Дневник замужней женщины

В деревне я и словами, и физическим воздействием смело защищала подруг от приставучих мальчишек. Доставалось им от меня! Только других защищала? Нет, и себя тоже. Помнится, тогда, у сельского клуба я спустила с лестницы шофера… Напади Василий на меня открыто, я бы сумела за себя постоять, я бы защищалась из последних сил, зубами бы его рвала, а он подло, спящую… Убить? «Желание убить еще не преступление», – сказала Агата Кристи устами частного бельгийского сыщика Пуаро. Но ведь надо же как-то наказать… Мысли и дела – не одно и то же… Как же быть? Хожу по кругу… Сколько еще подобных вопросов мне придется разрешить, пока я, наконец-то, повзрослею и поумнею! Смогу ли все их одолеть?»

«Лежит это грубое животное в двух шагах от меня. Ничего его не волнует, не беспокоит. «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить»? Что хочу, то и ворочу? Хочу пью, курю, хочу… И ведь ничего не предвещало… Развесила уши… Как низко он пал! Гадкий, противный. Сволочь! Ненавижу! Подонок! А еще претендовал на наставничество, учил жить. Думает, завоевал, заставил быть его собственностью, наверное, доволен, что хоть и предосудительным, подлым способом, но добился своего? Нет, промахнулся. Не выйдет!

Для него такое поведение привычно? Разве счастливым насильно можно сделать? Человек способен творить страшные вещи без особой на то причины, не отдавая себе отчета в содеянном? Захотел – и всё? Это что-то звериное?.. Вряд ли тут присутствовало состояние аффекта. Это что-то другое, преднамеренное, продуманное. Да человек ли он, если так безоглядно и кощунственно… Мама спросила бы: «Кому он обязан такому бесчувствию? Семье, улице?» Как бы она поступила на моем месте?.. Ни ей, ни бабушке я не смогу рассказать о своем позоре. Мама на прощание пригрозила Василию то ли в шутку, то ли вполне серьезно: «Ты за Галю в ответе. Случись что, отец посадит тебя, а я голову тебе оторву». Напугала! Они верили, что их ученик не позволит… А он уже три года, как вне школы и другую марку держит, другой ветер «студит ему виски».

В адрес насильника с онемевших губ, сведенных судорогой обиды, просились резкие слова, но горло перехватывали горькие спазмы. Гале вспомнилась ее давняя перепалка с Василием:

– Я не люблю тебя.

– Моей любви на двоих хватит, – доказывал он величайшую из глупостей.

– Сомневаюсь в подлинности твоих чувств. Слишком легко говоришь красивые слова. Пустобрех… Уйди. Я план на сегодня по задачам еще не выполнила. И вообще забудь о моей детской влюбленности, как забыл ты о многих своих увлечениях.

А еще вспомнила она то, что послужило поводом к их окончательному разрыву. Василий съездил в отпуск к матери в Грузию и вернулся оттуда другим человеком. Он с восторгом рассказывал, как местные ребята говорили, что русская девушка для них как пластинка: поиграем на одной стороне… «И ты не защитил наших девушек?! – бросилась я на Василия с кулаками. – Я тоже русская! Если бы ты попытался оскорбить их девушку, тебе бы так досталось! Ты на всю жизнь запомнил бы, что такое уважение к грузинской женщине. Как нас могут уважать мужчины других национальностей, если свои, русские, не уважают и не ценят?! Видно, у тебя без тумаков даже простые вещи в голове не задерживаются… Ты и в Грузии нашел подонков, не способных понять нашей женской добросердечности, тех, которые доверчивость и жертвенность принимают за распущенность. Собственно… свинья везде грязь найдет. А еще умным в школе считался!

Влюбившись в меня, ты многого достиг в понимании физики и математики, но не изменил своей «закваски», своей пошлой сути, заложенной улицей. После школы твоими друзьями стала кучка отпетых непутевых недоумков. С ними ты окончательно превратился в дебила, в примитивного мужлана. Ни математика, ни музыка не сделали тебя человеком. Они – прикрытие, красивый панцирь на твоей гнилой душонке. Я таких как ты к себе на пушечный выстрел не подпускаю».

