К звездам

Трейч. Уже по дороге сюда я слыхал, что они расстреливают всех пленных без суда… и раненых также.

Петя. (вздрагивает и закрывает лицо руками). Какой ужас!

Лунц Звери! Они всегда питались человеческой кровью. Они сыты ею по горло.

Верховцев Да… они никогда не были… вегета… рианцами.

Лунц. Как можете вы шутить.

Анна. Валя, ведь тебе же нельзя говорить.

Верховцев Это ободранные… ноги приводят меня в такое… настроение. Я замолчу, Анна, я устал. Мне только… интересно взглянуть… на физиономию звездочета.

Трейч. Тише.

Входит Инна Александровна.

Они борются, и мы, конечно, не можем предписывать им правил борьбы.

Житов. А вот и Сергей Николаевич.

Наверху лестницы показывается Сергей Николаевич и на ходу бросает.

Сергей Николаевич. Что это? Где Николай?

Инна Александровна Не пугайся, отец. Он ранен, в тюрьме.

Сергей Николаевич. (останавливаясь, сверху). Разве там еще убивают? Разве там еще есть тюрьмы?

Верховцев (злобно). С неба… свалился.

Занавес

Действие второе

Весеннее ясное утро в горах; небо безоблачно; все залито солнцем.

Справа, в глубине, угол здания обсерватории с уходящей вверх башней; середина – двор, по которому проложены асфальтовые дорожки, как в монастырях; двор неровный, опускается вниз, в задней стороне сцены, где низкий каменный забор и ворота. За ним цепь гор, но не выше той, на которой расположена обсерватория. Слева и ближе к авансцене угол дома с каменной верандой над обрывом. Полное отсутствие растительности. Со времени первого действия прошло три недели. Верховцев в кресле на колесах: его возит взад и вперед Анна. Житов сидит у стены-греется на солнце. Все одеты по-весеннему, кроме Житова, который в одном пиджаке.

Житов. (сидит). А то дали бы мне, Анна Сергеевна, я бы повозил.

Анна. Нет, уж сидите, никого не люблю утруждать. Тебе хорошо, Валя?

Верховцев. Хорошо, только за каким чертом вертимся мы здесь, как крысы в крысоловке. Поставь меня рядом с Житовым, я тоже хочу запастись энергией от солнца. Так, хорошо. Приятно!

Анна. Отчего вы не работаете, Житов?

Житов. Погода такая. Я как взыграет весеннее солнце, так уж не могу в комнатах сидеть. Вот погреюсь, погреюсь, да и…

Верховцев Житов, а вы не турок?

Житов. Нет.

Верховцев. А как вам бы шло: сесть этак да на пупок смотреть, или как там…

Житов. Нет, я не турок.

Верховцев. А я вас понимаю: приятно на солнышке. Жалко Николу: ему этого удовольствия не получить. Я знаю эту Штернбергскую тюрьму: в нее не только солнце не заглядывает, в ней и неба-то не видно. Я в ней только месяц просидел, так и то в какой-то сплошной компресс превратился от сырости. Мерзость!

Анна. Хорошо, что хоть жив. Я была убеждена, что его расстреляли.

Верховцев. Погоди, за этим еще дело не станет. Нужно бы разбудить Маруську, узнать все поскорее.

Житов. Она поздно приехала.

Верховцев. Слыхал. Весь дом пением разбудила. Я даже удивился, кто может петь в этом мавзолее. Подумал, уж не Поллак ли новую звезду открыл.

Житов. Раз поет, значит, все хорошо.

Анна. Я не понимаю этого: петь, когда все спят.

Инна Александровна (показывается на веранде). А Лунц не приходил?

Анна. Нет.

Инна Александровна Господи, что же это! Его Сергей Николаевич спрашивает, – ну что я скажу? Разбрелись все, как овцы, один Поллак работает. А Марусечка-то вчера – запела! Как я услышала – дух захватило… Ну, думаю…

Верховцев Разбудите-ка ее, теща.

Инна Александровна Ни-ни. И не думай. Пусть хоть до вечера спит.

Верховцев Ну, Шмидта этого.

Инна Александровна И Шмидта не стану будить. Человек с дороги, такую радость привез, а я ему поспать не дам! Вот вы этого Лунца пришлите, когда вернется. (Идет и у двери останавливается.) Солнышко-то греет, Василий Васильевич! Как у нас. Я нынче утром в ящик земли насыпала да редиску посеяла. Пусть растет, кое-кому пригодится! (Уходит.)

Верховцев Энергичная старушка. Редиска, хм!

Пауза.

Анна. Вы думаете о чем-нибудь, Житов, когда вот так уставитесь?

Житов. Нет. Зачем думать? Я так смотрю.

Верховцев. Врете вы. Как можно не думать, – ну, если не думаете, так вспоминаете что-нибудь.

Житов. У меня воспоминаний не бывает. А впрочем… хорошо в Нью-Йорке было: жил я в гостинице на самой шумной ихней улице, и балкон у меня был…

Верховцев Ну?