Дать Негру

Дать Негру
Леонид Нетребо

В книгу вошли повести и рассказы последних лет. Герои – наши современники, стоящие перед выбором, цель которого обретение любви, понимания, душевной гармонии. Можно ли вернуться в прошлое, чтобы восстановить справедливость, веру, оживить чувства, обрести храм в своем сердце? Читателям, каждый из которых в героях узнает хотя бы частицу себя, предстоит тревожный и нелегкий поиск ответов на эти вопросы, и, возможно, в конце читательской тропы, их ожидают интересные находки и удивительные открытия.

Дать Негру

Леонид Нетребо

© Леонид Нетребо, 2018

ISBN 978-5-4490-3546-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РАССКАЗЫ

ПОДУТЬ НА ШАРОВУЮ МОЛНИЮ

1

…Прочь, мятая шторка, и – шаг вперед. Сейчас он искупается в яростных лучах софитов, в дожде оваций, в восхищенных взглядах поклонниц…

– Слишком вычурный фасон!.. – просто сказала жена, при этом вскинутые брови и распахнутые глаза вполне годились для нежданной встречи после долгой разлуки. Ноты и мимика не соответствовали: так странный человек, закинув голову к небу, вдруг заговорит о земле; или, глядя на языки пламени, изречет нечто, относящееся к противной стихии.

Впрочем, этот эпизод произошел чуть раньше и, наверное, на самом деле, разноречивость жестов и слов, если и случилась, то лишь слабо выраженной, а может быть, и вовсе отсутствовала. Но потом, как это часто бывает, представилось, что именно отсюда завязался сюжет…

Казалось бы, что сверхъестественного в том, что у человека в автобусе тайно изъяли (или все же, точнее сказать, украли) – не важные документы, не полсостояния, – а всего лишь кошелек с отпускной зарплатой, пусть даже и предназначавшейся для покупки давно желанного выходного костюма? Однако Жоржу это событие вдруг отчетливо высветило всю глубину его жизненной нетвердости, униженности перед рядовыми, в общем-то, обстоятельствами. Нет, дело, конечно, не в кошельке. Все гораздо печальнее и ужаснее.

Вечером жена, кажется, окончательно успокоившись, устало заключила: «Жулики не лезут в карман к кому попало. Значит, к тебе можно». Это был более чем диагноз, – приговор.

Продумав всю ночь, Жорж пришел к выводу, что причина его болезни довольно проста: в нем умер или, по крайней мере, уже давно не подает признаков жизни, условно говоря, артистизм – умение перевоплощаться, приспосабливаться. Умение, которое было панцирем, защищавшим от невзгод. Моллюска лишили раковины, и вместо спокойной мудрой улитки в родной влажной стихии – не успевшая за отливом, рыхлая, беззащитная масса, несимпатично страдающая на равнодушном, сохнущем берегу.

Итак, если отталкиваться от «театральной» основы его рассуждений, – кто он на подмостках жизни? Бывший артист самодеятельного институтского театра, человек довольно преуспевавший – поблажки преподавателей, успех у сокурсниц… Что еще нужно студенту, если не говорить о деньгах! Именно там, на студенческой сцене, его впервые заметила и выбрала – о, да: выбрала! – тогдашняя поклонница, будущая жена. И даже имя – Жорж – вовсе не имя, а… как бы точнее выразиться? – надуманный, не привязанный ни к какому сценическому образу, и вдобавок, как сейчас кажется, вычурный, – псевдоним. Псевдоним для жены; то есть – для ее личного пользования: иностранно-кореженное из паспортного Георгия, из колыбельного Юры. Это неудачное псевдо со временем перешло, опять же стараниями пассии, когда она еще не была столь рациональна, в обыденное житейское имя… Обыденное! Трепетность рампы, торжественность софитов незаметно перетекли в рутинную прозу, причем, характеризующую даже не безыскусность арт-ремесла, присущего сонму театральных поденщиков, а духовную скудность однообразных бытовых и производственных будней, заполнивших все поры жизни. Нулевой репертуар породил новое, постылое амплуа, причем – за пределами милого сердцу театра… Величавый пикантный Жорж, с богемным, как уверяла Георгия будущая жена, – с богемным обликом, превратился в безликого, ни анфаса ни профиля, инженера Жоржика.

