С точки зрения зеркала

Думаю, произошло это не сразу. Поначалу, она, вероятно, точно также, как и я, приходила сюда в музей, время от времени, только для того, чтобы убедиться, что возможность воспользоваться порталом все еще есть, и что, раз так, то к чему спешить? Тем более что никто не знает, что именно ждет тебя там, за поблекшей за века амальгамой неустанного отражения. Никто ведь, в самом деле, не знает, что начинается там, в наполненной гулкими стонами и горячечным шепотом полутьме портала,– почему-то именно так я всегда представлял себе то, что последует за моим, исполненным очевидного безумия, робким шажком.

Возможно, она, всего лишь, забыла последовательность шагов. Для успеха проникновения в запретный для всех, кроме меня и нее, мир, это ничего не меняет. Шеннон предупреждала меня об этом. Малейшая неосторожность, и портал останется закрытым. Суд по всему, с ней случилось именно это. Возможно, к ней уже спешили с разных сторон те, кто следят за поддержанием покоя и безопасности посюстороннего мира. Скорее всего, они даже кричали что-нибудь вроде «Мэм! Остановитесь!.. Туда нельзя!.. Ну, что ты уставился на нее, Том? Немедленно вызови полицию! Мэм!.. Мэм!..»

Ей не оставалось ничего другого, кроме как идти ва-банк. Я не знаю, успела ли она перекреститься. Я не уверен, успела ли она произнести про себя «Встречай меня, счастье!..»

И вот печальный результат: вход остался закрытым для нее. Можно не сомневаться, что она, безусловно, сделала что-то не так. Может быть, забыла какую-то деталь от волнения. Возможно она, вправленная и обрамленная в прозрачно-голубое сияние рамы,

поторопилась. Кому-кому, а мне то уж точно не нужно рассказывать о том, что чувствует выброшенная на берег рыба-самоубийца на фоне спасительной синевы водоема за ее спинным плавником. Сколько я себя помню, эта рама продолжает вписывать меня в себя и ни на одну минуту не оставляет наедине с собой. Довольство собственным рабством снимает кучу проблем. И все же, по крайней мере, одна из них остается с тобой навсегда. Там, на невидимой никому, повернутой к стене плоскости, за каждой рамой скрывается крючок. С него не спрыгнуть и не соскочить. На это ни у кого не хватает решимости.

Мы прикованы к Земле ложно понятым чувством безопасности. Нам и невдомек, что, на самом деле, как итог наших липовых достижений, мы сидим на пороховой бочке, которая бы уже давным-давно разорвала на мелкие кусочки нас всех, если бы кому-то не пришла в голову спасительная идея взяться за освоение новых горизонтов здешнего мира – тех, что мы еще не успели осквернить. Млечный путь хорош для нас лишь тем, что его… много! Даже для нас с нашей чисто космической, по масштабам, жадностью и способностью загадить гораздо большее пространство, чем то, которое нам, на самом деле, нужно, потому что свобода, в нашем понимании, – нечто существенно большее, чем размеры нашего гроба.

У меня не было ни малейших сомнений в том, что Шеннон проинструктировала ту, которой больше нет, с той же внимательностью к деталям, с которой объяснила это мне. Впрочем, откуда взялась эта моя уверенность в том, что Шеннон хотела нашей встречи? Почему я решил, что сбывшаяся судьба двух, по большому счету, не самых близких ей людей, входила в круг ее безусловных задач? Что если она просто-напросто подшутила над нами,– двумя, давно взрослыми людьми, которые не взяли за труд самостоятельно обзавестись друг другом в этой жизни? Сколько раз я становился свидетелем до колик смешной картины, когда некто – совершенно все равно, кто именно – становился объектом розыгрыша своих ближних по одной-единственной причине: он свято уверовал в свою значимость. И это правило оставалось неизменным для всех, начиная с самого Господа Бога. У меня нет ничего, кроме догадок, которые к делу, как говорится, не пришьешь.

