Отступники

Мы пытались предотвратить безумную затею, но наши доводы оказались неубедительными. Самое крупное опасение вызывала смесь двух незначительных деталей. Неумение Альбатроса контролировать вектор своего направления, а также наличие очень плотного людского трафика на территории, где собирался опробовать свои силы неоперившийся Альбатрос.

Вечером того же, что и злополучная прогулка, дня он позвонил на сотовый, сообщив о своей скоропостижной госпитализации, о внутреннем кровотечении и о переломе коленного сустава, вывернутого против часовой стрелки. Гипс не снимали месяцами. Года полтора потом Альбатрос хромал по миру при помощи трости. С той поры и до сих пор он ни разу не катался на роликах. Память о его зажигательных непроизвольных танцах и удивительном тупоугольном чувстве ритма жива и поныне.

Последнее в симбиозе с абсолютным отсутствием слуха сводило на нет любые порывы души Альбатроса. Неважно, какая музыка играла, он всегда исполнял танец подобно тому, как изображают паровозик дети, играя в детском саду. Независимо от стиля, в котором Альбатрос изо всех сил старался исполнить песню, его голос всегда громогласно гремел, как у взобравшегося на дерево за мёдом медведя, изжаленного пчёлами, рухнувшего вниз, угодившего ещё ко всему прочему в капкан.

Зависнув на уровне Ньютоновской парадигмы, Альбатрос пытался построить точную-преточную картину мира. Постепенно сведя все связи с внешним миром до речевого аналога нуля и единицы, он в итоге заявил, что уедет в Америку и изобретёт там вечную жизнь.

Альбатрос крайне туго мог рассчитать, какое действие нужно совершить с какой силой. Перемещаясь на своих двоих, он имел всего две скорости, сверхбыструю и нулевую. Завидев кого-то из знакомых, он с таким видом начинал сближение, что уже не вызывало сомнений: Альбатрос идёт на таран. Каждый раз он останавливался на максимально близком расстоянии от собеседника, при этом покачиваясь в разные стороны некоторое время, будто пружина.

Так было со всем. Альбатрос старался в силу каких-то причин делать всё стремительно, хищнически, экспансивно. На педаль газа он давил от всей души, как следует разогнавшись, наш бравый знакомый нажимал на педаль тормоза с не меньшим энтузиазмом. Это совершенно штатная ситуация, при каждом таком торможении содержимое багажника его джипа, перелетев задние и передние сидения, сползало вниз по лобовому стеклу. Наплевательски относящиеся к своей безопасности люди, поездив с Альбатросом, мгновенно обучались пользоваться ремнями безопасности, будучи даже на заднем сидении.

С поворотами тоже возникали осложнения. Самыми коварными были длиннющие заезды и съезды на эстакады. Очень трудно не въехать в тот или иной край дороги, если умеешь поворачивать только под прямым углом. Альбатрос явно не любил почти всё плавное, неясное, субъективное.

Машина страдала часто. Услугами сервисов друг из идейных соображений не пользовался. За какие-то немыслимые деньги он договаривался с откапываемыми им самим очумелыми ручками. После таких вмешательств ремонтируемое не ремонтировалось, а работавшее до этого исправно переставало работать.

Классический пример горя от ума. Человек посвятил себя тяжёлым думам настолько, что даже слетел с катушек. Окончательно Альбатроса подкосило решение не употреблять алкоголь, табак или лёгкие наркотики. Подпилив сук, на котором он сидел, убрав немногие, способные воздействовать на него расслабляюще вещи, Альбатрос одичал.

Его глаза потухли, вместо престижной и перспективной работы появилась низкооплачиваемая и рутинная. Новая машина так и не была куплена, а старая продана, ремонт в квартире не сделан, первоначальный капитал спущен неизвестно куда. Речевой аппарат из-за отсутствия общения с живыми людьми начал атрофироваться.

Альбатрос чах на глазах, но никто и ничто не могло способствовать его выздоровлению. Пить и курить он отказывался, а таблетки, прописанные врачами, никак не помогали. Ни о каком спорте не могло быть и речи. Гений Альбатроса терпеть не мог всех этих недалёких с его точки зрения бегунов, прыгунов и атлетов. Через какое-то время вокруг Альбатроса образовался вакуум. Изредка видя его на улице, знакомые справлялись о делах. «Да», – не своим голосом отвечал Альбатрос после долгого обдумывания вопроса, как если бы он последние двадцать лет жил где-то в глухом лесу.

