Мир до и после дня рождения

– Ирина Галина! – Нет, это не прозвище. Чтобы подчеркнуть поэтичность русского языка, мать Ирины выбрала для рифмы второе имя Галина. Лоренса очень веселило это сочетание звуков, похожих на выстрел из двустволки. Сегодня он еще из холла услышал, как она напевает песенку, словно пребывает в том возрасте, когда восторгаются шоу «Улица Сезам».

Бросив сумки, Лоренс просунул голову в гостиную.

Повернувшись, Ирина ощутила, как сердце проваливается в пустоту. «Со мной никогда такого не было. Я вижу это лицо и совершенно ничего не чувствую», – подумала она.

Ирина впервые посмотрела на Лоренса с интересом, когда он появился на пороге ее квартиры на Западной Сто четвертой улице и переступил его с чуть заметным колебанием. Заметив ее объявление на стенде Колумбийского университета о проведении занятий по русскому языку, он сразу же записался на урок. Она не претендовала на то, что это была любовь с первого взгляда, но все же в момент их знакомства обоим показалось, что они видятся не впервые. Его фигура пряталась за свободной фланелевой рубашкой и мешковатыми брюками, но лицо притягивало внимание: правильные резкие черты, впалые – результат переутомления – щеки, наморщенный лоб; глубоко посаженные карие глаза с застывшей мольбой делали его взгляд похожим на взгляд бладхаунда.

Лоренсу нравилось считать себя своего рода геодезическим куполом, самодостаточным и прочным, хотя Ирина видела лишь предприимчивого молодого человека, сумевшего выбраться из среды дальнобойщиков и подняться до Лиги плюща. В тот день ее сердце разрывалось от мысли, что он голодал, – в Лоренсе было нечто неуловимо схожее с теми дикими мальчиками, что выросли в лесу рядом с шимпанзе и питались кореньями и ягодами.

Первое впечатление до сих пор не забылось, мольба во взгляде и ограниченность потребностей навсегда поселили в ее сердце сострадание, о котором Лоренс даже не догадывался. Этот самонадеянный вид, с которым он прислонился к двери в гостиной, ухмылка раздирали душу, хотя его ужасающий русский никогда не вызывал в ней чувство превосходства. За годы ее сострадание лишь росло.

Теперь она с горечью была вынуждена признать, что одним хлопком двери он разрушил это чувство. Лицо Лоренса было знакомо ей до мелочей, но сейчас казалось, что, изучая его на протяжении девяти лет, она в одно мгновение поняла, что оно совсем чужое.

Она уже все получила. Сюрпризов больше не будет – впрочем, это уже само по себе сюрприз. Словно желая испытать на себе всю силу горечи до капли, Ирина продолжала смотреть на Лоренса, она напоминала себе человека, снова и снова поворачивающего ключ зажигания, не желая признать, что мотор умер.

Идеально прямой нос: ничего. По-мальчишески взъерошенные волосы: никакой реакции. Призывный взгляд карих глаз – она не может больше смотреть в эти глаза.

– Эй, как дела? – спросил Лоренс, коснувшись щеки сухими губами. – Только не говори мне, что ты просто сидишь, даже не читаешь.

Она именно это и делает. Просто сидит. Ее собственный ум превратил ночь в центр домашних развлечений, и ей вовсе не хотелось открывать книгу. Чтение с коробкой кукурузных хлопьев в руках выглядело бы сейчас насмешкой.

– Просто размышляю, – слабым голосом ответила Ирина. – Ждала тебя.

– Уже почти одиннадцать, верно? – Лоренс вернулся в холл, подхватил сумки и понес в спальню. – Скоро начинается вечернее шоу на Би-би-си!

Голос его быстро затих, оставив после себя мертвую тишину, словно с его появлением в квартире исчезла акустика.

Ирина изо всех сил старалась выпрямиться и занять более приличное положение, но так и осталась полулежать на диване. Из спальни донесся шум. Разумеется, Лоренс раскладывал вещи. Чем еще он может быть занят при такой маниакальной страсти к порядку?

До его возвращения в гостиную Ирина так и не придумала, что сказать, она не привыкла «думать» в разговоре с Лоренсом.

– Все, – гаркнул он.

