До и после смерти Сталина

После войны, осенью 1945 года, Сталин уехал из Москвы. Он отдыхал на юге несколько месяцев. Сказывался возраст и напряжение военных лет: «Ему хотелось покоя, – вспоминала его дочь Светлана. И добавила: – Он не знал порою сам, чего ему хотелось».

Он принимал сероводородные ванны на Малой Мацесте. Сталин с молодых лет страдал заболеваниями опорно-двигательного аппарата. У него болели руки и ноги. Левая рука плохо сгибалась и разгибалась. Тогда это называли сухорукостью. Ничего тяжелее трубки он левой рукой держать не мог. Причиной, возможно, была детская травма, перелом. С годами развился и ревматоидный артрит. Пострадали суставы. Началась атрофия мышц. Самым трудным было утро, когда возникало ощущение, что все болит и хрустит. Мацестинские ванны снимали боль, поэтому Сталин принимал их регулярно. В море не плавал. Вождь не раздевался в присутствии других людей. Никто не видел его неодетым.

Когда вождь отправился отдыхать, иностранные корреспонденты в Москве написали, что Сталин стар, болен и скоро покинет свой пост. Его сменит член политбюро, заместитель главы правительства и нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Он многие годы был ближайшим соратником вождя, считался вторым человеком в стране и его очевидным наследником. Вероятно, это стало слишком очевидным…

«Приходилось тщательно изучать статус приближенных вождя, – вспоминал те годы сотрудник аппарата ЦК. – Кто и насколько близок был к вождю из его соратников. А приближение к вождю было разное. Молотов – ученик Ленина и соратник Сталина; Ворошилов – верный ученик Ленина, ближайший соратник и друг Сталина; Каганович – ближайший соратник; Микоян – один из ближайших соратников; Жданов – один из ближайших учеников и соратников; Хрущев – верный ученик и соратник; Шверник – соратник».

1 декабря 1945 года в британской газете «Дейли геральд» появилась корреспонденция из Москвы, в которой пересказывались слухи, связанные с отпуском Сталина: «На сегодняшний день политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова, при наличии, конечно, общих директив со стороны политбюро».

Вождю присылали обзоры иностранной прессы. Его эти предположения бесили. И он спешил показать, что все нити управления у него в руках. В ноябре он уже сделал выговор членам политбюро за то, что «Правда» сообщила о весьма дружеском в отношении Советского Союза выступлении Уинстона Черчилля в Лондоне: «Считаю ошибкой… Советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров». Молотов немедленно ответил: «Опубликование сокращенной речи Черчилля было разрешено мною. Считаю это ошибкой… Во всяком случае ее нельзя было публиковать без твоего согласия».

Агентство «Рейтер» сообщило об ослаблении цензуры корреспонденций иностранных журналистов из Москвы. Оно сослалось на слова, сказанные 7 ноября 1945 года на приеме Молотовым одному из американских журналистов:

– Я знаю, что вы, корреспонденты, хотите устранить цензуру. Что бы вы сказали, если бы я согласился с этим на условиях взаимности?

Вячеслав Михайлович уверял товарищей по политбюро, что он таких слов не говорил. Но было поздно. Вождь пребывал в гневе. 5 декабря 1945 года телеграфировал из Сочи Молотову, Берии, Микояну и Маленкову: «Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКИД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты «Дейли геральд» из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина.

Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально, и можно было бы пропускать корреспонденции без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру. Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента «Нью – Йорк таймс», пропущенную отделом печати НКИД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства…

Если Молотов распорядился дня три назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКИД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКИД. Если же Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКИД ни при чем и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу вас заняться этим делом».

Члены политбюро послушно провели расследование. Доложили в Сочи, что Молотов после окрика Сталина, разумеется, дал соответствующие указания отделу печати НКИД, но возмутившая вождя корреспонденция для газеты «Нью-Йорк таймс» была уже отправлена.

Сталин все равно остался недоволен. Недогадливые соратники его не поняли. Он велел не выяснять, что и как произошло – ему-то уже все было ясно! – а примерно наказать Молотова! В тот же день продиктовал Маленкову, Берии и Микояну новое послание. Это уже был настоящий обвинительный акт в отношении Молотова:

«Вашу шифровку получил. Я считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова, с другой стороны…

Молотов не мог не знать, что пасквили на советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отражаются на престиже и интересах нашего государства. Однако, он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер? Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей особенно после того, как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе такое право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?..