Мне казалось, что после моих жестоких слов Василий задумается над тем, как и чем живет, изменит круг друзей. И когда он снова стал готовиться к поступлению в университет, я порадовалась за него. А он затаился… и отомстил мне за нелюбовь. На лице беззаботная улыбка, а внутри, оказывается, он злой и мстительный? Что для него жизнь? Интересная игра, в которой он использует и не щадит партнеров? Ему важно несмотря ни на что вести в своей игре?»

Галя встала. Подошла к окну. Первые лучи солнца вяло нашаривали рваные облака, стоящие на уровне восемнадцатого этажа. «Они где-то подо мной. Странная картина. Небо с землей поменялось? Нет, это я в ловушке облаков… И у меня в жизни все перевернулось с ног на голову. Осталось броситься в эти облака, чтобы не наводнять мир обидами… А мечтала взлететь, воспарить… Вчера вошла сюда одним человеком, а выйду другим.

Вот так Василий доказал мне свою любовь? Вот из каких гадких моментов, оказывается, состоит жизнь! Как осознать и пережить случившееся? Боже мой! Чем снять тяжесть с сердца? Как поскорее перевернуть эту жутко гадкую страницу?.. Что ж, эту часть жизни я проиграла. Не сорвать бы поступление. Нет, я сильная! Не сдамся. Я запрячу разочарование и обиды в самый дальний угол души, а дальше вожжи в натяг буду держать. Здесь все будет зависеть только от меня и моих знаний. Нет в жизни ничего такого, чего бы ни перенес человек, оставаясь при этом достойным. Все пройдет. И эта душевная боль тоже».

Решение созрело быстро и закрепилось прочно. «Я буду всеми силами сопротивляться чувству отчаяния. Разве жизнь окончена? Разве впереди не будет ничего хорошего? Будет, если поступлю», – сказала сама себе Галя.

Валера спасовал, решил ехать поступать в Киев. Василий зло потребовал ответа:

– Говори, не ходи вокруг да около. Между друзьями не должно быть недомолвок. Брось тень на плетень наводить. Струсил? Меня решил бросить? Сознавайся.

Истинной причины Галя от Валеры не стала дознаваться, а сам он сказал ей: «Сматываю удочки – и точка». На прощанье он грустно заглянул ей в глаза и вручил свой пропуск на подготовительные курсы. Она, еще не понимая ценности подарка, шутливо его поблагодарила, мол, по гроб жизни буду обязана. За три недели тех занятий Галя поняла в математике и в физике столько, сколько не смогла осознать в деревне за годы учебы. Замечательные педагоги упорядочили ее неплохие знания. И она, с присущей ей тщательностью, старалась разобраться и быстро сориентироваться во всем, что преподносилось на курсах. А вечерами она передавала полученные знания своим подругам, тем самым закрепляя их в своей памяти.

На контрольной Галя сработала безукоризненно. А на устных экзаменах им всем помогло то, что перед тем, как зайти в аудиторию, Галя в коридоре опрашивала каждого, уже сдавшего. Оказалось, члены комиссии требуют мгновенно чертить графики любых функций, а в школе они их только по точкам строили. Так требовал учитель. Мигом освоили. Экзамены прошли уверенно и успешно. На основных дисциплинах Галя набрала два лишних балла. Ей после третьего экзамена сказали: «Вы поступили».

С немецким языком Галя помогла Василию тем, что все три дня перед экзаменом заставляла вслед за собой повторять текст его биографии. Она считала, что у абитуриента, имеющего три года рабочего стажа другого не спросят. С переводом текста со словарем он сам мог справиться. И вдруг Василий получает пятерку, а она тройку. Галя в шоке. Спросила:

– Везение? Случайность?

Василий ответил самодовольно:

– Понравился экзаменаторше. Я же мужчина!

Галю задело его бахвальство, но она гордо промолчала. А через три дня она стояла у стенда зачисленных с глупым, беспредельно счастливым лицом. Боялась, что сердце от радости разорвется. Спасло то, что очень устала. Не было сил даже на положительные эмоции. А еще ее больно резали по сердцу широкие черные полосы в списках абитуриентов, скрывающие фамилии провалившихся.

