Моцарт в птичьих гаммах

– Ну не завершил свой реквием, мессу для мёртвых. Это нормально. Не все люди успевают доделывать задуманное до конца.

– То есть как умер, конкретно? – продолжает допытываться мальчик.

– Ну как-как… – перед глазами пробегает картинка из фильма Милоша Формана «Амадеус», сцена кончины Моцарта в горячке в кровати с пером в руке. Отчего он там умер, от сифилиса, что-ли? Художественный вымысел против правды.

– К сожалению, я не могла присутствовать в момент его смерти, поэтому не могу тебе конкретно описать, как он умер, – политкорректно рапортую я. «И отчего он умер, тоже не скажу», – но это уже про себя.

– Можно, я ему объясню? – вмешивается другая девочка, она всё знает, молодец, отличница.

– Можно. – Ловлю себя на том, что вкладываю в слово «можно» слишком много надежды.

– Ну смотри, – начинает рассказывать девочка. – Он сочинял реквием, рядом с кроватью ночной столик у него стоял, а потом он положил реквием на столик, лёг в кровать и умер. Всё очень просто.

– Да, умирать это просто. Sterben ist einfach, – подхватила я.

Поговорили, разжевали, на вопросы ответили, реквием сочинили, на ночной столик положили, легли в кровать и умерли. Что может быть проще?

ФИЛИПП-ДЕМИУРГ

Мой старший сын Филипп в последнее время увлекся информатикой и программированием. Ежеминутно у него какие то достижения.

С каждым достижением у Филиппа растёт уверенность в себе и происходит переживание чуда открываемой Америки. Вместе с ним – потребность в общении и разделения этого переживания с ближним. Приходит ко мне каждые пять минут по моим субъективным ощущениям – по его субъективным вообще не приходит – и рассказывает о том, что только что случилось. В самые худшие из дней тащит за собой в свою комнату и обещает там что-то показать. Мне приходится отвлекаться от очень важных дел, сосредоточенно кивать головой, задавать уточняющие вопросы и делать вид, что всё это меня не только интересует, но я в этом хоть что-то понимаю. Кроме того, хочу всё знать.

– Ну смотри, я тут программу придумал, – показывает на экран с цветными строчками вперемежку с цифрами и знаками препинания, сваленными в кучу. – Вот если ты её тут откроешь, – показывает на красненький кружочек, – она тебе всё закроет. Поэтому её лучше не открывать. А если ты тут откроешь, – показывает на зелёненький кружочек, – это дискорд.

Нажимает на него несколько раз, он не открывается. Потом на экране вдруг выскакивает обезумевшая картинка в тройном увеличении и начинает бешено мигать.

– Вот, если ты на дискорд нажимаешь, то он тебе всё трекает. Вот смотри – это твой трекин рекорд. Поэтому его лучше не открывать. А тут, ну, смотри, смотри. Если ты нажмёшь на текстовый документ… Смотри, что сейчас будет.

Компьютер вздрагивает и сдыхает. Филипп счастливо смеётся.

– Что это было? – переспрашиваю я.

– Ну ты что, не поняла? Ты на текстовый документ нажимаешь, а у тебя компьютер гнётся.

На лице его разливается счастливое удовлетворение.

– И в чём смысл? – ненавязчиво пытаюсь разобраться я.

– Понятия не имею, – бросает Филип. И ещё раз убивает компьютер.

В эти минуты он мне напоминает юного демиурга. Который только-только научился создавать мир. Одним легким движением пера он создаёт существо с тремя ногами без головы. Ноги двигаются и быстро бегут в разные стороны. Существо бежит вслед за ними. Демиург наблюдает и хлопает в ладоши. Потом ещё один взмах, и вот перед ним стоит ещё одно существо с двумя очень длинными руками, но уже с головой. Оно засовывает себе эти две руки в уши, выводит их через ноздри назад, сохраняет при этом умный вид, потом завязывает эти руки сзади на затылке пышным бантиком. Демиург визжит от восторга и захлебывается слюной. Потом откуда ни возьмись из-за угла выскакивает лошадь и начинает говорить нечеловеческим голосом о смысле жизни. Из-под копыт у неё вылетают магические формулы в прозрачной упаковке. И романтически повисают в воздухе. Демиург забывает как дышать. От волнения пукает и погружается в медитативный сон. Во сне слышит голос, который его строго спрашивает: «Ну и зачем всё это?»

– Понятия не имею, – сонно бормочет демиург и переворачивается на другой бок.