До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что он не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем…

Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму, но копии ему не передавать».

Тройка пригласила Молотова, и теперь это уже был другой разговор. Всем стала ясна степень недовольства вождя, который требовал его сурово наказать. Тройка доложила в Сочи:

«Мы сказали Молотову, что все сделанные им ошибки за последний период, в том числе и ошибки в вопросах цензуры, идут в одном плане уступок англо-американцам и что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина и что с ним, с Молотовым, можно сработаться… Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился».

Члены политбюро пытались как-то выручить Молотова, поэтому и докладывали Сталину, что Вячеслав Михайлович каялся, просил прощения и плакал.

Сталин брезгливо ответил:

– Что он, институтка, плакать?

9 декабря вождь отправил в Москву обширную шифровку, в которой отчитал соратников за слабость и либерализм во внешней политике и потребовал от них непоколебимой стойкости:

«Вы поддались нажиму и запугиванию со стороны США, стали колебаться, приняли либеральный курс в отношении иностранных корреспондентов и выдали свое собственное правительство на поругание этим корреспондентам, рассчитывая умилостивить этим США и Англию. Ваш расчет был, конечно, наивным. Я боялся, что этим либерализмом вы сорвете нашу политику стойкости и тем подведете наше государство. Именно в это время вся заграничная печать кричала, что русские не выдержали, они уступили и пойдут на дальнейшие уступки. Но случай помог вам, и вы вовремя повернули к политике стойкости».

Членов сталинского политбюро можно было обвинить в чем угодно, только не в либерализме. Что же означали гневные слова вождя? Во-первых, требование максимальной жесткости в отношении Запада. Во-вторых, подтверждение главного административного принципа – никакой самостоятельности, ни одного решения без санкции вождя! В-третьих, это фактически приговор Молотову, совершившему серьезные политические ошибки: «Я не могу больше считать его своим первым заместителем». Звучало зловеще.

Молотов ответил Сталину:

«Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе… Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни».

Молотов, пожалуй, единственный в политбюро, понимал масштабность сталинских замыслов и полностью их поддерживал. Но вождь в нем больше не нуждался. Молотов был невероятно холодным человеком. Чужие страдания его никогда не трогали. Но теперь под ударом находился он сам. И в полную меру ощутил, что значит впасть в немилость. Любопытная деталь: у Молотова, такого жесткого политика, было вялое рукопожатие слабохарактерного человека.

Опытные чиновники увидели, как Вячеслава Михайловича отодвигают в сторону от главных дел. Это продолжалось год за годом. 29 марта 1948 года на политбюро приняли решение:

«В связи с перегруженностью удовлетворить просьбу т. Молотова об освобождении его от участия в заседаниях Бюро Совета Министров с тем, чтобы т. Молотов мог заняться главным образом делами по внешней политике».

Вячеслав Михайлович вовсе не просил отстранять его от участия в принятии ключевых решений. Это Сталин вписал слова о «просьбе т. Молотова». Решение политбюро означало, что Молотов отстранен от руководства страной. Но худшее для него началось, когда Министерство государственной безопасности, заручившись санкцией Сталина, взялось за его жену.

Вячеслав Михайлович и Полина Семеновна Жемчужина прожили в любви и согласии до самой ее смерти. Она была столь же пламенной коммунисткой, как и Молотов, а Сталина любила даже больше, чем мужа. Жена и дочь Светлана были единственными людьми, к которым Вячеслав Михайлович относился с нежностью.

Полина Семеновна была на семь лет моложе Молотова. Она родилась в Екатеринославе и с четырнадцати лет работала набивщицей на папиросной фабрике. В мае 1917 года заболела туберкулезом. Не могла работать, лечилась и жила у сестры. После революции вступила в Красную Армию. В 1918 году ее приняли в партию, в 1919 году взяли инструктором ЦК компартии Украины по работе среди женщин.

В 1921 году она перебралась в Москву и стала инструктором Рогожско-Симоновского райкома. В том же году они с Молотовым поженились. После свадьбы Жемчужина пошла учиться. В 1925 году окончила рабочий факультет имени М.Н. Покровского, в 1927 году – курсы марксизма при Коммунистической академии. Летом 1927 года Жемчужина стала секретарем партийной ячейки на парфюмерной фабрике «Новая заря». Год проработала инструктором Замоскворецкого райкома. В сентябре 1930 года ее назначили директором парфюмерной фабрики «Новая заря».

