Вожди комсомола. 100 лет ВЛКСМ в биографиях лидеров

Крупская возражала: «Большая у меня просьба к вам, не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и так далее – всему этому он придавал в жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много еще нищеты, неустройства в нашей стране. Хотите почтить имя Владимира Ильича – устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т. д.».

Но ее отстранили от решения этого вопроса.

У Сталина было свое мнение: «Через некоторое время вы увидите паломничество представителей миллионов трудящихся к могиле товарища Ленина».

Под руководством Дзержинского в сжатые сроки построили Мавзолей. Пост № 1 караула у Мавзолея был установлен приказом командующего Московским военным округом Николая Муралова.

В июне 1924 года решили показать забальзамированное тело. Вечером 18 июня в Мавзолей пришли представители различных компартий, съехавшиеся в Москву на конгресс Коминтерна, и, конечно, его родные. Надежда Константиновна плакала, глядя на тело мужа. Для нее выделили время, когда она могла приходить в Мавзолей. Возле саркофага ставили стул и оставляли ее одну, чтобы она могла там побыть.

После смерти Ленин превратился в политический символ, товарный знак, которым ловко пользовались его наследники по партии, большинство которых Ленина не читали и не понимали. В Мавзолей десятилетиями приводили комсомольские делегации.

Первым секретарем ЦК комсомола на пленуме, проходившем 7 апреля 1924 года, стал Николай Павлович Чаплин. Ему было двадцать два года. Он родился в Смоленской губернии в семье священника. Он бросил реальное училище, чтобы участвовать в революции. В восемнадцать лет руководил комсомолом в Тюмени. Через год его перевели в Екатеринбург. На IV съезде РКСМ в сентябре 1921 года его утвердили заведующим политпросветотделом ЦК и оставили в Москве. А на следующий год Чаплин возглавил комсомол Закавказья. Вскоре его вернули в Москву – руководить комсомолом. Он выступал на VI съезде, который проходил 12–18 июля 1924 года и постановил именовать комсомол ленинским.

По партийному примеру в марте 1925 года в комсомоле ввели должность генерального секретаря, и Чаплин стал генсеком ЦК РКСМ. Высокая должность! Сталин сделал его кандидатом в члены оргбюро ЦК партии, которое принимало все главные кадровые решения. Сын сельского священника, Чаплин неустанно боролся против церкви и религии, провел через ЦК постановление «Задачи комсомола на антирелигиозном фронте».

Комсомол стал верным помощником партии в образовательных делах. Школьный отдел Наркомата просвещения называли «комсомольской легкой кавалерией».

Крупскую приняли в почетные пионеры.

– Миллионы молодых комсомольских и пионерских рук доведут наше дело до конца, – сказала растроганная Надежда Константиновна.

16 октября 1918 года появился декрет ВЦИК «Положение о единой трудовой школе Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». В первом же номере журнала «Народное просвещение» Крупская объяснила, что имеется в виду: «В социалистической школе должен быть организован производительный труд детей. Социалисты против эксплуатации детского труда, но они, конечно, за детский посильный, всесторонний, развивающий труд».

Среди школьников были распространены серьезные заболевания, в первую очередь туберкулез (в военную пору им болело больше половины детей). Стали создавать загородные санатории для больных детей. Обещали кормить школьников горячими завтраками, но в обнищавшей стране это было не просто…

Приказ Реввоенсовета Республики от 4 сентября 1919 года обязал учить грамоте всех красноармейцев. Выпустили буквари и другую учебную литературу. Отправили преподавателей на фронт. Первая же фраза из детского букваря – «Маша ела кашу» вызывала смех:

– И каша была, и Маша была, а у нас ни каши, ни Маши!

Пришлось сменить учебный материал – готовить букварь для взрослых.

Сотрудники аппарата Наркомата просвещения пытались напрямую руководить школами. Подбирали для них помещения, издавали буквари и наглядные пособия, обеспечивали тетрадями и карандашами, а также керосиновыми лампами, ламповыми стеклами, фитилями, керосином… Все было на нищенском уровне.

Летом 1922 года нарком просвещения Луначарский обратился в политбюро с мольбой о помощи: четыре месяца учителям и воспитателям не платят зарплату: «Обнищавшее учительство доведено до крайности, было несколько стачек уездного и городского масштаба… Несколько губернских отделов народного образования полностью закрыли все школы и распустили всех учителей».

Школы стали закрываться. С 1920 года количество школ в стране сократилось почти вдвое, и за парты смогли сесть только сорок процентов детей. Сокращение сети государственных школ закономерно поставило вопрос о частной инициативе: где же учиться тем, кто не попал в переполненную школу?

Луначарский отправил новую записку в ЦК – о необходимости ввести плату за обучение и разрешить частные школы. После революции наркомат объявил школьное образование бесплатным и обещал кормить школьников и обеспечивать их учебниками. Но денег в казне не осталось: «Полное распадение налоговой системы повесило школьное дело на один слабый крюк – на финансирование путем эмиссии».

Комсомольским вождям и руководителям системы виделась такая картина: юноши и девушки не только грызут гранит науки за школьной партой, но и на практике изучают машины и станки, приобретают трудовые навыки, что позволит им сразу начать работать на заводе или поступить в один из нужных стране технических вузов.

«Приближаясь к идеалу, – настаивал Луначарский, – школа должна преподать ученику главные приемы труда: столярное и плотничье дело, токарная резьба по дереву, формовка, ковка, отливка, токарная обработка металла, закаливание, сверлильные работы, работы по коже, печатание и др. В деревне, разумеется, центром, вокруг которого группируется преподавание, является столь разнообразное сельскохозяйственное дело».

