Пустая гора. Сказание о Счастливой деревне

– Я знаю, ты любишь шутить…

Лежавший на земле Заяц уже поднялся на ноги, умерший было Заяц снова ожил, обойдя Гэлу, подошёл к отцу и сказал тихим и тонким голосом:

– Папа, пойдём домой.

Гэла промямлил:

– Дядя Эньбо, я больше не буду играть с Зайцем…

Эньбо распахнул руки, подхватил Зайца, а ветер распахнул дверь настежь. В раскрывшуюся дверь хлынул свет. Высокая, большая фигура Эньбо закрывала почти весь дверной проём. Он сказал:

– Ничего, вы можете играть вместе, веселее будет, играйте!

Эньбо развернулся, вышел, прикрыл за собой дверь, и свет, который в неё лился, унёс с собой. Гэла ещё слышал, как Заяц говорит своему отцу:

– Папочка, я сказал брату Гэле, что ты их пригласишь к нам домой на Новый год…

Гэла пробормотал: «Не надо, не надо…» Он обхватил руками голову, слышал, как внутри голос повторяет: «Не надо, не надо, не надо… Не надо приходить, не надо вместе играть, не надо звать нас к себе. Не надо, не надо, не надо!»

Он перебрался в угол, где лежала, свернувшись клубком, его мать, прижался к её груди головой, в которой всё ещё звучало это странное эхо.

Мать растопырила пальцы обеих рук, стала расчёсывать, распутывать его всклокоченные волосы, легонько поглаживала его лицо. Она сказала только: «Бедная моя деточка… Милая моя деточка…»

А потом пошёл снег.

Снег шёл такой густой, что небо потемнело. Снег накапливался и накапливался в тучах, небо больше не могло его удержать, и в конце концов он обрушился вниз, на землю.

Гэла вздохнул, всем сжавшимся в тугой комок телом прижался к матери и понемногу обмяк.

10

Снег шёл весь вечер.

Толстым снежным одеялом тихо накрыло всю Счастливую деревню. Поэтому в эту ночь было очень тепло. Поэтому в этот вечер было совершенно не похоже, что после такого что-то нехорошее может случиться.

Гэла давно не спал так сладко, не было никакого предчувствия надвигающейся беды. Даже когда поднялось солнце и чистым ясным светом, отражённым от заснеженной земли, ярко осветило комнату, он всё равно сладко спокойно спал.

Гэлу пробудил звон колокольчика начальной школы.

Звук колокольчика этим утром после снегопада, при этом ясном свете, под чистым небом, в сверкающем повсюду серебряном сиянии утреннего солнца был особенно звонким и чистым. Гэла, как от испуга, одним рывком поднялся и сел.

В комнате было так светло, что даже язычки огня в очаге стали почти незаметны, только было слышно, как они дрожат, расползаясь по углям, потрескивают, попыхивают. Люди в Счастливой деревне говорят, что это огонь смеётся. Когда огонь разгорится как следует, он смеётся низким мужским голосом, это всегда считалось хорошей приметой. Гэла бросился наружу, зарылся лицом в чистый снег. Увидев оставшийся на снегу отпечаток своего лица, он не удержался и захохотал. Он пригоршнями стал хватать снег и растирать лицо, шею, руки. Он набирал в ладони нежный белый пушистый снег, снег в его руках таял, превращался в грязную воду и стекал грязными каплями.

Когда колокольчик зазвенел снова, Гэла распрямился, стряхивая тающий снег, лицо его сияло и светилось. Когда Гэла был в приподнятом настроении, ему всегда хотелось поговорить. Он сказал: «Вот странно, в школе уже каникулы, кто же это звонит и зачем?»

Вслед за звоном колокольчика из окон окружавших площадь домов стали высовываться головы, стали со скрипом открываться выходящие на площадь двери.

Люди увидели, что это звонит командир взвода народного ополчения Собо.

Гэла и думать не думал, язык его сам повернулся во рту и сказал: «Удивительно, не знал, что командир взвода народного ополчения может быть ещё и школьным учителем…»

Собо видел, что жители деревни встревожились; окружённый толпой детишек и подростков, он вышел на середину площади и, выплёвывая клубы белого пара, объявил жителям деревни важную новость: сегодня в село приедут машины! Собо выкрикнул на одном дыхании:

– Хорошие новости! Позвонили из народной коммуны, сегодня приедут машины!

Ребятишки загалдели и, сгрудившись вокруг командира взвода, побежали за ним к въезду в деревню.

Конечно, среди них не было ни Гэлы ни Зайца.

Остальные двигались помедленнее, но не прошло и получаса, как почти всё население собралось у входа в деревню. Раньше там стоял алтарь, но его снесли, потому что он мешал машинам въехать в деревню.

Сверкающий снег скрипел под ногами людей и подтаивал на солнце. Вокруг деревни по-прежнему была девственно белая, слепящая глаза, сияющая тишина, кое-где на ветвях деревьев густо осевший снег таял под лучами солнца, соскальзывал и шумно хлопался на землю. Новая дорога змеилась вдоль речной долины, укрытая нетронутым снежным ковром. Люди тихо стояли, засунув руки в рукава, подошвы намокали от тающего снега, но они не двигались.

Быстрее всего таял снег на дорогах; на склонах и в полях стал проявляться, темнея, узор тропинок. Само шоссе тоже скоро выступило из-под снега, ручей вдоль шоссе помутнел от стекающей в него с дороги талой снеговой воды.

Так простояли до полудня, но даже намёка на грузовики не было. Потихоньку все вернулись в деревню. Гэла тоже поплёлся домой. По дороге Заяц с некоторой скорбью в голосе сказал:

– Брат Гэла, машины, наверное, не приедут…

– Не приедут так не приедут! – Гэла перед Зайцем часто изображал напускное безразличие взрослого мужчины.

– Мне беспокойно оттого, что машины не едут, – сказал Заяц.

– Почему?

Заяц сказал:

– Я не знаю, но мне почему-то беспокойно…

Гэла, как взрослый, пренебрежительно хохотнул:

– Пусть и не приезжают – вот увидишь, если приедут, ни тебе ни мне ничего хорошего не будет.

Заяц ничего не сказал.

– Ты что, думаешь, на машинах привезут леденцы на палочке, или деньги привезут и всем бесплатно раздавать будут?

Потом они разошлись, пошли по домам. Это была последняя их встреча перед тем, как Зайца ранило. Это было очень давно; Гэла часто вспоминал то, как они тогда расстались, и каждый раз удивлялся, что у него не было никакого предчувствия в отношении вскоре за тем последовавших трагических событий. К полудню снег почти весь растаял, воздух наполнился запахом свежей талой воды, и солнце уже не так сильно слепило глаза. Заяц прошёл уже несколько шагов и вернулся, настойчиво говоря Гэле:

– Если машины приедут, а я не услышу, ты должен позвать меня!

Гэла, изображая досаду, махнул рукой:

– Иди скорее домой, я помню. – Сказав так, он прямиком отправился к себе.

Вернувшись домой, он обнаружил, что Сандан с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами, вся размякшая и измождённая, сидит у очага. Для Гэлы это была знакомая картина: снова какой-нибудь мужчина приходил в гости. Гэла в душе выругался, сохраняя, как у взрослого, ничего не выражающее лицо.

– Ты не ходила со всеми ждать машины?