В те годы Сталины и Молотовы дружили семьями. В последние часы жизни Надежды Сергеевны Аллилуевой, жены Сталина, рядом с ней находилась Полина Жемчужина.

Это произошло в 1932 году на ноябрьские праздники.

8 ноября Сталин и Аллилуева побывали в Большом театре. Надежде Сергеевне показалось, что муж уделяет слишком много внимания одной из балерин. Увлечение балеринами считалось модным в советском руководстве. Из театра они отправились ужинать к наркому обороны Клементу Ефремовичу Ворошилову, у которого собралось множество гостей, в основном военных.

Сталин пребывал в превосходном настроении. Потом говорили, что он вроде бы оказывал знаки внимания жене одного из военачальников. Это не прошло незамеченным для окружающих, прежде всего, для жены. Увидев, что она недовольна, Сталин бросил ей в тарелку корку от апельсина и в своей грубоватой манере обратился к ней:

– Эй, ты!

Надежда Аллилуева вспылила:

– Я тебе не «эй, ты»!

Она вскочила и вышла из комнаты. За ней последовала Полина Семеновна Жемчужина. Они вдвоем долго гуляли по осеннему Кремлю. При Сталине он был закрыт для посетителей. Никого, кроме охраны, там не было.

Жемчужина расскажет потом, что Надежда жаловалась на мужа. Она ревновала Сталина и считала, что у нее имеются для этого основания. Дочери Сталина, Светлане, позднее Полина Семеновна рассказывала:

– Отец был груб, ей было с ним трудно – это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это был не идеальный брак, но бывает ли он вообще идеальным?

Надежда Аллилуева вроде бы успокоилась и пошла домой – семья генерального секретаря жила в Потешном корпусе Кремля. Сталин и Аллилуева спали в разных комнатах. Она у себя. Он – в кабинете или в небольшой комнате с телефоном возле столовой. Там он и лег в ту ночь после банкета. Это значит, что в те роковые часы, часы отчаяния, тоски, сжигавшей ее ревности, Надежда Аллилуева осталась совсем одна. Если бы Сталин, вернувшись, захотел объясниться или вообще посмотреть, что там происходит с его женой, она, возможно, осталась бы жива. Но он вернулся от Ворошилова в прекрасном настроении и, надо полагать, не хотел его портить неприятными объяснениями с женой.

Утром Надежду пришла будить экономка и нашла ее мертвой. Она застрелилась из дамского пистолета, который ей привез брат Павел Аллилуев… 10 ноября 1932 года «Известия» сообщили о кончине «активного и преданного члена партии, слушательницы отделения искусственного волокна химического факультета Промакадемии Надежды Сергеевны Аллилуевой».

Потом станет ясно, что присутствие Надежды благотворно влияло на Сталина. При ее жизни в доме Сталина не было тяжелых застолий, которые часто заканчивались каким-нибудь непотребством. Перепившиеся члены политбюро швыряли спелые помидоры в потолок и хохотали как сумасшедшие. После смерти жены Сталин сильно изменился. Мрачные черты постепенно брали верх. Сталин стал больше пить, просиживал за обеденным столом по три-четыре часа, пока алкоголь не затуманивал мозги. Долго не отпускал сотрапезников – боялся оставаться один.

В начале тридцатых Сталин прислушивался к мнению Полины Семеновны Жемчужиной. Она внушала вождю, что необходимо развивать парфюмерию, потому что женщинам нужно не только мыло, но и духи, и косметика. Жемчужина возглавила трест мыловаренно-парфюмерной промышленности, а летом 1936 года – Главное управление мыловаренной и парфюмерно-косметической промышленности наркомата пищевой промышленности. Через год – она уже заместитель наркома пищевой промышленности.

В январе 1939 года Сталин сделал ее наркомом рыбной промышленности, распорядился избрать кандидатом в члены ЦК и депутатом Верховного Совета СССР. Наградил орденами Ленина, Трудового Красного знамени, Красной звезды, Знак Почета.

Но отношение Сталина к Молотову уже изменилось. Вячеслав Михайлович, который возглавлял правительство, получил неожиданное назначение в наркомат иностранных дел. Не все тогда поняли, что он отодвинут в сторону и утратил роль второго человека.