Жоржик!.. – очень скоро это уже слышалось кличкой, причем с маленькой буквы. Прозвание существу, которое женщина из милости взяла жить в новую квартиру, подаренную ей перед замужеством не излишне состоятельными, но щедрыми родителями (видно, предполагавшими, что их чаду не стоит надеяться на мужнины перспективы). Никогда за время супружества Жорж не слышал слова «примак» – ни в семье, ни в компаниях, – понимая, что его окружают культурные люди: в доме повешенного не говорят о веревке.

Да, будни супружества быстро выхолостили восторги жены относительно драматических талантов мужа. Так называемый народный театр, ввиду его «самодеятельности» – нотки презрения в устах «главной половины» (читалось: «бесплатности»), – пришлось оставить, и «Жоржик» полностью отдался работе по технической специальности, которую получил в институте. С художественным творчеством было покончено так решительно и бесповоротно, что очень скоро ему стало казаться невероятно странным юношеское увлечение, оставившее в память только несколько студенческих фотографий, да пылящийся в дачном чулане старый парик, который в последние годы, попадая на глаза, пугал навязчивым «сюром»: это скальп Жоржа, снятый в молодости с его «богемного» черепа. Именно суеверие хозяина гарантировало парику столь долгую жизнь в чулане, иначе он давно бы истлел на дачной свалке или сгорел в садовом костре ненужным хламом вместе с осенним сором…

«Падение» Жоржа по скорости и неотвратимости можно сравнить со снежной лавиной. По результатам – с мутацией плодоносного древа, корням которого простодушно, но до губительности неудачно, поменяли почву, лишив каких-то важных минералов: вместо прописанной породой крупной душистой сливы – кислый терновый кукиш в нечесаной колючке.

Однажды осозналось, что упомянутая обыденность каким-то патологическим зигзагом вырулила на странную дорогу, где Жорж уже не управлял собой. Ему стало неимоверно трудно то, что присуще нормальным людям: сделать веселое лицо, когда на самом деле печально, сыграть грустную, сочувственную мину, когда весело; сказать «останьтесь», когда хочется – «уйдите»… Происходящее в душе предательски писалось на лице, от этого он сделался неуверенным и даже где-то пугливым, быстро растеряв друзей. Воистину, артисту далеко до обывателя: выученная роль – не самое тяжкое поле для притворства! Получалось, что лицедейство, когда Жорж еще полагал себя артистом, а не обывателем, являлось для него не инструментом, высекающим публичные восторги, но особой потребностью, которая поддерживала на плаву в бурлящих потоках жизни. А то, что он уже тонет, стало понятно после рядового, на первый взгляд, случая…

…Приобретение костюма наметилось давно. В означенное число, первый день выхода Жоржа в очередной отпуск, чета долго ходила по центральному универмагу, примеряя импортные и отечественные гарнитуры. Одни костюмы висели на Жорже мешком, на другие не хватало роста, на третьи – талии… Одно из строгих облачений, казалось, пришлось впору фигуре, но настолько старило лик, что от классики пришлось отказаться. Когда усталость от неудачных примерок грозила перейти во всеобщее раздражение, покупателей и продавцов, магазинная принцесса, странно ухмыляясь, торжественно выплеснула из запасников мужского салона темно-фиолетовую двойку и убедительно возвестила, что это самый последний всплеск западной моды, а посему – штучный экземпляр, исключительно для взыскательных клиентов с оригинальным вкусом и так далее.