В конце концов все, что мне известно наверняка, так это тот непреложный факт, что в какое-то мгновение та, что должна была стать, для меня всем в этой жизни, вместо того, чтобы сделать меня счастливым, по чистой случайности сломала каблук, и это стало единственной причиной, которая оторвала подошву туфли от пола. Мне знаком этот пол. Я думаю, в тот день свершений, от него, точно также, как и теперь, пахло теплым запахом мастики. Веками проверенным средством. Гарантия качества ухода за полами. Сейчас такой ослепительный блеск можно увидеть, и такой изумительно-теплый запах можно почувствовать в одних только музеях. И в королевских дворцах. Успокаивает нервы посетителей. Усыпляет тех, кто покоится в мраморных гробницах. Заставляет на мгновение задуматься о вечном – о том, чего, при нашем, совершенно наплевательском отношении к действительности, никогда не произойдет.

* * *

На панели задач зажглась и тут же погасла навсегда памятная иконка и выплывшая на мгновение подсказка высветила до боли знакомый текст: прибыла новая весточка, приятель!

Чисто механически я поддел взглядом острие управляемого телепатически курсора и коснулся им иконки с почтовым голубем на ней. Послание состояло из одного-единственного слова. Адресат был мне не известен. Бессмысленная аббревиатура, если она, в самом деле, подразумевалась под ничего не говорящим мне сочетанием цифр и букв, не хранила даже намека на попытку ее расшифровать. Я и не стал терять время.

Внезапно, поверх всей этой абракадабры по экрану промелькнула бегущая строка: «Проблемы?»

«Да как вам сказать»,– шепотом произнес я, не ожидая от продолжения этого заочного общения ровным счетом ничего. Догадливая программа тут же перевела сказанное в запись, после чего незамедлительно отправила его моему невидимому визави.

«А как насчет штурмовой атаки в виде тройного с содовой?»

«Это уже пройденный этап.»

«Ты мне симпатичен. Появилось желание помочь.»

«И есть возможности, которые позволяют сделать это?»

«Вроде, как да.»

«Тогда удиви меня!»

«Попытаюсь. В наборе твоих характеристик есть единственный, зато крупный минус. Ты невнимателен. Все дело лишь в этом.»

«?..»

«!»

«И что же теперь делать?»

«Исправляться.»

«И каким же образом?»

«Для начала рекомендую обратить внимание на то, что раньше ускользало от твоего внимания.»

«Есть желание воспользоваться намеком?»

«Есть. Ты поместил свои вирусы и их ДНК в некую условную среду, позабыв об их исконной принадлежности – средней полосе планеты, которая, по сути, ничто иное как линия симметрии, разделяющая две половинки смыслового эллипса.»

«И это хоть сколько-нибудь значимо?»

«Пролагаю, что да. Впрочем, и это еще не все. Ты забыл, что имеешь дело с двойной планетой. Лефт-Кун-Ри – это лишь часть того, что вращается вокруг звезды Ка-Уме-Цор.»

«И что с того, что кроме Лефт-Кун-Ри есть еще одна, парная с ней планета, под названием Райт-Кун-Ри?»

«Она не парная. Она – ее зеркальное отражение. Зеркальное».

«Простите, с кем имею честь?»

«Если вы не дока по части этикета, я бы посоветовала уделить этой части нашего общения место ближе к концу нашей крохотной дискуссии. Не возражаете?»

««Посоветовала»? Как там по-французски? «Шерле-ля… И что-то еще, что рифмуется с Нотр-Дам»? Что ж, один-ноль в пользу всегда прекрасных дам!.. Мне осталось задать лишь один, чисто шкурный вопрос: по части подсказок вы исчерпали свой лимит?»

«Господь с вами! Подсказывать, по-настоящему, я еще и не начинала. И поскольку вся информация, нужная мне для этого, у меня под рукой, я, пожалуй, начну. Делиться плодами своими наблюдательности.»