Лена и Лариса поступили на теоретическое отделение, а Галя с Василием на прикладное. Поселили девочек в разных комнатах на разных этажах главного здания, а Василия в пятиэтажном мужском корпусе.

Начались занятия. И вот тут-то с Галей стало происходить странное и непредвиденное: тошнота, рвота, головокружение, обмороки. Чувствовала она себя прескверно. Первую неделю предположила отравление, потом испугалась. В ней сумрачно заворошилось беспокойство, и она сгорбилась под тяжестью медленно надвигающегося предчувствия. Еще неделю промучилась в неведении. Неопределенность камнем давила на сердце. Мысль о предполагаемой трагедии ни на минуту не покидала ее. Какая там учеба! Все плыло перед глазами. Прекрасные лекции не усваивались, удивительные педагоги не радовали, на праздничные мероприятия не ходила. Догадка уже граничила с уверенностью. Но так хотелось надеяться… Напрасно. Галя пронзительно ощутила свою беспомощность. Она почувствовала себя насекомым, не на смерть раздавленным грубым башмаком, и окончательно сникла. «Насколько я могу судить, в этом смысле я не представляю собой исключение из общего правила: у всех наших родственниц был жуткий токсикоз, и мое состояние здоровья сослужит мне в учебе плохую службу», – тоскливо рассуждала Галя.

И на самом деле всё у нее пошло из рук вон плохо. Затруднения и проблемы обступали со всех сторон. Ее нещадно рвало, она жутко страдала от голода и на глазах худела. Засиживалась над книгами допоздна, но науки не шли в голову. Чтобы заснуть, она бродила по коридорам до полного изнеможения с единственной мыслью: «Зачем мне терпеть такие мучения? Сносить их ради появления на свет желанного ребенка – это было бы естественно, но рожать от нелюбимого человека… А как же учеба?»

Снова и снова она задавалась вопросом: «Почему Василий так поступил? Что подвигло его?.. Представился шанс уломать строптивую? А нравственные принципы, которым учили в школе, а жалость? Понимал ли он, что уничтожает мою судьбу или мыслил по старинке – «стерпится – слюбится»? Наверное, верил в свою непотопляемость… Что ему терзания оскорбленной, униженной девчонки? Сам-то живет припеваючи, в собственное удовольствие. Ни моральных, ни физических страданий не испытывает. Его колхозное «авось пронесет» сыграло свою роль? Какое он имел право распоряжаться мной? Может, он многое видит совсем иначе, чем я или просто не хочет ничего замечать?

Раньше я не углублялась в причины его поведения, потому что не собиралась иметь с ним серьезных отношений, а он беспрестанно говорил о нашем совместном будущем. За такого выходить замуж? Он же всю жизнь испоганит. Он дурак? Негодяй? Сердце у него слепое, а не глаза. И цена его слов – полушка в праздничный день… А я вот так, «за здорово живешь», теперь калечу свою жизнь. Непредсказуемый человек бывает интересен. Но не в этом случае. От Василия можно ждать только каверз и ловушек. Он относится ко всему легко в силу плохого воспитания или беспечность – его врожденное качество? Говорят, бессилен разум, не способный доказать очевидные вещи человеку, который не желает их понять».

В голове Гали и на занятиях кружились клочки ускользающих, растекающихся, мрачных мыслей. «Эх, думала, что с поступлением в университет что-то красивое, серьезное и очень важное войдет в мою жизнь, а из-за этого гада у меня плоская, жестокая обыденность! Всё против меня. Кругом одни минусы». Она с предельной ясностью ощущала весь ужас и безнадежность своего положения. «Вот он тупик, вот он прыжок в неизвестность… Боже мой! Я еще не знаю, что такое первая любовь! Я ждала ее прихода, как праздник, как великое счастье. Она еще не явилась, а я уже пожинаю плоды невесть чего… и проклинаю свою глупость.

«В школе мы, конечно, изучали анатомию и физиологию. Главу деторождения не рассматривали, вопроса о зачатии не поднимали, тактично обошли. Только про тычинки и пестики говорили. И я не задумывалась обо всем этом относительно себя. А теперь придется делать признание, которое Василию наверняка не понравится», – пронеслось в ее голове, затуманенной тошнотворным состоянием организма.

