Занимательное любвоведение. Повести и рассказы

Занимательное любвоведение. Повести и рассказы
Леонид Канашин

Предлагаемые читателю истории, рассказанные прекрасным чистым полнозвучным русским языком и сдобренные тонким чувством юмора, увлекут его в мир невероятных любовных приключений. Вместе с героями книги читатель будет находить и терять любовь, наслаждаться и страдать, метаться, делать выбор и испытывать всю гамму чувств, выпадающую на долю влюблённого человека. И, без сомнения, ценные знания, полученные из этой книги, читатель сможет с успехом применить в своей повседневной любовной практике.

Занимательное любвоведение

Повести и рассказы

Леонид Канашин

© Леонид Канашин, 2017

ISBN 978-5-4485-6521-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

История Кавалерова Грини и Мани Лесковой

Я возвращался в Санкт-Петербург после новогодних каникул, проведённых в Москве. До отхода поезда оставалось минут пятнадцать, когда позвонила мама. Мы с ней сегодня уже говорили несколько раз, и вот она снова звонит.

«Да, мама… Да, всё хорошо!.. Нет, я не опоздал, я уже сижу в вагоне!.. Нет, ничего не забыл!.. Я вообще не буду окно открывать, не беспокойся, пожалуйста!.. Да, да, я позвоню обязательно!.. Спасибо!.. Папе привет!.. Ну, всё, мам, всё…»

Уф-ф!.. Через полгода я получу диплом юриста, а она опекает меня, будто я в детсадовской группе…

Я достал из сумки томик Прево, купленный на вокзале, и прикинул количество страниц – до Питера должно хватить. Хотя ехать предстояло ночью, в поезде мой организм спать упорно отказывался.

За окном было сумрачно и мело. Пассажиры, спасаясь от ветра и мороза, спешили пройти в вагоны. И только два человека, занятые беседой, казалось, не замечали стужу. Один из них, высокий, сутуловатый мужчина лет тридцати, не имел при себе никакой поклажи и являлся, судя по этому, провожающим. Другой, ниже ростом и моложе, держал в ногах брезентовый рюкзак. Его лицо показалось мне знакомым. Я вгляделся: неужели Гриня Кавалеров?..

С Григорием Кавалеровым мы учились в одном классе Академической гимназии при Санкт-Петербургском университете. В гимназию тогда принимали только лучших школьников Питера и Ленинградской области, но Григорий (мы его звали Гриней) всё равно выделялся среди нас своими знаниями и способностями. Директор гимназии и все преподы не могли на него нарадоваться, а училки, слушая его ответы, натурально плавились от умиления – ко всему прочему он обладал завидной, просто ангельской какой-то красотой.

Обычно пацаны таких не любят, но к Грине это не относилось. Он был свой парень. Жил он, как и все иногородние, в интернате при гимназии, а по воскресеньям отец забирал его домой в Гатчину. Гринин отец владел там нехилым бизнесом – сетью продовольственных магазинов и салонов связи. Мать Грини, как я знал, умерла, когда он ещё не учился в гимназии.

Гриня окончил гимназию с золотой медалью, что означало практически автоматическое зачисление на любой факультет университета, но осенью мы не нашли Кавалерова в списке студентов. Слухи по этому поводу ходили самые разные. Большинство считали, что отец отправил его учиться в Англию, то ли в Кембридж, то ли в Оксфорд. Были и такие, что говорили, будто он связался с лимоновцами и участвовал в нападении на приемную Государственной думы, после чего его, якобы, осудили и сослали на Колыму.

Послышался гудок, Гриня (я уже не сомневался, что это он) обнялся с провожающим, затем тот перекрестил его троекратно. Кавалеров закинул рюкзак на плечо и направился в вагон. Я вышел из купе. Через минуту Гриня показался в конце коридора. «Не беспокойтесь, я сама вам всё принесу и сама всё сделаю…» – нежно пела ему вслед пожилая проводница, и я понял, что прошедшие годы не отняли у Грини его природного обаяния.

Переходя взглядом от таблички к табличке, он добрался до моего купе и тут только обратил на меня внимание и сразу узнал.

«Лёшка, ты?!»

«Здорово, Гриня!»

Мы пожали друг другу руки.

«Ты в этом купе?» – спросил Гриня.

«Да! Ты тоже?.. Вот замечательно!..»

Кавалеров прошёл в купе. В это время поезд тронулся. Гриня приблизился к окну и помахал рукой.

«Друг меня провожал, – пояснил он минуту спустя, снимая куртку и садясь напротив. – Да ты, может быть, помнишь – Тимофей?»

Я не помнил. Мы не настолько тесно дружили с Гриней в гимназии, чтобы я мог знать всех его друзей. Несколько секунд мы сидели молча. Григорий был моим ровесником, но сейчас, несомненно, он выглядел гораздо старше меня. Ангелочком его теперь никто бы не назвал. Сейчас он скорее напоминал молодого греческого бога. Широкоплечего такого, с обветренным лицом, греческого бога в джинсе и меховых унтах.

