продолжила рассказ:

– Я доказывала Мише свою точку зрения, но он, согласившись со мной, прекращал разговор лишь за тем, чтобы завтра опять-таки вернуться к своему мнении, вернее, к мнению матери. Свое, как я поняла много позже, он так и не научился вырабатывать. Мне хотелось поговорить с мужем, держась за руки, как в студенческие годы. Я так уставала от постоянных бурь и мелких пошлых страстей его беспокойного семейства! Я считала, что худой мир всегда лучше доброй ссоры. «Если можно не воевать, нужно не воевать», – один из принципов христианской жизни. И не надоедает им соседей развлекать?» – удивлялась я. В чем я находила отдушину? Что было той защитной стеной, за которую я пряталась, старалась выжить морально и духовно? Только надежда на лучшее будущее.

Я говорила мужу: «Я отказываюсь углубляться в суть ваших ссор, меня уже не волнует, кто из вас прав, кто виноват. Я хочу ограничиться рассуждениями, необходимыми для того, чтобы доказать твоей семье, что наше с ними дальнейшее совместное проживание невозможно, что наиболее справедливым по отношению к нам было бы признать за нами право выбирать. Один не воздержан, потому что молод и неопытен, другие – потому что стары и болезненны. Напрашивается единственно разумный вывод, приводящий к разрешению всех проблем сразу – жить нам в общежитии. Но Миша не хотел уходить от матери. Его все устраивало. А на мои просьбы он насмешливо отвечал: «Ну как же, у тебя же все заранее запланировано и рассчитано на ближайшие десять лет!»

Я не понимала мужа. Об отдельно проживании мечтает всякая молодая семья. У нас не было возможности спокойно уединиться, мы разучились быть ласковыми, но я еще верила, что если мы будем жить самостоятельно, Миша станет прежним, каким был в университете. «Ведь в нем эта странная, неприятная неуверенность раньше никогда не проявлялась, ее не было в его характере. Он изменится к лучшему! Придет время, и для нас взойдет солнце!» – внушала я себе. Ведь я тогда была права? – спросила меня Маша.

– Что я думаю по этому поводу? Ой ли! Даже при моей манере пытаться все слова и ситуации подвергать положительному анализу, я должна признать, что согласилась бы с тобой, только при одном условии: если бы вы переехали в другой город, пока гнилая обстановка этой семьи не захватила Мишу полностью. Иначе, даже получив отдельную квартиру, он не избавится от влияния матери и твоя жизнь останется невыносимой. Насолить вам она успеет много… а вот доброты от тебя так и не наберется. Нужна она ей, как в бане пулемет. Подобное, к сожалению, случается в семьях не так уж редко. Такие особи, как твоя свекровь, не понимают, что главная ценность для любого человека – это его жизнь, а единственное чудо, которое хотелось бы ему иметь – это любовь. Для них эти простые истины – словесная шелуха, – категорично ответила я на прямой вопрос подруги.

Маша грустным кивком подтвердила мои слова.

– Я долго молчала, но со временем успокоительные импровизации внутри меня стали терять легкость. Мне самой надоела покорная осторожность глупой овечки. Нескончаемые скандалы и следующие за ними стенания, в конце концов, сломили мое терпение. Я не выдержала и с отважным простодушием молодых лет встряла в их ссору и спокойно выложила все, что о них думаю. Свекровь, слушая меня, самодовольно улыбалась простоте и наивности своей ученой невестки, и насмешливая складка сохранялась в уголках ее губ до тех пор, пока ей вдруг не дошло, что она может лишиться объекта для издевательств. И она встала на дыбы. Помимо тайной борьбы против меня – о которой я долго не догадывалась – она повела еще и открытую.