НЕМНОЖКО О ПОЛИТИКЕ

Весь мир делится на радикалов и консерваторов, демократов и республиканцев, скептиков и оптимистов. Мы в нашей деревне тоже делимся. На «эдековцев» и «реверцев». «Эдековцы» – это те, которые ходят за продуктами в супермаркет «Эдека». А «реверцы» – это те, которые ходят в «Реве». «Эдека» располагается по левую сторону от моего дома, в стратегическом центре между гимназией, аптекой, булочной, магазином парфюмерно-галантерейных и аптекарских товаров «Россман» и кафе-мороженым на единственном в нашей деревне перекрёстке, который одновременно является и наиболее опасным, потому что представляет собой сложную форму круга на фоне сплошных прямых линий. «Реве» находится по правую сторону от нашего дома на выезде из деревни. Из стратегических преимуществ имеет заправку за углом и большую парковку.

Жители нашей деревни, прежде чем вступить в разговор друг с другом, спрашивают, кто куда ходит в магазин. Это вроде как определение политических предпочтений или сексуальной ориентации. Не вдаваясь в подробности, могу сказать, что разные политические взгляды, например, отражают глубоко укоренившееся в людях видение мира. Точно так же и у нас в деревне все живут по принципу: «Скажи мне, куда ты ходишь в магазин, и я скажу, кто ты». Жители деревни обсуждают тему предпочтений, как англичане погоду, а русские художественную литературу. «Мне в „Эдеке“ больше нравится мясной отдел. Товары всегда свежие, да и выбор получше». – «Да что ты говоришь! А зато в „Реве“ всегда можно купить консервированные вишни по пятьдесят центов, а по акции по той же цене целых три банки».

Я хоть и стараюсь избегать разговоров о политике, но здесь всё-таки признаюсь, что я всегда предпочитала ходить в «Эдеку». Трудно сказать почему. Наверное, потому, что мои нейронные связи лучше реагировали на визуальные раздражители в «Эдеке» и хуже на те же самые раздражители в «Реве». Или потому, что я больше люблю ходить налево, чем направо. Это необъяснимо.

В последнее время менеджеры в «Эдеке» регулярно меняют местоположение товаров, в результате чего стало трудно с закрытыми глазами находить то, что обычно стояло на выученном наизусть месте. Другими словами, я совершила предательство и переметнулась во вражеский лагерь – «Реве».

Но тссс! – это большой секрет и только между нами. Открыла для себя много нового, кроме всего прочего, русский отдел с вредными для здоровья, абсолютно ненужными, но такими милыми сердцу продуктами ностальгии за границей: зефирчик, сгущёнка, солёные огурцы, семечки, майонез, лимонад «Буратино», шпроты и водка «Перцовка». Не знаю, как я без них жила раньше! Кроме того, наконец-то мне удалось там купить немецкую приправу для пряников, которая с началом предрождественского периода стала товаром первого потребления всех турбодомохозяек в деревне, – а у нас только такие – и быстро исчезла из ассортимента.

У самого дома увидела Нэнси. Нэнси – это моя соседка со стороны главной дороги, ну и параллельно – энтузиастка, спортсменка, физиотерапевт, ненавистница шоколада, гимнастка, страстная объездчица лошадей и, по глубокому убеждению, мать-одиночка.

Нэнси садится в машину, заводит её и собирается съезжать на дорогу. На самом выезде видит меня, останавливается, опускает окно.

– О, привет. Ты вакцинированная?

– Ну да, вакцинированная, как все.

– О, я тоже вакцинированная. А что делать, что делать? – на лице её появляется выражение глубочайшего трагизма. – А у кого ты вакцинировалась? – У Пфайзера.

– Пфайзер, Пфайзер, это кто-то новенький?

– Да нет, вроде бы старенький.

– А ты знаешь, что у вас на крыше черепица обвалилась?

– Где?

– Пошли покажу, – вылезает из машины.

Машина остаётся стоять прямо посередине дороги. Бежит показывать мне черепицу.

– Ой, я сумку забыла. Надо забрать. А то знаешь, везде беженцы ходят, всё тащат, – бежит назад за сумкой. Дверь машины остаётся открытой. – У тебя ведь тоже беженцы яблоки украли?

Я киваю, и думаю, что, наверное, это были беженцы. Хотя по последним сведениям, яблоки собрала соседка из русских немцев, пока мы были в отпуске в Нормандии. Но это другая история.

– Вот там. Видишь? На крыше.

– Где? Не вижу.

– Да вот там, повыше, – тычет пальцем в воздух. Другим меня в бок. – Но ты не волнуйся, у каждого человека когда-нибудь повреждается крыша – («Du hast einen Dachschaden» – в переносном смысле в переводе с немецкого означает: ты умом тронулась, сошла с ума.)

– Теперь у тебя тоже повредилась крыша. У меня поехала и у тебя поехала. Ха, ха, ха, – смеётся с явным наслаждением.

– Приходи ко мне на массаж! – взмахивает копной седых волос и лезет обратно в машину.

Разговор из серии: «и тебя вылечат, и меня вылечат». Всех нас вылечат. У всех у нас – и у «эдековцев», и у «реверцев», немножко повреждённая крыша.

УПРУГАЯ ТРУСЦА И

ЯБЛОНЕВАЯ ВЕТОЧКА