Декабристы

Пестель. Да кому же он пишет?! И что пишет?! Пускать слюни о том, сколь много было в сердце императора Павла справедливости – занятие для старой бабы, а не для мужа! Справедливость – у взбесившегося деспота! Недурно! И кого он думает этим тронуть? Отцеубийцу! Александра, который прыгал от радости, когда его папеньку придушили шарфом, да еще пристукнули табакеркой по голове. Нечего сказать, хороша крестьянам защита! Дивно проводите время, господа!

Муравьев. Ты должен понять, Пестель, без согласия действовать невозможно.

Пестель. А согласия не будет. Я это понял, когда мы с тобой остались одни против всех.

Муравьев. Должно создать единый закон, который свяжет разрозненные взгляды. Нам нужна конституция, и я ее напишу.

Пестель. И какой же образ правления ты в ней утвердишь? Монархический?

Муравьев. Пестель, республиканская идея в России не созрела. Добиваться ее – значит всех распугать.

Пестель. Где монарх, там произвол.

Муравьев. Оглянись на Англию.

Пестель. Английская монархия у нас невозможна, ты это знаешь. Ты и пальцем шевельнуть не поспеешь, как конституционный король превратится здесь в самодержца.

Муравьев. Я республиканец не меньший, чем ты, Павел Иванович, но действовать должно, сообразуясь с тем, что есть. Ты погубишь Общество.

Пестель. Оно само себя погубило. Общество мертво, и прежде всего – коренная управа. Общество скончалось от словоблудия, от сомнения, от трусости душевной и физической. Оно хватало за руки любого, кто хотел действовать. Довольно… Восемьсот двадцатый на исходе. По счастью, Тульчинская управа жива.

Муравьев. И что же с того?

Пестель. Очень много, поверь мне. Январское пронунциаменто Риеги указывает нам путь. С тремястами молодцов он прошел Испанию и восстановил конституцию.

Муравьев (с легкой усмешкой). Пестель, Пестель, не ты ли неизменно твердил: не мерьте Россию Европою. Твои молодцы застрянут в дороге, не дождутся провианта, а ружья пропьют.

Пестель. Как знать, отечественные порядки могут быть гибельны и для правительства. (После короткой паузы.) Верно ли, что ты вновь вступишь на службу?

Муравьев. Я колеблюсь.

Пестель. Надобно вступить. В армии вся наша сила и надежда. Твое место – в ней. А законы… законы можно творить и в мундире.

Пауза.

Муравьев (с твердостью). Пестель, конституция – мой долг первостепенный. Общество должно знать, к чему идет, чего хочет. Кто не верует в Провидение, по крайности должен веровать в Истину.

Пестель. Что ж, я и сам намерен дознаться, в чем она, наша (как бы найдя название) «Русская правда». Пусть лишь она будет одинакой и для меня и для тебя! Будем друзьями, и да поможет нам бог.

Обнимаются.

Издалека доносится полковая музыка. Свет гаснет.

1824 год. Осень. Петербург. Бравурный военный марш. Быстро входит Рылеев. Навстречу ему – Бестужев.

Бестужев. Что с тобой, Рылеев?

Рылеев. Здравствуй, Бестужев.

Бестужев. Ты бледен – смотр тебя утомил. Я вспомнил нынче, как шли войска из Европы. От тех дней нам остались одни парады.

Рылеев. Послушай, сейчас я пережил миг истинно ужасный. Я стоял в толпе, глядел на солдат и под мерный их шаг задумался о своем. Вдруг – общее движение, возгласы, шум. Я поднял глаза и прямо перед собой увидел императора. Верно, в глазах моих что-то было – он задержал на мне взор свой. С полминуты мы неотрывно смотрели друг в друга.

Бестужев. Право, тебе почудилось. Полно…

Рылеев. Я клянусь тебе, все это было так. Бог мой, неужто ж есть непостижимая сила, и он почувствовал, кто перед ним? Иначе зачем бы ему так смотреть?

Бестужев. Ты впечатлителен, как все поэты. Руки твои дрожат.

Рылеев. Ты не решил ли, что я устрашился? Бестужев, твердости мне достанет. Кто посягает на чужую голову, тот о собственной думать не смеет. Да и есть ли нравственное право отнять чью-то жизнь, не отдавши своей? (С горечью.) Брат, с кровью далась мне мысль о крови. Я хотел изменить нравы правосудием и, сказывают, был судьей справедливым. Чего я добился? Вокруг все то же! Я хотел пробудить сограждан стихотворством, и рифмы мои, казалось, им пришлись по душе. Чего я добился? Все то же вокруг! Вот почему я в Обществе.

Бестужев. Успокойся, друг. Мы все тебя любим. Кто еще так быстро приобрел общую дружбу и уважение…

Рылеев. Слушай, этой ночью приехал Пестель. Трудно даже вообразить, сколь много решает эта неделя. Добиться согласия – и дело пойдет к развязке!

Марш еще звучит. Свет гаснет.

Свет. У Никиты Муравьева. Муравьев и Пестель.

Пестель. Как чувствует себя жена?

Муравьев. Спасибо, ей уже лучше. Семь ночей я не сомкнул глаз. Еще и Катенька вся изнервилась, требовала, чтобы ее допустили до матери. Девочке год с небольшим, однако ж она сразу чувствует, когда в семействе неладно.

Пестель. Ты и сам спал с лица.

Муравьев. Как же иначе, брат? Александрина – все в жизни моей, от нее – весь свет и тепло.

Молчание.

Пестель. Итак, ты подлинный Бентамов человек – верный долгу и собственной судьбе.

Муравьев. Что же мешает тебе мне последовать?

Пестель. Я то, что твой Бентам зовет «одиноким человеком». Твоя гармония оттеняет мою несообразность.

Муравьев. Это не помешало нам стать друзьями и братьями.

Пестель. Однако теперь ты переменился ко мне.

Муравьев. Это неправда.

Пестель. Уж год и более того ты не отвечал на письма мои, ни на словесные поручения, кои я слал через Поджио.

Муравьев. Я все тот же. И ты все так же мне близок. Но что таить, не про все мы мыслим сходно. Излишних же споров я не хотел.

Пестель. Ты не был на общей встрече, потому я здесь.

Муравьев. Сказывают, вы достигли согласия.