«Ну что, Гриня, отметим встречу?.. Может быть, пива?..»

«Для такой встречи можно и что-нибудь покрепче».

Через полчаса бутылка виски, купленная нами в ресторане, потеряла уже половину своего содержимого; во всем мире не было людей более близких друг другу, чем мы с Гриней, и он рассказывал мне свою необыкновенную историю.

Я перескажу её, чтобы не утомить читателя, как можно короче, стараясь в то же время не упустить в своём повествовании ничего действительно важного.

***

Свой рассказ Гриня повёл с того дня и часа, когда мы с ним виделись в последний раз. Это было утро после выпускного вечера. Расставшись с нами на набережной Невы, он поехал к Тимофею в общежитие Ветеринарной академии. Тимофей был Грининым земляком, а также давним другом его старшего брата. Тимофей и Гринин брат учились в Гатчине в одной школе и вместе поступили в Санкт-Петербургский университет. Учеба в университете у Тимофея не заладилась, и перед второй сессией он по поддельной справке взял академический отпуск. Год он проболтался, подрабатывая на рынке грузчиком, затем вернулся в университет, но споткнулся на первом же экзаменационном барьере. Его всё-таки отчислили и сразу призвали в армию. После армии он какое-то время никак не мог определиться со своей судьбой, затем его прибило к «зелёным» и он понял, что его призвание – ветеринария. В тот год, когда мы с Гриней окончили гимназию, Гринин брат, будучи дипломированным экономистом, уже помогал отцу управлять компанией, а Тимофей ещё только учился на втором курсе Ветеринарной академии. Как видно, Гриня и Тимофей были очень разными людьми, тем не менее их связывала крепкая дружба, и Тимофей на правах старшего товарища опекал Гриню.

Накануне Грине позвонил отец и сказал, что он передал ему с Тимофеем двести тысяч рублей в качестве награды за золотую медаль. Гриня, конечно, ждал от отца подарка, но эта сумма его поразила. Хватит на классный компьютер, на крутой мобильник, и ещё останется куча денег. Гриня надеялся, что Тимофей поможет ему сначала выбрать компьютер, а потом перевезти его домой в Гатчину.

Тимофей, однако, предложил перенести поход по магазинам на завтра, а отъезд в Гатчину, соответственно, на послезавтра, потому что сегодня он собирался принять участие в митинге несогласных.

Гриня сторонился подобных дел, но ему захотелось увидеть, как это происходит, и он пошел на митинг вместе с Тимофеем. Митинг проходил на Дворцовой площади. Присутствовало около тысячи человек. Кроме «зелёных» на площади собрались «правые», яблочники, лимоновцы, коммунисты и граждане неопределённой политической ориентации – просто несогласные. Площадь была оцеплена милицией. У Александровской колонны какие-то люди, сменяя друг друга, говорили по громкоговорителю. Тимофей показывал Грине: смотри, вот Немцов!.. А это Каспаров!.. После каждого выступления толпа начинала скандировать. Кричали: «Сохраним природу!», «Чиновники – уроды!», «Путина – в отставку!», «Матвиенко – в отставку с прожиточной корзиной!», «Зурабова – в тюрьму!» Несмотря на грозные призывы, в толпе стояло веселье, все улыбались. Милиция спокойно наблюдала за происходящим.

Внезапно лимоновцы развернули какие-то неправильные лозунги, и сразу же милицейское оцепление распалось, на площадь с разных сторон устремились колонны омоновцев и стали избивать митингующих резиновыми дубинками. Двое омоновцев накинулись на Тимофея, свалили его на брусчатку лицом вниз, выкручивая ему руки. Гриня подскочил к одному из них и, схватив за ворот, стал оттаскивать. И тут же страшный удар сзади по голове сбил его наземь. Когда Гриня пришёл в себя, он был уже в наручниках, и его быстро-быстро, почти бегом, куда-то тащили. За аркой стояли милицейские автобусы, в один из которых Гриню и затолкали. Тут уже набралось много людей, но поминутно подтаскивали всё новых и новых.

Обезьянник милицейского отделения, куда привезли Гриню, был забит. Некоторые из задержанных имели на лицах синяки и кровоподтёки. На них смотрели с уважением. Народ и здесь не унывал. Периодически скандировались те же самые речёвки. К ним добавилось гневное «Са-тра-пы!», обращенное к милиционерам. Сатрапы сохраняли спокойствие и в дискуссии не вступали.

Вдруг в дальнем углу обезьянника Гриня заметил заплаканную девушку такой невероятной красоты, что у него перехватило дыхание. Ни в жизни, ни в кино, ни по телевизору не видел он раньше такой красавицы. Маленькая светлолицая девушка с толстой косой русых волос, с огромными синими глазами, одетая в голубую маечку, не скрывающую тонких беззащитных плеч, – скорей всего, подумал Гриня, это школьница, случайно попавшая, как и он, на митинг. Гриня смотрел на неё не отрываясь. Она почувствовала его упорный взгляд и потянула край юбки на белые округлые колени. Жест столько же непроизвольный, сколько и безрезультатный, так как юбка была слишком коротка. Между тем, Гриня ревниво заметил, что девушка произвела впечатление не только на него: многие из несогласных, – и молодые, и совсем дряхлые, под сорок, а то и больше, – бросали в её сторону мнимо рассеянные взгляды, и даже милиционер, важно расхаживающий с дубинкой вдоль решётки, периодически всматривался в её угол, как бы проверяя, не исчезла ли она куда.