В кои веки я позволила себе момент откровения и естественно потерпела полную неудачу. Пробный камешек только вызвал проявление взаимного внутреннего ожесточения. А чего я ожидала, на что надеялась? Думала, переверну у них все кверху дном, выплывет правда и все сразу изменится? Целоваться со мной полезут? На кой им моя правда?.. Конечно, разразился дикий скандал, который продолжался три часа кряду. Меня будто уронили затылком на холодный бетонный пол и хлестали, хлестали словами, не давая одуматься и подняться. Я потом долго не могла отделаться от чувства вины за свою несдержанность. Перед сном я попыталась с Мишей объясниться. Но он выхватывал из нашего с ним разговора лишь фразы, дополняющие или подтверждающие знания, которыми он уже располагал в беседах с матерью. Миша признавал мои утверждения справедливыми, но только в той степени, в какой они не наносили вреда и подкрепляли достоверность его положений, тех, что крепко сидели в нем, может быть вдолбленные матерью еще в детстве. Он их затвердил и не позволял себе ни на шаг от них отступать. Остальные как бы просеивал сквозь редкое сито маминых мнений. Не задерживались мои главные слова в его голове. Откуда было взяться сложным конструктивным диалогам, терпеливым подробным разъяснениям любого вопроса, если Миша как робот, был четко запрограммирован на определенную форму поведения, отторгающую любую другую, пусть даже очень хорошую и правильную с моей точки зрения? И с ним я должна была соотносить свои действия?

Мать вбила ему в голову, что любая критика в ее адрес – заведомая ложь, а всякое предложение жены надо отвергать и делать по-своему, точнее, по ее. Бывало, я попрошу Мишу что-либо объяснить в его поведении, а он машинально оттарабанит мне что-то в ответ без всякого выражения, не вдумываясь в смысл сказанного, и все. А я потом удивляюсь, почему это он отказывает мне в том, на что я вправе рассчитывать?

Миша не понимал, что ругань в семье шокирует, мучает меня, ведь для него она была нормальной, естественной составляющей родной среды обитания. Он даже шутил, что бранные слова в определенных условиях обретают неожиданную нежность, с чем я категорически не соглашалась. Я видела, что его матери нравится находиться в состоянии постоянного конфликта. Мол, хочу вспылить – вспылю, хочу оболгать – пожалуйста! Я такая! И остальные вольно или невольно втягивались. Порядочный человек, похоже, казался им нелепым уже потому, что пренебрегает бессчетными, мелкими возможностями сподличать, досадить, поиздеваться.

Элементарная забота об удовлетворении своих гадких желаний толкает их на низкие поступки гораздо чаще, чем я могла бы представить, исходя из общепринятых понятий о мелко непорядочных людях. Наверное, поэтому никакого сочувствия в лице мужа я к себе не обнаруживала, когда он, не смущаясь, на следующий день заявлял, что я не права, хотя ночью на эту же тему говорил противоположное. Он еще умудрялся обижаться и возмущаться, если я поражалась отсутствию в нем твердых принципов и морального стержня. Доведись мне снова, я бы…

– Прыгнула бы выше головы? – усмехнулась я сочувственно.

– Не лишним будет сказать несколько слов и про то, что когда я заводила разговор о том, как издевается надо мной его семья, пока он отсутствует, Миша отворачивался, давая понять бесперспективность дальнейших прений. Не докажешь же ему, что даже любящие родители могут ошибаться не реже, чем безразличные. Я говорила впустую. Он твердо стоял на страже интересов своих родственников, не считался с моим мнением, и даже вменял мне в вину семейные разногласия. Видит бог, я не могла быть генератором их ссор. С чего это вдруг им стало требоваться мое присутствие или одобрение, чтобы начать ругаться? Для этого им любой предлог, не продиктованный здравым смыслом, был хорош.

Я недоумевала: «Почему Миша себя так вознес?» И предположила, что, наверное, с детства часто обижаемый детьми, униженный бедностью, постоянным давлением матери, он привык разговаривать лишь с самим собой, жалея себя, критически не анализируя свои мысли, не противореча себе, что приводило к признанию за собой правоты, непогрешимости своих решений. Это, в свою очередь, приучило игнорировать и не принимать во внимание чужое мнение. А теперь, выучившись и повзрослев, он стал требовать сатисфакции. Но диктат матери так и не смог превозмочь.