Лысый одуванчик

Пикнула кофемашина. Игорь понял, что не отключил ее. Да и кофе тоже не сварил. Он нехотя поднялся, подставил под носики машины чашку побольше и нажал дважды кнопку пуска – надо принять пару порций и взбодриться.

Кейсы с кортиками так и стояли на письменном столе. Не дело. Игорь придерживался железного правила: открытые поверхности мебели предназначены для работы, а не для хранения вещей. Еще в детстве мать внушила, что поддерживать порядок можно именно таким образом. Поэтому Игорь всегда критически относился к людям, чьи рабочие столы были завалены бумагами недельной давности, а на кухне – заставлены приборами и посудой. Еще хуже обстояло дело с настенным украшательством. Все эти фотографии в разноперых рамочках и эстампы вызывали в нем неприязнь и отторжение.

Его квартира и загородный дом были обставлены дорогой мебелью, но нигде на ней невозможно было найти статуэтки или вазы. Книжный шкаф – для книг. Каминная полка – для старинных часов. На кухне шкафчики глухие, никаких полотенец и прихваток на крючках. Декор стен исполняли обои, подобранные дизайнером. И даже комнатные цветы, которые когда-то любила выращивать жена, переехали в теплицу. Игорь объяснял свою тягу к минимализму простотой уборки. И скрывал, что именно таким образом упорядочивает свои обязанности внутри дома.

Это как на плацу. Строй солдат всегда более показателен, чем эти же солдаты в классе или спортзале. Игорь говорил: я сын военного и грешу порядком. То, что он еще и сын генеральши, ему в голову не приходило. Но он всегда держал в уме их скромную с братом спальню, в которой были лишь аккуратно заправленные кровати, шкаф для одежды и два венских стула. И милее этой комнаты, обставленной матерью, для Игоря вроде и не было ничего.

Хотя (и он это признавал) был один дом, в котором ему отдыхалось спокойно и комфортно, несмотря на буйство картин на стенах, безделушек в книжном шкафу и кухонной утвари рядом с плитой. Но это был единственный случай, когда его не раздражал хаос.

Раздражение. Точно. Это чувство последние дни явно активизировалось. Понятно, что в его доме совершено преступление. Но в том-то и дело – тревожило не это. Игорь ловил себя на предательской мысли, что исчезновение супруги – всего лишь факт, который ускоряет принятие им важного решения. Факт не страшный, не сулящий каких-то фатальных последствий. Он не верил, что жену похитили бандиты в целях шантажа. Крупных финансовых потоков через него последнее время не проходило, сделок не намечалось, он никому не переходил дорогу уже многие годы.

Скорее он мог предположить, что Нина сама организовала свое похищение. На ее совести уже был вселенский обман с беременностью. Когда все открылось, он ушел из дома и сгоряча напросился на войну в Афганистан. Чуть не погиб, получил ранение. Хотел развестись. Но Нина сумела так себя повести, так все снивелировать, что он в последствии даже чувствовал себя виноватым во всей этой истории.

Нина могла. Она тот еще конспиролог. Но это сколько же времени потребовалось на подготовку, чтобы «без шума и пыли» выкрасть женщину, привязанную к инвалидной коляске? И как удалось найти сообщников в ее хроническом отстранении от общества? Кто взял на себя смелость взвались тело его жены на плечо и погрузить в машину?

На участке следов оказалось много, а вот у ворот отпечатков шин притормозивших машин было только два, не считая его аутбэка. Полиция сделала слепки. Оказалось, что первой у дачи останавливалась «лада». Это понятно – она привезла по эконом-тарифу Кузьминичну. Второй след принадлежал «хёндэ». И тут у сле-даков пошли вопросы. И дочь, и внучка ездят на седанах этой марки.

«Ладно, разберутся. Девчонки ни при чем. Я точно знаю, что мать никогда бы не попросила Наташу обманывать, а тем более подставить меня. А если и попросила – получила бы отказ. Это моя дочь, как никак. Я в нее вложился. Душой, прежде всего. Деньгами, конечно, тоже. Но главное – временем. Так Леся говорит. Эх, милая, как ты всегда права бываешь…»

Игорь, несмотря на выпитый кофе, снова обмяк на диване.