В состоянии овоща (хотя, конечно, Альбатрос сам так не считает) он провёл года полтора. Близкие родственники, а тем более друзья уже оставили всякую надежду на какое бы то ни было улучшение. Не то, чтобы его совсем забыли, не вспоминали, просто всякий диалог с Альбатросом становился каторгой, а это влекло настойчивое желание свести встречи с ним к минимуму.

Насколько медленно развивалась болезнь, настолько же стремительным и неожиданным оказалось выздоровление. В один из морозных зимних вечеров я и Кобелёк шатались по пустынным, заснеженным улицам. Мы было собирались расходиться по домам, как вдруг на горизонте, расправив свои могучие крылья, выставив свой хищный клюв вперёд, нарисовался Альбатрос. Он пикировал в нашу сторону. Удивительным открытием стала для нас вновь теплившаяся в его глазах жизнь.

«У меня дома есть бутылка вина, пойдёмте выпьем», – донеслось из клюва. При этих словах Кобелёк пустился выделывать весьма загадочные па, полагаю каждый из народов нашёл бы в этом танце что-нибудь знакомое.

С тех пор Альбатрос взял курс на выздоровление. Карьера пошла в гору, появились мечты, планы и цели, речь стала восстанавливаться. Альбатрос с удовольствием принимал участие в каких бы то ни было посиделках. Конечно, он не стремился приложиться к горячительному при любом удобном случае, но в ограниченных дозах оно воздействовало на него крайне благотворно.

Так что с недавнего времени Альбатрос снова сделался завсегдатаем нашей небольшой, но активно разрастающейся компании. Будто давно забытое видение, я опять имел возможность наблюдать диалоги Кобелька и Альбатроса о возможности построения альтернативных космологических моделей вселенной методом кубической компьютерной гиперболы, о наличии в построенных моделях роботизированных форм жизни, а также о жизнеспособности таких форм в целом и их недостатках перед тотально органическим телом. Почему-то в основном женским.

За ходом дискуссии всегда было интересно наблюдать. Заканчивалась она под утро, в пятом или шестом часу. Никто из участников и наблюдателей не мог припомнить, с чего всё начиналось. Конец всенепременно был в высшей степени дружелюбным. Несколько нетвёрдой, шатающейся походкой гости разбредались по домам.

– ОК, сейчас позвоню, – спокойно проговорил Кобелёк, доставая из кармана трубку.

– Здорово, Альбатрос! – послышалось у меня за спиной через несколько мгновений, когда мы спускались вниз по лестнице.

Безымянная встретила нашу вывалившуюся из подъезда компанию характерным для неё взглядом. За счёт скрещенных на груди рук его испепеляющий эффект многократно усиливался.

– Замечательно, ты успела переодеться, лифты нынче так долго ездят или пространство позади мусоропроводов расширили и превратили в раздевалки? – Помимо босоножек на Безымянной были аналогичного что и прежде цвета, но совершенно другого, куда более свободного и лёгкого фасона штаны. – Где ты прячешь свой гардероб?

Нарочито непонимающе Безымянная стала осматривать свои ноги. Кобелёк, увлечённый беседой по телефону, не слышал моих слов. Мимо Скота Безымянная пронеслась на выход тем же манером, что не так давно мимо меня на вход, естественно он не успел обратить внимание на то, в чём она была одета.

– Я поеду впереди, – властно констатировала Безымянная по приближении к машине.

– Договорились, тогда треки переключать тоже будешь ты. Смотри, не позволяй Скоту притрагиваться к музыке, – Безымянная посмотрела на Скота взглядом убийцы, внимательно изучающего метрику будущей жертвы.

Через несколько минут в салон прилетел Альбатрос, покуда он совершал посадку на заднее сидение, Кобелёк успел совершить набег за всем ему необходимым. Альбатрос плюхнулся посередине, я сидел позади Безымянной, а Кобелёк за спиной водителя соответственно. Странности продолжились.

– Я вам сейчас такую композицию поставлю, – сказал Скот, его левая рука потянулась к кнопке смены музыкальной дорожки, но тут неожиданно для всех Безымянная с такой силой огрела её ударом своей пятерни сверху вниз, что с ускорением полетевшая ко дну салона конечность увлекла за собой всё тело. Правая рука, находившаяся на руле, дёрнулась вслед за корпусом влево.

– Ай, больно же! – голос Скота был переполнен нотами удивления.

– Всегда мечтал так сделать, – безжалостно сказал я, пока машину лихорадило то вправо, то влево.

– Ух как хорошо ты его, – засмеялся Кобелёк, пытаясь не пролить начатый напиток.