Когда Жорж в тесноте примерочной кабины облачился в плотно облегающие брюки и пиджак, стилизованный под френч, и, насколько это было возможно, оглядел себя частями в близком трехстворчатом зеркале, ему показалось, что он вернулся в пору пятнадцатилетней давности… Распрямились плечи, выгнулся стан; голова в забытой грации откинулась назад – даже хрустнули позвонки, заострился подбородок, заиграл парус уже несколько лет спящего кадыка; разгладились морщины, глаза сверкнули свежим сиреневым блеском. Отражения троились, жаркий фонарь над головой творил в стеклах лиловые блики. Невольным движением Жорж отринул от себя мятую шторку. Сейчас он искупается в яростных лучах софитов, в дожде оваций, в восхищенных взглядах поклонниц… Шаг вперед!

– Слишком вычурный фасон!.. – сказала жена после паузы. – Это подошло бы нам в году эдак…

Они сели в автобус и поехали домой, решив отложить покупку на грядущие отпускные дни, в которых, конечно же, будут и супермаркеты и всевозможные ярмарки… Мысль об отпускных изобилиях скрасила усталость и неудачу планированной покупки.

К деньгам Жорж относился без всякой жадности, но при этом весьма бережно и ответственно. Взять хотя бы привычку периодически, окажись при нем достаточно крупная сумма, незаметными, как ему казалось, движениями, проверять целостность доверенных денег – то руку невзначай опустив в карман, то проведя ладонью по пиджаку, как бы поправляя лацкан. Благодарные к вниманию капиталы неизменно отвечали приятной шершавостью пачки или надежной твердостью кошелька, ощущаемой через мануфактуру.

Ехать пришлось стоя. Воскресенье – день пик, как говорит жена. Автобусная толчея разлучила их на целый метр, благодаря чему Жорж мог любоваться своей половиной как бы на расстоянии, если это можно назвать расстоянием. Сейчас он чувствовал нечто общее, точнее, обоюдное в их настроении, и дело не только в том, что покупка не состоялась. Не только в том, что он такой, оказывается, неуклюжий, что ни один из костюмов, представленных в широком ассортименте, не подошел. Может быть, впервые – он и она – задумались о причине его нескладности? О том, может быть, что эта нескладность, как, впрочем, и любая несуразность, из тех, которые сопутствуют семейной жизни (как без этого?), оказывается, устранима? Что, выходит, внутреннее состояние творит и внешний облик? Что молодость, – разумеется, как они об этом забыли! – была так красива, и что она отнюдь не кончилась? Что – какие они глупые, если рутина обыденности съедает радости, которые дарит удивление? Что еще не все потеряно?..

И вот в тот затянувшийся момент, когда их взгляды встретились, и они, двое истосковавшихся по радостям людей, надолго задержались друг в друге, когда они стали переговариваться глазами… Когда, наконец, глаза жены засмеялись… В этот самый момент автобус тряхнуло, Жорж неловко присел, раскинув руки крыльями, хватаясь за что попало. Примерно то же самое проделала его жена. Весь салон напомнил коробку с яблоками, которую основательно встряхнули.

Наружное бесцеремонно и, как потом выяснилось, вероломно, вернуло мужа и жену, находившихся в дюйме от открытия, в привычное состояние. Не беда: теперь дорога известна, – торопливо подумал Жорж, привычно проведя ладонью по лацкану пиджака… Но кошелек с отпускными деньгами не отозвался упругостью… Еще раз – тот же результат. Тогда он откровенно запустил руку во внутренний карман. Денег не было. Он лихорадочно зашарил по всем складкам одежды, на сто процентов зная, что совершает никчемные движения, – чудес не бывает. Он панически огляделся, но не заметил ничего необычного в поведении окружающих. Автобус – короб с яблоками – затормозил. Остановка. Наибольшая часть яблок посыпалась из коробки, раскатилась по тротуару, Жорж и жена остались внутри. Хотелось что-нибудь сказать, спросить, но горло не выдавало звука. Жена еще некоторое время смотрела на растерянное лицо мужа, после чего разочарованно отвернулась; она еще ничего не знала.