* * *

Вероника сидела в кабинете, разложив на столе четыре склеенных между собой листа офсетки. Она никак не могла приучить себя рисовать схемы на графитной доске, стоявшей в углу, а тем более, в компьютере. Ей было роднее и понятнее выкладывать свои мысли на бумагу.

В руках, как первоклассница, она сжимала двенадцать разноцветных фломастеров, выдергивая попеременно то один, то другой, и чертила только ей понятные цепочки. Два из склеенных листов уже пестрели именами и датами, которые были сшиты между собой цветными строчками связей. Но ниточки, за которую можно было потянуть все расследование, она пока не видела.

Игорь. Его имя значилось в центре, от надписи в разные стороны уходили прямые и волнистые линии синего цвета. Кудрявых росчерков было много, как и догадок. А четких прямых утверждений – совсем чуть-чуть.

«Все-таки правильно, что пригласила в помощь Семена, – Вероника, не выпуская из руки фломастеры, пододвинула в центр стола раскрытую папку с отчетом психолога. – Он правильно пишет, что этот отец семейства имеет повышенный уровень ответственности, любит все держать под контролем».

Ей нравились такие мужчины, она западала только на подобных, хотя и срывалась из отношений именно из-за непринятия их «строевой подготовки» в мозгах. Касательно Игоря Вероника думала, что способна просчитать с точностью до высоких процентов, как он поведет себя в той или иной ситуации. Это было на поверхности. Его тяга к порядку, четкое планирование дня, невозможность повысить голос при эмоциональном срыве…

Но за благовоспитанным фасадом (и она это нутром чувствовала) скрывалось нечто совсем иное. Как раз несистемное, сентиментальное, неуверенное. И Веронике казалось, что, если ей удастся на чем-то таком Игоря поймать, – будет раскрыто и само похищение.

Она не считала его преступником – не было ни оснований, ни фактов. Но понимала, что исчезновение жены как-то связано с их отношениями, с качеством их брака.

– Федор, что там у тебя? – спросила Вероника, ответив на входящий.

– Вы меня четвертуйте, но я его потерял.

– Что ты сделал?

– Потерял. Я вел его, как вы велели, от офиса в главную контору. Он там был около сорока минут. Вышел, сел в свою субару и поехал вроде бы обратно. Но вдруг остановился на Рубинштейна, припарковался. Мне не повезло, мест свободных рядом не было. Ну, буквально минуту, может, потерял… Я уже по всем кафеюхам проскочил, не понимаю, куда он так быстро исчез.

– Машина на месте?

– В том-то и дело, что стоит. А его нет.

– Там много арок, дома старые.

– Я что, глупый? Он единственно, куда мог успеть зайти, – это во двор двадцать пятого дома.

– Значит, иди туда.

– Как бы не так. На воротах кодовый замок.

– И чего ты тогда звонишь, если лопухнулся?

– Так я подумал, что, если ворота открыл, то он код знает. То есть не чужой в этом доме человек.

– Это ты молодец. Возвращайся, надо прошерстить списки жильцов.

* * *

Олеся смеялась негромко, но заразительно. Игорь только что рассказал, как улепетывал от самой настоящей слежки.

– Я его увидел не сразу, – говорил он между салатом и супом-пюре. – Они взаправду меня подозревают. И не понимают, что я самый первый интересант, который хочет знать, что же произошло на самом деле. А они мне на пятки слежку пристроили.

Олеся стояла у него за спиной, разогревая свою порцию в микроволновке. Наклонилась, чмокнула в макушку.

– Подожди, подожди, я хочу не только слышать, но и видеть твое довольное лицо, – она вынула из микровелли глубокую тарелку, аккуратно поставила на стол и придвинула свой стул поближе к Игорю.

Они сидели на просторной кухне, где белый кирпич диктовал настроение. Так как квартира располагалась в доме девятнадцатого века при ремонте стены просто оголили и покрасили. Грубый серый потолок был смягчен по цвету и высоте деревянными балками. С них над столом из каучукового дерева свисали сосульки светильников. На стенах тут и там висели картины.

Они не были подобраны стилистически, но выглядели в этом лофте органично. То ли потому, что были написаны одним художником, то ли оттого, что их развешивала Олеся. В умении сочетать вкус и безалаберность ей равных трудно было сыскать.