«Дерзайте!»

«Честно говоря, когда я пытаюсь понять, по какой причине вам, в течение вот уже двух недель, не удалось понять то, на что мне пришлось потратить не более пяти минут, поневоле приходится напомнить о вышесказанном. Невнимательность – вот, пожалуй, единственное, чего вам не хватает для того, чтобы чувствовать себя успешным независимо от времени года и погоды на дворе.»

«Другими словами..?»

«Будь оно иначе, мне не пришлось бы напоминать вам о факте, который, по непонятной мне причине, обошел вас стороной. В период созревания, лепестки Пэло-Врай приобретают не часто встречающееся в живой природе свойство. Их чашеобразные структуры все больше становится похожими на крошечные зеркала. Начиная с этого момента, в них смотрятся звезды.»

«Я искренне ценю поэтичность вашего дарования. Но вот, что меня интересует в гораздо большей степени, так это любая другая ипостась моего яркого, легко запоминающегося образа. Другими словами, есть ли что-нибудь еще, чем я могу быть полезен?»

«Можете, и не в последнюю очередь для себя самого. Рекомендую начать с воспоминаний о методе шифровки написанного великим Леонардо. Попробуйте воспользоваться зеркальцем в следующий раз, когда на вас ниспадет просветление, и вот тогда, я думаю, вам удастся сочинить вашу следующую удачную формулу. А я позволю себе откланяться до тех пор. Удачи!»

Горящая ровным неоновым светом зеленая лампочка у адреса с так и не разгаданной мной аббревиатурой, погасла. Мой визави отключилась, так и не выполнив невысказанную мною вслух просьбу. Она не представилась.

Кем она была? По какому праву позволила себе вмешаться в сою жизнь, не спросив на это разрешения? Какими техническими возможностями располагала, чтобы оказаться в достаточной степени осведомленной о моих проблемах?

Я мог продолжать множить список вопросов, на которые не было ответов.

Как ни странно это звучит, но на подавляющее большинство этих вопросов ответов нет до сих пор, и я не уверен, что смогу их когда-нибудь получить.

Мы рождаемся в трехмерном пространстве, обусловленном проявлением силы тяжести и кучей других ограничений, к которым – спасибо шишкам и шрамам! – привыкаем с детства. Мы – ограниченные существа уже потому, что живем в ограниченном объеме жизненного пространства, частью которого является пространство информационное. Мы знаем меньше, чем нам бы того хотелось, и никогда не узнаем всего, чего хотелось бы нам знать. Я не верю в реинкарнацию. Скорее всего, это значит, что и в следующей моей судьбе мне не дано будет узнать всех секретов и тайн моей нынешней жизни. Вероятно, этого одного будет достаточно, чтобы почувствовать себя глубоко несчастным в тот момент, когда мне придется навсегда покинуть этот мир. Впрочем, надеюсь, что у меня хватит мудрости оценить прожитое не с позиций оставшегося за гранью моего восприятия, а исходя из объема того, что мне удалось постичь. Слабая, но утешительная надежда!

После общения с неизвестной мне визави – мне хотелось верить, что в моей жизни объявился не очередной злодей, а ангел-хранитель в виде то ли ментора, то ли друга. Я понимал, что оснований для того, чтобы завидовать самому себе у меня было явно недостаточно, но, такова уж людская природа, мне хотелось верить, что я стою, по крайней мере, чужой заботы.

При любом раскладе, терять мне было совершенно нечего. Я быстро уточнил в справочной литературе, каким именно образом великий художник, механик и изобретатель прошлого шифровал свои дневники.

Ответ появился спустя доли наносекунды. Я не ошибся. Для шифровки мастер эпохи Возрождения приставлял к бумаге крошечное зеркальце и писал то, что видел. Только не на бумаге, а в зеркальце. В результате, читателю без зеркала, прочитать написанное на бумаге было, практически, невозможно.