О пропаже Жорж рассказал только дома.

– Если бы ты не был таким нескладным, – жена сделала многозначительную паузу; выражение глаз, лица: смесь того, что было после выхода Жоржа из примерочной, плюс то, что было в автобусе, – мы бы не ездили туда-сюда по городу с крупной суммой, и…

2

Жорж не спал всю первую за пропажей кошелька ночь. В этих шестичасовых раздумьях сам факт автобусной оплошности присутствовал подспудно – тяжелым камнем, но все же вторичным, хотя и причинным элементом, вызвавшим печальный диагноз: в Жорже уснул артист, владеющий собой и обстоятельствами. За это окружающий мир, в наказание или в насмешку, сделал из него ходячий атрибут одной из своих бесчисленных трагикомедий.

Но этот вывод был не последним. Жорж понимал, что анализирует не для того, чтобы в результате посыпать голову пеплом, не для того, чтобы окончательно умереть. Это – понимание, которое должно подсказать выход.

Итак, ему нужна цель: она есть, она следует из разумения того, что он – временно! – потерял. Теперь нужен способ достижения этой ясной цели. И он решил, что способ должен непременно связаться с тем событием, которое повергло его в спасительный, как он надеялся, очищающий стресс.

«Денег не вернуть, но ведь можно изобличить и наказать карманного вора!» – это наивность, которой теперь предстоит стать серьезной отправной идеей.

Далее производное от наивности – заключение прагматичного ума, а значит без слюнявых восклицаний (идея обретает план, модель):

«Причинить возмездие, не сотворив чего-то из ряда вон выходящего, невозможно, иначе человечество давно бы уже искоренило в себе этот, пожалуй, генный порок…»

Итог:

«…А раз так, значит, успешный путь или даже просто добросовестное стремление к промежуточной мишени должно мобилизовать все способности, и тогда, возможно, стать стезей к победе над тем, кем он сейчас является, а точнее – к возвращению в себя».

Осознание высокопарности не работало на разрушение плана. Значит, либо он сошел с ума, либо все то, что задумал, не безнадежно. Очень хотелось верить во второе. И Жорж верил.

Каким будет наказание автобусного щипача, Жорж еще не представлял, но наличие отрицательного героя – мерзкого персонажа всех времен и народов – явно облегчало его будущую сценическую задачу. При этом он прекрасно знал, что сама по себе примитивная антитеза «белое и черное» еще не залог легкой роли…

…Он как бы вынул из древнего шкафа старый инструмент. Сдул пыль, проверил, – цел. Тронул струны, – требуется настройка. Инструмент тонкий, поэтому настройка продлиться не час, не день, не даже неделю. Ради бога, пусть на это уйдет весь его месячный отпуск. Он не постоит за временем и трудами. Зато придет миг, когда он сыграет свою партию без фальши.

Сейчас прозвонит будильник, и Жорж приступит к настройке.

Этого отпуска ждала вся семья. На юг, к белым теплоходам, к шипенью волн. Но утром Жорж возвестил: ему необходимо остаться. Он сказал это тоном, который сразу лег в русло последних удивлений жены. Раньше о таком повороте не могло быть и речи, но сейчас по всему было ясно, что вопрос решен и происходит лишь констатация этого решения.

– Жоржик, – сказала жена печально, приблизившись вплотную, – не обижайся… за вчерашнее.

– Я не обижаюсь.

Они оба, – он грустно, она виновато, – улыбнулись двойственности сказанного: чему обращены слова? – краже кошелька? выданному женой «диагнозу»?

Жена почти засмеялась, следующая фраза получилась воркующей:

– С тобой происходит… нечто. Да, так верней, – нечто. Хорошо. Но не придется ли потом жалеть?