Кузнец

Парень угрюмо зыркнул на казака и подвел своего Росинанта к небольшому строению с навесом, где я пока оборудовал кузню. Распряг коняку и собрался уже уходить.

– Погодь, паря, – окликнул я его. – Как зовут-то?

– Артемием мамка назвала.

– Что такой сердитый? Дядька где?

– Я не сердитый, а серьезный. А дядька уехал в Якутск.

– Скажи, что, мол, как приедет, Кузнец его в гости звал.

– Скажу.

– Ну, тогда бывай.

Паренек неторопливо вышел и даже не пошел, а прошествовал в сторону острога. Я направился к возам с оружием.

Сначала отложил те, что требовали серьезной работы. Таких нашлось штук шесть. Потом те, что требовали всё же починки. Еще десяток. Остальные были просто жертвами неаккуратного обращения. При этом пять штук были с ударным замком, лишь немногим уступающим моей конструкции. Провозился со всем этим едва ли не до вечера. Заняться ремонтом решил завтра после обеда. До обеда нужно было заниматься делами солеварни, проверять записи на складе и казну. Такая бизнес-текучка XVII века.

Спалось хорошо. Во-первых, устал я, пока пищали тягал: всё-таки каждая такая дура весила пять-семь килограммов. Во-вторых, теперь на солеварне на самом деле было здорово. Крепкие избы, спокойная и ритмичная работа, хорошая еда. У меня в избе стояла – кроме печи, всяких полок и сундуков, стола и лавок – самая настоящая кровать. А настоящая перина и пуховая подушка, за которые я не пожадничал заплатить пятнадцать копеек, были после спанья на шкурах на печи настоящим чудом.

Эх, может, послать все эти джокеры, жить бы здесь да жить? Нет, не вариант. Скоро Илим станет центром самостоятельного воеводства, а власть здесь станет гораздо жестче. Не хочу. Хабарову лет уже сколько? Думаю, к пятому десятку подбирается. А рвется в бой. А мне еще и тридцати нет, хоть здесь, хоть в прошлой жизни. Не хочу мягкую перину. Нет, хочу, но не только. С тем и заснул.

Недели через две вернулся Хабаров. Вернулся с отказом: воевода и боярин Пушкин не позволили ему идти в Приамурье. К его возвращению мне удалось исправить все простые поломки хабаровских пищалей. Осталось шесть штук с серьезными проблемами.

Я послал гонца к Хабарову. Тот приехал за оружием, сели поговорить в мастерской.

– Ну как? Вышло, Кузнец? – спросил он, поздоровавшись.

– Почти. Есть еще несколько трудных. Покумекаю, может выйдет.

– А вот у меня пока не вышло, – грустно проговорил он.

– Так теперь не пойдешь на Амур?

– Пока не пойду. Самоходом не хочу, я уже говорил. А воевода даже слышать не хочет. После того как Васька Поярков обделался и почти сотню людей положил, сторожится воевода.

– Оно понятно.

– Так ведь Поярков-то сам виноват. Гостей захватывал, головой не думал. Вел себя как дикий волк, а не как письменный голова.

Ишь ты, подумалось мне, гуманист, блин. Небось сам, когда с Галкиным якутов воевал, не особенно о правах человека рассуждал.

А вслух сказал:

– А как надо было?

– Нечто сам не знаешь? Сначала надо было узнать, кто здесь кто: кто с кем дружит, кто с кем воюет, какая за кем сила стоит. Вот как узнал всё это, тогда можно и зубы показывать. И тоже с головой нужно делать всё. А он, видно, больше ягодицами думал.

– Это да. Так что теперь будешь делать?

– А подожду.

– Думаешь, воевода после иначе рассудит?

– Нет. Воевода-батюшка Василий Никитич иначе не рассудит. Только вот лихоманка его бьет. Похоже, недолго ему осталось. А там и поглядим. Может быть, с новым столкуюсь.

На этом пока разговор закончился. Хабаров отсчитал мне серебро, забрал ружья. На том и расстались.

А я стал думать дальше. Со своим десятком я, похоже, уже поладил. Серебра казачки получают раза в три больше, чем государево жалованье. Да и с житом у них всё неплохо. Главное же, что мы стали друзьями: стройка, где все намахались топором, натаскались бревен, вечерние посиделки – всё это очень сблизило нас, объединило.

Только десяток – это немного, пришла пора новых искать. Но ехать самому негоже. Почему? Всё же я здесь человек новый. Вот реально, сколько я в этом мире? До полутора лет не дотягивает. Людей не всегда понимаю. Тут нужен свой. Совсем свой, причем такой, чтобы и для меня был свой. Кажется, тут всё понятно: казаки здесь свои. Так, да не так: в этом мире они, конечно, свои, только вот не в Якутском воеводстве. Здесь они тоже все пришлые.

Думал я не один день. Пока случайно, обходя свое хозяйство, не обратил внимание на работников. Большая их часть работала молча, без нареканий. Ко мне обращались редко, недовольства не высказывали. Тем более что еда у них стала лучше, чем прежде, денежек за лишнюю работу подкидывал, стал давать время на собственные занятия.

Но был один, кто сразу выделялся: к нему шли с проблемами, спорами; он, по сути, руководил работами. Речь идет о мужике, похожем на цыгана. Я расспросил о нём грамотея при складе, подумал и решил попробовать договориться с ним.

Утром, нарядив работных людей на работу, а казаков – на службу, велел позвать к себе того цыгана, что в первый день мне зубы показывал. Звали его Степаном. Прозвище было Смоляной. И если вспомнить, что цыгане на Руси объявились только при матушке Екатерине, а в Сибири и того позже, то это очень меткое прозвище. Волосы и глаза как смоль, кожа темная, дубленая. Некогда был он промысловым человеком не из последних. Людей знал, люди его знали. Но попал в кабалу, потому и оказался на солеварнях.

Цыган, войдя в светлицу, посмотрел на меня с вызовом: дескать, чего надо?

– Садись, Степан. Разговор есть.

– Об чём нам говорить, Кузнец? Ты десятник – я кабальный.

– Раз позвал – значит, есть разговор, – ответил я, приподнявшись над столом. Прием этот я уже давно выработал: как осознал, что ростом буду повыше, чем все остальные. Почти два метра – это даже в XXI веке совсем не маленький мальчик. Еще не встав полностью, я уже изрядно возвышался над собеседником.

Тот сел. Вызова в голосе поубавилось.

– Чего звал-то?

– Скажи мне, Степан, хотел бы ты из кабалы выбраться?

– Оно, конечно, кабала не жена, не сестра. Только куда ж я денусь? Ты ж меня не выкупишь.

– Может, и выкуплю. Если службу сослужишь.

– Украсть что нужно али порешить кого решил? – усмехнулся цыган.

– Красть я не приучен, а порешить и сам могу, коли надо будет. А будешь сильно рот разевать, можешь и зубов лишиться.

– Шуткую я. Не серчай. Что за служба, десятник?

– Другой разговор. Нужно мне, чтобы ты съездил с моим казаком в Илим и Якутск, поговорил с людьми.

– С кем говорить-то?

– С беднотой. С бобылями, с подказачниками, с теми, кто к богатым людям покрученниками идет. Только мой интерес к тем, кто не просто щи пустые хлебает, а к тем, кто хотел бы лучшую жизнь получить на вольной земле.