Измена. Видимость семьи

Она стала смыслом моей жизни. Самым дорогим человеком. Дочка заставляла меня вставать с кровати в минуты отчаянья и возвращаться домой, когда я уходила с головой в работу. Её слёзы рушили мой мир, а улыбка возвращала к жизни в минуты неудач. И я готова была ради неё на всё!

– Мамотька, мамотька! Смотьли, сьто у меня! Кьюбнитька! – верещала дочка, протягивая сложенную из бумаги фигурку.

– Клубничка?

– Кьюбнитька! Кьюбнитька!

Дочь сжимала в дладошках объёмную фигурку. Октаэдр. Словно две пирамидки сложенные основаниями. Мы складывали такие в детстве, только отгибали углы и получался тюльпан. Но Вероничка не любит цветы. Она любит ягоды. Вернее одну из них.

Такая у нас получилась дочка с Морозовым. Мы и имя ей выбрали ещё до того, как поженились. Егор был уверен, что первая у нас будет дочь. Вероничка-клубничка. Вот она и родилась. И теперь на всех её вещах красные ягодки. Даже на это жёлтое платье пришлось прицепить значок с ягодой.

– Ёвная! Она ёвная!

– Ровная, да, она ровная, – отвечала я утирая слёзы.

Вероничка вертела октаэдр в руках, как драгоценный кристалл. Любовалась, демонстрировала нам его совершенно одинаковые грани. Она умела видеть в геометрических фигурах красоту так же, как Егор. Дочка внешне была похожа на меня, а вот внутренне – точно на Морозова.

Она так же замечала закономерности, умела распутать даже сложные переплетения нарисованных лабиринтов и перепутанные ленточки или шнурки. Любовалась красотой геометрических рисунков. Им даже Кандинский нравился одинаково остро. Егору в разные годы разные его полотна, а Вероника потребовала повесить над кроватью репродукцию «Кругов в круге».

Егор незримо присутствовал в жизни дочки. Мне захотелось порадоваться вместе с ним. Пусть он предал меня, пусть причинил много боли. Но сейчас, в этой стерильной переговорной, мы собрались впервые. Вероничкина семья. Мать и отец. Такие простые и такие сложносоставные люди. Ведь если бы Егор не изменил мне с Аликой, мы могли бы жить счастливо.

Мне захотелось поделиться с Егором теплом и радостью прожитых с его дочерью лет. Её талантами и добротой, красотой и наивностью. С улыбкой я подняла на бывшего глаза и вздрогнула от ненависти, в его взгляде. Лютой, неприкрытой, безжалостной.

А ещё от боли. Такой же невыносимой. Словно мы заставляли Егора страдать одним только своим присутствием. Выкручивали ему руки и сдирали кожу. Складывалось впечатление, что это он согласился на невыносимые условия, чтобы спасти ребёнка, а не я. Словно он сейчас шёл по битым стёклам.

Ему было невыносимо сидеть в этой комнате и смотреть на нас. Я почувствовала, что моя боль и страх за Веронику были сравнимы с его ощущениями. Егору было настолько плохо, что это он, а не я, которой предстояло выкупать жизнь собственного ребёнка, готов прекратить пытку любой ценой.

Ещё секунда, и он бы аннулировал нашу договорённость. У меня похолодели руки от предчувствия беды. Но он не успел ничего сделать. В переговорную вошла мама. Он буквально висела на локте Петра Петровича, а увидев Егора кинулась к нему.

– Боже мой! Как хорошо, что вы помирились с Дашенькой! Егор! Ты нас спас! Страшно подумать, что бы с нами сделали!

Морозов едва успел вскочить на ноги, как мама повисла у него на шее с рыданиями. Она причитала и плакала, плакала и причитала. Егор словно очнулся от своей боли, переключился на мамину. Старался успокоить. Говорил, что всё будет хорошо.

– Нина Викторовна, ничего страшного не произошло. Просто недоразумение. Теперь всё наладится. Надо просто немного отдохнуть.

Мама, моментально перестав плакать отстранилась от Морозова, заглядывая ему в глаза.

– Да! Это правильно! Отличная идея! Поезжайте в Эмираты семьёй!

Егор зажмурился, словно ему в лицо плеснули водой. Мама спохватившись затараторила снова.

– Ой, Егор, это был сюрприз, да? Ты сам хотел сказать Даше, что вы едете в Эмираты? Я не хотела мешать, просто так за вас рада, так рада! Вы помирились, это так здорово! Теперь съедетесь, будете жить семьёй. Да и в Эмиратах, говорят, очень хорошо! Вам это очень, очень нужно!

Именно упоминание ОАЭ вернуло Морозова в действительность. На его лице снова появилось непроницаемая маска бизнесмена, для которого нет ничего невозможного. Он, словно стряхнув с себя тяжесть и боль нашего общения уверенно кивнул головой.

– Вы правы, Нина Викторовна. Надо ехать в Эмираты. Спасибо вам за поддержку. – И уже мне, предупреждая взглядом, чтобы не наделала глупостей. – Даша, поехали домой. Я вас забираю.

Ловушка захлопнулась!

Мама смотрела на Егора влюблёнными глазами. Я пробовала с ней перекинуться хоть парой слов наедине, но она никак не могла отойти от шока. Повторяла как заведённая, как она безумно рада, что мы помирились, какая у нас славная семья. Как нам пойдёт совместный отдых.