Открыли сеть фабрично-заводских училищ и школ крестьянской молодежи. С одной стороны, учиться стали те, кто раньше оставался за пределами системы образования. С другой – они могли рассчитывать лишь на весьма низкий уровень знаний, недостаточный для современного производства. Уже в тридцатых годах стало ясно, что уроки труда в средней школе оказались заведомо примитивными. Впустую растрачивалось учебное время.

4 сентября 1931 года – неожиданно для Наркомата просвещения – ЦК принял постановление «О начальной и средней школе», в котором говорилось, что средняя школа не дает юношам и девушкам достаточного объема знаний. Идея политехнизации привела к тому, что молодое поколение не получало необходимых фундаментальных знаний.

Поторопились и объявить об успехах в борьбе с неграмотностью. По переписи 1939 года почти пятая часть населения оставалась неграмотной. Грамотность понималась как всего лишь умение читать по слогам и написать свою фамилию.

Ленин, позируя художнику Юрию Анненкову, поделился с ним:

– Наш лозунг «Ликвидировать безграмотность» – лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, воззвания. Цель – вполне практическая. Только и всего.

Четверть всех бойцов и командиров Красной армии и шести лет не проучились в школе. В век новой военной техники! Пренебрежение высоким уровнем образования самым бедственным образом скажется во время Великой Отечественной войны, когда войсками командовали необразованные офицеры.

В 1918 году приказом заместителя наркома просвещения Михаила Покровского закрыли все юридические факультеты. Этот акт вошел в историю…

«В бесправной стране права знать не нужно, – горько констатировал профессор Московского университета Юрий Готье. – Это новая черта той безумной, превосходящей всякое вероятие глупости и безмозглости, которой отличаются вершители коммунистических судеб бедной России. Картофеля нет и не будет, так как его сгноили, заморозили, спрятали или раскрали».

Закрытие юридических факультетов – не перегиб, не ошибка, не личная инициатива рьяного чиновника, а сознательная линия власти: уничтожить старое право, правосознание и прежних преподавателей, заменить их новыми, разделяющими представления вождей большевиков о жизни.

Потом ликвидировали и все историко-филологические факультеты. Заодно отменили все ученые степени и звания – свидетельство высокой квалификации ученого – указом Совнаркома от 1 октября 1918 года «О некоторых изменениях в составе и устройстве государственных ученых и высших учебных заведений Российской республики». Произошло резкое падение уровня преподавания.

Университетские преподаватели попытались урезонить новую власть. Недавний секретарь ЦК партии Евгений Преображенский отчитал их в «Правде»: «Когда группа петроградских профессоров подняла протест против закрытия историко-филологических факультетов и, следовательно, рекомендовала нищей стране иметь лишнюю тысячу знатоков греческого, латинского и санскритского языков вместо тысячи нужных агрономов и нескольких тысяч квалифицированных рабочих, то можно ли серьезно говорить с такими людьми?»

Ректор Московского университета известный биолог Михаил Новиков, бывший депутат Государственной думы, поинтересовался у Покровского, почему одного за другим арестовывают преподавателей, чего в истории России никогда не происходило.

– Вы как биолог должны знать, сколько крови и грязи бывает при рождении человека. А мы рождаем целый мир, – последовал хладнокровный ответ.

Михаил Новиков отказался от поста ректора МГУ.

Ленин сформулировал три постулата советской политики в области высшего образования:

– наука только для бедных;

– никакой свободы преподавания;

– повышение материального обеспечения сотрудников, преданных советской власти.

1 февраля 1922 года Московский университет прекратил занятия. Это была своего рода забастовка профессоров. Они составили петицию в Совнарком:

«После разрушения средней школы теперь гибнет и высшая, почти лишенная материальных средств и отрезанная от мировой науки. Провинциальные университеты, десятки лет служившие с честью народу и науке, закрываются или превращаются в средние школы. Огонек науки едва теплится в столичных университетах…

Страна, раньше бедная научными силами, теперь ими обнищала. Московский университет не хочет вводить в обман ни представителей власти, ни учащуюся молодежь, ни народ. Надо решиться на одно из двух: или высшие учебные заведения закрыть, или прямо и решительно покончить с бывшим до сих пор отношением к высшей школе и преподавателям».

Скандал!

В мае 1922 года делегацию профессоров пригласили на заседание Совета народных комиссаров, чтобы найти общий язык. От имени преподавателей речь держал декан физико-математического факультета Московского университета профессор Всеволод Стратонов. Он закончил описание положения высшей школы словами:

– Мы вам об этом говорим прямо и серьезно.

Его слова разгневали Дзержинского.

– Значит, вы различаете – «мы» и «вы»? Значит, вы противопоставляете себя рабоче-крестьянской власти? Я знаю, что профессура бастовала по указанию из Парижа. У меня на это есть доказательства. Вас нарочно заставили забастовать, чтобы помешать советской власти на Генуэзской конференции…

Профессор Стратонов хладнокровно ответил Дзержинскому, что никаких указаний из Парижа они не получали и уж самому Феликсу Эдмундовичу это должно быть прекрасно известно. И добавил:

– Нарком внутренних дел обрушился на меня за якобы сделанное противопоставление «мы» и «вы». Но иначе я выразиться не мог. Если бы, обращаясь к членам Совнаркома, я бы сказал «мы», можно было бы подумать, будто мы подозреваем членов правительства в желании стать профессорами, тогда как эта карьера едва ли их соблазняет. Или можно было подумать, что мы мечтаем стать членами Совнаркома, тогда как мы слишком скромны, чтобы мечтать о такой карьере…