Испытующе глядя в глаза Василию, Галя сообщила о своем положении. Оно не произвело на него никакого впечатления. В нем не зажглась даже искорка сочувствия. Его равнодушное лицо потрясло Галю: «Он не способен представить себе мое душевное состояние?!» Ее мнение о добрых и порядочных деревенских ребятах снова скатилось в глубокую пропасть. Везде есть подонки.

Сначала Василий разыграл недоверчивое удивление, потом почему-то обрадовался. Загасив улыбку, объяснил: «Рад, что настоящим мужчиной стал». Но решение предоставил принимать самой. «У меня нет перед тобой никаких обязательств. Не перекидывай свои проблемы с больной головы на здоровую», – сказал спокойно и жестко, как отрезал.

Галя потеряла дар речи. «Странно. Что же он тогда понимает под словами «настоящий мужчина», как их интерпретирует, если не как чувство ответственности за свои поступки? Просто самец? Настоящий мужчина – это не бицепсы, а способность защитить себя, близких людей, чужого ребенка, женщину. Это человек, способный оставаться самим собой в любых жизненных обстоятельствах. Так Василий и остается… подонком, – зло усмехнулась она. – У него нет стержня. Он квашня. За что он способен пойти на бой?»

Ни на утро после роковой ночи, ни теперь, получив известие о беременности, Василий речи о женитьбе не заводил, хотя до этого слова любви и обещания не затихали. «Для него любовь – это обладание многими женщинами, а не способность боготворить и уважать всех женщин в лице одной, своей любимой», – горько думала Галя. Она ненавидела Василия, но считала, что он обязана с ней расписаться и развестись, чтобы быть честным перед ее будущим настоящим мужем. Ей хотелось спросить: «Какую роль теперь ты отводишь мне в своей жизни?» Но гордость не позволила.

Решение Гали идти в больницу Василий принял спокойно, даже безразлично. Ее страхи не встревожили, а удивили его:

– Все вы туда периодически попадаете. Всего делов-то. Мура. Ничего страшного.

«Тебя бы вместо меня на операционный стол! Такой гад всю душу из кого угодно вынет…» – в бессильной злобе подумала Галя, лишний раз удостоверившись, что была права, разочаровавшись в обожателе еще в пятнадцать лет. Она уже тогда поняла, что Василий привык легко жить, просто и развязно обо всем судить. «Наше дело не рожать…». В этой его любимой фразе было заведомое неуважение к женщине, безответственное отношение к семье, к своим будущим детям. «В чем причина его такого отношения к жизни? Моя мама, наверное, сказала бы, что в отсутствии элементарной культуры. Во всем, что касается хрупких ценностей жизни, развитие Василия осталось на уровне восьмилетнего ребенка, не успевшего ни познать, ни осознать… Не наделен он ни наследственной духовностью и моралью, ни бескорыстием ума, ни тонкостью восприятия, ни добротой. Ни на что не отзывается его пустая душа. Она позже созреет? Если вообще способна созреть… Шуточки ему все! Вот они, корни нашей несовместимости, которые предвидела мать и которые интуитивно почувствовала я, отвергая его ухаживания, – тоскливо размышляла Галя. Она ощущала себя брошенной, оплеванной, униженной. Самолюбие жестоко страдало. – Вот тебе и любовь мужчины! Как Василий ее понимает? Женщинам – мучения, мужчинам – удовольствия?»

…Они шли в столовую. И вдруг Василий недвусмысленно заявил, правда, как бы между прочим и совсем тихо: «Я у тебя не первый. Крови не было». Галя была потрясена. Наконец смогла выдавить: «Была. Ты ожидал море крови? Совсем дурак или прикидываешься? Ты же не поросенка резал, идиот!» Василий ничего не ответил. Галя стояла ошарашенная, обескураженная и подавленная. «Как я могу доказать, что он не прав, что оговаривает меня?» – растерянно пробормотала она.