А потом мама сказала, что Егор спас их с Вероничкой. И я снова поплыла. Вцепилась в дочку и зарылась лицом в её волосы. Она обвила мою шею ручонками и поджала ноги. И уже через несколько минут уснула! Это была её самая лучшая супер способность – моментально засыпать в любой ситуации.

Мама, стараясь не разбудить внучку, поцеловала меня в щёку. Я подняла умоляющий взгляд на Егора, но он отрицательно качнул головой. Мама без возражений дала Петру Петровичу себя увести. Егор, пояснил шёпотом.

– Нам надо самим привыкнуть жить вместе. Нину Викторовну не надо просвещать в тонкости нашего договора. Её пока поддержат в санатории. Если надо, ты сможешь ездить к ней в гости, но жить вместе не получится.

Всё, что он говорил, было правильным. И мамин отъезд в санаторий, и наше совместное проживание до визита в Эмираты. Но всё это приближало момент безвозвратного подчинения Егору. Это ужасно пугало и наполняло душу беспросветной тоской. Поэтому я хотела делать что угодно, лишь бы не оставаться с ним наедине.

У Морозова на этот счёт было другое мнение. Он помог мне подняться на ноги. Протянул руки к ребёнку, чтобы взять самую дорогую для меня ношу. Но я не отдала. Не доверяла Морозову. Не могла положиться на него в отношении девочки, которую он ненавидел и считал причиной нашего расставания. Поэтому несла дочь сама.

Егор открыл нам двери, помог усесться в машину, а потом занял место рядом с водителем, отдав нам заднее сиденье полностью. Я была рада даже этой небольшой передышке. Задержке перед прыжком в пропасть. Перед возвращением в дом, в котором я застала мужа с любовницей, а теперь, должна была исполнять там все его прихоти.

Даже когда Егор открыл передо мной дверь машины, я медлила. Смотрела на знакомые окна, которые так когда-то любила. На лужайку перед крыльцом, где часто ходила босиком и сидела в кресле с чашкой кофе. Крыльцо, с которого убегала волоча за собой чемодан и чудом не сломала себе ноги в ночь внезапного возвращения из командировки.

Душу наполняли противоречивые чувства. Радость и ностальгия по счастливым годам семейной жизни намертво схлестнулись с болью предательства, свидетелем которого я стала в этих стенах.

Егор протянул руку. Выходить не хотелось, но и остаться в машине навечно я бы не могла. Поэтому позволила себя вывести наружу. Проводить в дом.

Я смотрела на знакомую планировку комнат и не узнавала их. Мебель была переставлена и частично заменена. Развёрнута мягкая мебель. В гостиной заменена обивка диванов. Повешены новые шторы. Убраны ковры и кадки с растениями с пола. На стену повешена репродукция Кандинского.

В столовой деревянный гарнитур с резными стульями заменили на стеклянный стол с хромированными ножками. Исчезли этажерки с книгами. На стене появился огромный экран. Комнаты превратились в какие-то филиалы космических кораблей. Стекло, металл, экраны.

Всё это я заметила проходя к лестнице на второй этаж. Мне стало неприятно, что наш уют был так бездушно разрушен. Дом выглядел как разорённое гнездо.

– Я живу в гостевом крыле. Второй этаж оставляю вам. Можете расположиться в спальне и детской, – прошептал Егор.

Он помог мне подняться по лестнице и распахнул дверь в нашу спальню. Шагнув в комнату, я замерла, хватая ртом воздух. Меня накрыло с головой. Я оказалась не готова ни к тому, что в комнате всё останется таким, каким было во время нашей семейной жизни.

Мне захотелось бежать отсюда не разбирая дороги. Спрятаться от воспоминаний, разрывающих душу. Прекратить пытку прошлым и неизвестным будущим. Вырваться из западни.

Я повернулась к выходу и увидела, как закрывается дверь. Щелчок замка оглушительно оповестил о том, что выхода больше нет. Ловушка захлопнулась.

Папа?

Вероника спала рядом со мной, а я не могла сомкнуть глаз. Скользила глазами по до боли знакомой спальне и не могла успокоиться. Воспоминания вгрызались в меня беспощадными иглами. Эти симметричные кресла мы с Егором нашли на выставке в Милане. Эту люстру заказывали через интернет. А прикроватные тумбочки делали на заказ.

Хуже всего было с кроватью. Я прекрасно помнила как мы её выбирали. Цвет, форма, размер, идеальная обивка изголовья – я могла описать её даже с закрытыми глазами. А ещё, упругость матраса и звуки. Шелеста простыней и наших с Егором голосов. Стонов, милых словечек, комплиментов и просьб. Всего того, что было только между нами. Обнажённых тел и душ.

Или не только? С Аликой он тоже тут был? На нашей кровати? Он также её держал в своих руках? Также осыпал поцелуями и комплиментами? Называл сладкой девочкой и снова и снова доводил до оргазма? Ловил каждый стон и поворот головы?

Мне даже дурно стало от этих мыслей. Я постаралась выскользнуть из ручонок Веронички, чтобы подальше убраться от бывшего семейного ложа. Хотела убежать подальше. Да хоть в коридор выйти, только бы перестать жариться на костре воспоминаний о семейном счастье, которое больше никогда не повториться.

Но дочка, словно почувствовав моё смятение, открыла глаза и притянула меня к себе. Звонко чмокнула в щёчку и потёрлась своим носиком пуговкой о мой нос.

– Пунь, – прошептала она.

– Пунь, – ответила я.