Спустя часа два, задержанных стали по одному выводить из обезьянника, проверять документы и после составления протокола отпускать. Гриня вышел из отделения в числе первых, но вместо того, чтобы идти в интернат или к Тимофею, о судьбе которого ему ничего не было известно, он занял наблюдательную позицию за столиком летнего кафе, расположенного напротив милиции, и стал ждать появления синеглазой красавицы. Он понял, что, если сейчас не познакомится с ней, будет сожалеть об этом всю жизнь.

Освобождаемые выходили из милиции поодиночке и группами, но девушка всё не появлялась. После того, как вышел последний, Гриня напрасно ожидал ещё четверть часа, а потом вернулся в отделение. Обезьянник был пуст, и Гриня решил, что каким-то образом проглядел выход девушки. На всякий случай он спросил у дежурного, где она. Дежурный ответил, что она в положенном месте. Гриня поинтересовался, почему её не отпустили вместе со всеми. Дежурный сказал, что она задержана на другом основании, и её необходимо оставить на ночь для выполнения следственных мероприятий. При этом он гнусно осклабился. Потом дежурный спросил, кто он, собственно, такой? Гриня ответил, что он друг девушки. Дежурный длинно на него посмотрел и сказал, что парень он, по всему видно, неплохой, и он, дежурный, рад бы ему помочь и выпустить девушку, но дело уже зашло далеко, составлен протокол, начальство в курсе, так просто не договоришься, требуются определённые расходы…

Гриня понял, что надо заплатить, и спросил сколько. Дежурный ответил: «Пятьсот». Гриня полез в карман и достал пятьсот рублей. Дежурный уточнил: «Зелёных…» Гриня сказал: «Подождите, я сейчас…» Он вышел в тамбур и отсчитал из пачки, спрятанной в дальнем кармане, пятнадцать косарей…

***

«Сколько ты за меня заплатил?» – спросила девушка, как только они покинули отделение.

«Неважно!» – ответил Гриня, пребывая на верху блаженства от её благодарного взгляда.

Они прошли в кафе, в котором Гриня ранее её поджидал, и заказали кофе. Девушку звали Мария, и она имела литературную фамилию Лескова. Гриня спросил, как её звали в детстве родители. Она ответила: «Маня». Гриня сказал: «А меня – Гриня», и они дружно расхохотались. Вообще трудно было представить, что ещё совсем недавно Мария плакала. Теперь она смеялась по малейшему поводу. Обхватив себя руками, словно стараясь удержать смех в своём маленьком хрупком теле, Маня, хохоча, раскачивалась и наваливалась на стол, и это было так заразительно, что Гриня не мог удержаться и тоже принимался хохотать и тоже раскачиваться, невольно ей подражая.

Год назад Маня окончила девять классов в Архангельске, а потом приехала в Питер и поступила в колледж телевидения и шоу-бизнеса. Она прекрасно училась, но недавно ушла из колледжа, так как к ней постоянно приставал один препод, он просто не давал ей проходу, а когда понял, что ничего не добьётся, создал ей невыносимые условия. Теперь она не знает, что ей делать. Домой к родителям она возвращаться не хочет – стыдно, да и делать в нищем Архангельске нечего. Отец, узнав, что она ушла из колледжа, перестал посылать ей деньги – говорит: «иди работать, семья и так едва сводит концы с концами». В Питере с девятью классами можно устроиться только дворником, а какой из неё дворник? Из общежития её выгнали, и она сейчас живет там нелегально – так тоже долго продолжаться не может. Если бы она имела немного денег, то поехала бы в Москву и поступила в театральную школу Табакова. В этой школе, она слышала, всё бесплатно – и обучение, и проживание, и еда. Вообще в Москве больше возможностей, там клёво…

Гриня слушал её и всё больше понимал, как ему сегодня необыкновенно повезло: он встретил самую лучшую в мире девушку, он вызволил её из беды и в его силах сделать её счастливой.

«У меня есть деньги, – сказал Гриня. – Поедем в Москву вместе, я тоже буду там учиться».

На следующий день они уже ехали поездом в столицу. Перед отъездом Гриня зашёл к Тимофею и сказал, чтобы он отправлялся в Гатчину без него. Тимофей был жив-здоров, если не считать ссадины на лбу. Гриня не стал ничего говорить о своём отъезде в Москву, боясь, что Тимофей начнёт его отговаривать, а то и, чего доброго, сообщит отцу. Гриня, зная крутой нрав отца, опасался решительных мер, которые тот мог предпринять.