– Блин, знаешь, как болит? Попроси её тебя так же стукнуть, – возмущался Скот.

– Да ладно тебе, не бубни, следи за дорогой, – успокаивал Кобелёк.

– Дай сюда, – скомандовала Безымянная, сгребая при этих словах ушибленную руку Скота. Повертев и пощупав её несколько секунд, она заключила, – не переживай, перелома нет. Через пару минут перестанет болеть.

– Безымянная, держи флешку, включай с неё наш плейлист, – высунулась вперёд моя рука.

– Хочу Бэрри! – капризничал Кобелёк.

– Да, включай Бэрри Уайта, – попросил я.

– Не переживайте я разберусь, – словесно пресекла Безымянная попытки постороннего вмешательства в её взаимодействие с техникой.

С задачей она справилась блестяще.

– Как жизнь, Альбатрос? – успел спросить Кобелёк.

– Хорошо, – прозвучал ответ, сопровождаемый вступительными аккордами нашей любимой «Let the music play».

И вот мы едем по ночному городу с открытыми окнами и слушаем Бэрри Уайта. Слушаем только первые полминуты, а потом я и Кобелёк начинаем петь. Оставшаяся часть мужского народонаселения салона вскоре начинает стараться негромко подпевать. Мне кажется, что если меня связать по рукам и ногам, заткнуть рот кляпом и включить Бэрри Уайта, то я просто сожру кляп, из чего бы он ни был сделан, но петь всё равно буду.

Безымянная оказалась крайне способным звукорежиссёром. Давно я не получал такого удовольствия от наших рейсов. Одна мелодия сменяла другую, не успевая наскучить. Скот не делал попыток повлиять на последовательность звучания. Мы не прекращали петь всю дорогу. Поскольку я давно не упражнял свой голос, то к концу почти получасового путешествия он был сорван.

Надо отметить, что подобные прогулки действовали на меня крайне благотворно. Езда, мельтешащие мимо неоновые огни, хорошая музыка, заставляющая петь в полную силу, не стесняясь. Я как-то резко добрел. Верши я судьбы мира аккурат после такой вот прогулки, то, пожалуй, процент необходимого истребления человеческой популяции упал бы с девяносто пяти до семидесяти процентов. Кажется, совсем давно минули времена, когда поход в кино был целым событием. Все кинотеатры тогда помещались в отдельных зданиях и не вели никакой деятельности, помимо демонстрации фильмов. Из-за наличия в них только одного зала нужно было заранее подгадывать сеанс, если хотелось попасть на определённый фильм. Зато, как правило, с удобными сидениями и изумительным звуком.

Современные дешёвки встраиваются нынче в каждый торговый центр. Точно таким же манером возникали в былые времена на любой ярмарке балаганы. Не в последнюю очередь благодаря им раскрылось множество талантов, а посему как к ним, так и к нынешним комплексам, соревнующимся между собой всё большим числом залов при всё меньшем их размере, у меня сложилось неоднозначное отношение.

Парковка не заняла много времени, мы приехали аккурат к началу сеанса и, возможно, даже успевали на рекламу. Такому идеализированному варианту развития событий не суждено было осуществиться, потому что (вот неожиданность!) фантастическое средство передвижения Скота в очередной раз сломалось.

У машины было всего две двери, открывались они вверх, ехать трём особям мужского пола на заднем сидении – адская мука. Неудобно ни садиться в машину, ни вылезать из неё. Уж не знаю, да и не хочу знать, что конкретно приключилось с этим куском металлолома, но одна из дверей начала таинственно постанывать, кряхтеть, дёргаться и вести себя так, будто готова вот-вот отвалиться. Закрыть её, судя по всему, возможности не было.

Как всякий уважающий себя примат с образом мысли истинного девяточника, Скот нырнул под дверь с набором гаечных ключей наперевес. Вокруг было полно парковочных мест, но наш водитель предпочёл находившееся напротив помойки. Удачное расположение машины делало действо по её починке особенно символичным.

Ни один мускул не дрогнул на лице Безымянной, казалось, больше озабоченной изучением домов вокруг нас. Альбатрос скрестил руки, свесил голову на грудь и впился своими хищными глазками в спину Скота. Мы с Кобельком торжественно гоготали и злорадствовали.

– Тебя за ноги подержать? – любезно спросил я.

– Лучше дверь подержите, – донеслось снизу.

Принуждённым аристократическим жестом Кобелёк брезгливо дотронулся до холодной поверхности металла и тут же поморщился, ибо его рука была безнадёжно испачкана.