Потом он пренебрежительно, сквозь зубы произнес: «Думала, этот вопрос лежит за пределами моей компетентности? Решила воспользоваться возможностью заставить меня оправдываться? Умышленно провоцируешь?». Окончательно придя в себя от обвинений, Галя поняла: «Совершил подлость, да еще и отмазку придумал, вину с себя снял, окаянный! И слова-то какие сочинил! Видно, долго готовился, прежде чем их произнести. Может, даже с кем-то посоветовался». «Широк» в своих проявлениях… Откуда в нем такое? Постепенное накопление гадости в душе дает ему смелость совершать подлые поступки? Тогда это ужасно. Почему и где он их собирал? И куда это может его завести?

В поликлинике Галя несмело, бочком, неверными шагами вошла в кабинет и со слезами стыда опустилась на кушетку. Врач, обращаясь к медсестре, сочувственно-снисходительно бросила:

– Ну вот, теперь еще одна начнет каждые три месяца бегать за направлениями. Из больницы не будет вылезать. Правда заключается в том, что мужик от дурочки никогда не отвяжется, пока ее не угробит. Чтобы это понять, не надо обладать природным даром предвидения. Поиграет, поиграет да и выкинет за ненадобностью. «Поматросит и забросит». Так обычно о таких хахалях говорят.

Чувство протеста закипело внутри Гали. Она горячо возразила:

– Ни за что! Никогда! Я ненавижу его и никогда с ним не буду, иначе все мои мечты и планы провалятся. Я учиться приехала, – с оттенком еще не остывшего негодования добавила она.

– Кого ты хочешь ввести в заблуждение? Все вы так говорите. Только быстро вылетают из памяти горькие уроки. Биты много, толку мало. Бедняжка, – голосом, отравленным горечью, заключила доктор. А старенькая медсестра сморщилась как от зубной боли.

Галя вся сжалась и закусила губу, пытаясь сдержать рыдания. Ей очень не хотелось попадать в категорию пропащих, но и объяснять доктору свою особую ситуацию не посчитала нужным. «Какая уж там уверенность… и гордое достоинство королевы», – зло и насмешливо корила она себя за слезы.

Шла Галина из поликлиники морально подавленная, в который раз ругая себя за наивность: «Мечтала о счастье, хотела учиться, оплодотворять свою душу знаниями великих ученых, радоваться, гордиться собой, а потом и своей будущей семьей. И вот тебе на! Ребята в школе говорили, что самая симпатичная девчонка, недотрога. Пальцем мальчишкам не позволяла коснуться даже своего плеча. Нос кверху держала. Достойного ждала. Дождалась! Романтичной дурехой на поверку оказалась».

Галя мучительно тяготилась создавшимся положением. Она осунулась, потускнела. Для нее стало обычным явлением на занятиях тупо смотреть в окно. В сознание снова и снова вторгалась безотчетная жалость к себе. «А вдруг останусь бесплодной? Наступить на горло собственной песне и родить? От ненавистного мужчины, насильника? А учеба, а стыд перед родней, деревней? Позорище! Что делать? Губить живое существо?.. Отчим не позволит маме воспитывать моего ребенка. И бабушка Василия для этого слишком стара».

Ехать в больницу пришлось ранним утром, еще затемно. Долго тряслась в автобусе. Вышла на нужной остановке, а тут, как назло, дождь пошел. Уныло завывал в подворотнях холодный, пронизывающий ветер. Галя зябко запахнула полы длинной кофты. Битый час бродила по незнакомым переулкам в поисках неприятного заведения, а спросить стеснялась. Тяжело обвисала на плечах липнувшая к телу мокрая одежда. Все внутри нее дрожало от холода и страха. Наконец, набрела. Противно скрипнула проржавевшими петлями облупленная, покосившаяся калитка. Но на подходе к крыльцу этого старого, наверное, еще дореволюционного здания, решимость покинула ее. И когда она, замерзшая и измученная, все же появилась на пороге приемного покоя, дежурная старушка-врач испуганно всплеснула руками:

– Сколько лет тебе, деточка? Тринадцать, четырнадцать?

– Скоро семнадцать, – прошептала Галя апатично.

– Натворила дел, бедняга! Ко мне запишите этого несчастного ребенка, – попросила врач регистратора, и еще раз жалостливо оглядев девушку, удалилась.