Распад

– У нас там был свой дом… – не знаю, – или остался… – Борис часто говорил «или» вместо «ли», и Женя к этому давно привыкла, как привыкла к его чуть заметному, южному еврейскому акценту. Её родные, особенно бабушка и мама, говорили так же, только у Бориса акцент был почти незаметен.

Жене очень хотелось снова обнять его, и сказать ему «да», и ещё очень захотелось заплакать, потому что Борис напомнил ей о родителях. Но она не заплакала, не сказала «да», и не кинулась ему на шею. Вместо этого она, капризным голоском, полушутливо-полусерьёзно произнесла:

– Посмотрим на ваше поведение.

Правда, при этом она не забыла очень мило улыбнуться, чтобы смягчить свой неопределенный ответ и показать ровные, ослепительно красивые зубы.

Борис погрустнел, глаза у него стали невеселые, но он, по-прежнему продолжал держать её за руку. Они опять собирали грибы, и уже пора было возвращаться в госпиталь, когда Женя неожиданно оступилась – не заметила глубокую, заросшую травой ямку, и громко вскрикнула от боли. Это было её первое и последнее ранение на войне. Жене пришлось присесть на пень. Борис со своей обычной педантичностью осмотрел её ногу, констатировал растяжение связок и наложил тугую повязку.

Потом он подхватил её на руки.

– Я отнесу тебя домой, – Борис был сильный и очень гордился этим. Он мог бы носить её на руках всю жизнь.

– Нет, подожди, давай немного посидим. Здесь так хорошо.

Женя присела на пенек, а Борис расположился рядом у её ног, положил голову Жене на колени, и влюблённо смотрел на неё, а она гладила его голову, перебирая в руках жёсткие кудрявые волосы.

– Ах, какая глупая я была, – нить воспоминаний оборвалась, и сырой холодный мрак московской ночи снова глянул в одинокое окно. Озноб пробежал по коже. Евгения Марковна плотнее закуталась в плед. – Бабье счастье такое простое. Не наука, не Москва, а дети.

Но тогда, на закате войны (впрочем, до победы оставалось ещё погибнуть сотням тысяч или миллионам людей, и предстояло ещё девять с лишним кровавых месяцев боев, ровно столько, сколько нужно, чтобы выносить ребенка), в тот солнечный прозрачный августовский день, всё не казалось ей таким простым. Ей предстояло выбрать одну из двух жизней – ту, которую мог предложить ей Борис, или иную, московскую, что по-прежнему манила её к себе. В том, что Борис не захочет поехать в Москву, Женя не сомневалась – он был слишком привязан к матери, к дому, и к прежней своей жизни. Да если бы он и согласился, кто ему позволит жить в Москве без прописки? И где? И потому, хотя ей очень хотелось ответить «да», она так и не дала ответ. Прежде, чем ответить, она должна была сделать выбор, сама всё решить для себя.