Будто переняв манеру Рэмси, Ирина смогла отреагировать на сказанное лишь через минуту.

– Что – все?

– Все, можем смотреть программу.

Между произносимыми ими словами была пустыня. Ирина отчетливо представила себе, что их серьезный разговор становится похож на иллюстрации, не сочетающиеся между собой по стилю и исполнению, на послание с требованием выкупа, где все буквы вырезаны из разных газет. Ведь они раньше разговаривали. Интересно, какие темы обсуждали?

– У нас еще есть двадцать минут, – продолжал Лоренс, опускаясь на диван рядом с ней. – Ну, как дела? Что нового?

– С нашего последнего разговора ничего не изменилось. – Вот и первая ложь. К горлу подкатила тошнота от мысли, что далеко не последняя.

– Вы ужинали с Рэмси? Только не говори, что ты струсила.

– Ах да, да, – быстро пролепетала Ирина. У нее ничего не получается. Она уже себя выдала. Разумеется, придется рассказать о событиях прошлого вечера, хотя стоит ей произнести имя Рэмси, как сердце отвечает бешеным грохотом. – Да, мы ходили в ресторан.

– И как прошло? Ты переживала, что вам не о чем будет говорить.

– Все прошло неплохо. Надеюсь.

Лоренс неожиданно стал раздражаться.

– И о чем же вы говорили?

– Ну, о Джуд. О снукере.

– Он будет в этом году участвовать в итоговом турнире? Мне бы хотелось пойти.

– Понятия не имею.

– Надеюсь, его рейтинг достаточно высок для участия.

– Понятия не имею.

– Что ж, вы ведь не могли болтать только о снукере.

– Не могли, – эхом отозвалась Ирина. – Не все время. – Такое ощущение, что она вилкой вынуждена вытаскивать изо рта каждое слово.

– Надеюсь, тебе удалось услышать несколько хороших сплетен?

Ирина потерла лоб.

– С каких пор ты интересуешься сплетнями? Тем, что происходит в чужом сердце, а не в твоей голове?

– Ну, например, поговаривают, что Ронни О’Салливан лег в реабилитационную клинику. Интересно, в чем там дело?

– Извини, – с чувством произнесла Ирина. Она не могла за одну ночь превратиться в чудовище. Печально смотрела на Лоренса и размышляла: как ужасно, но ей нечего сказать, она не может бороться с тем состоянием крайней нервозности, что охватило ее с появлением Лоренса. Как от чумы, он бежал от самой главной темы, факт существования которой мигал красным светом в полутьме комнаты. Пока их разговор неуловимо напоминал свидание в тюрьме, будто их разделяет толстое стекло, а звуки доносятся приглушенно, как через переговорное устройство. Ирина решилась нарушить закон и сейчас переживает лишь первый день своего нового существования, тогда как впереди их будет еще невыносимо много. – Я испекла пирог, – жалобно произнесла она.

– Я перекусил в самолете… Впрочем, конечно. Маленький кусочек.

– Хочешь пива?

– Я уже выпил бутылку «Хайнекен». Хотя к черту, давай праздновать.

– Что праздновать?

– Мое возвращение. – Брови приподнялись. – Или ты не заметила?

– Извини, – вновь пробормотала Ирина. – Разумеется, заметила. Для чего же тогда пирог? К твоему возвращению.

На кухне она оперлась ладонями о столешницу, склонила голову и тяжело выдохнула. Почти два часа ее бил озноб, от которого она до сих пор не может оправиться. Слава богу, пирог удался, и он не стоял весь день на столе в кухне, что окончательно бы его погубило.

Она сама сможет проглотить лишь крошечный кусочек. (С того момента, как она отправила в рот последнюю ложку мороженого, запив ее зеленым чаем, она не в состоянии даже думать о еде. Правда, днем она сделала глоток коньяку…)

Ирина отрезала кусочек пирога для себя, такой тоненький, что он едва не развалился, и большой для Лоренса – гораздо больший, чем он захотел бы получить, потому что всегда следил за своим весом. Кусок вредных жиров одиноко лежал на тарелке; от одного его вида рот наполнился слюной. Рэмси не нужен восхищенный его игрой зритель, а Лоренсу не нужен этот пирог.