Адам

– Полно Вам, Александр. Сейчас вы выглядите гораздо хуже меня. Видимо, я так старательно прятал взгляд от инвалида, что немного обидел его.

Внутренне набравшись храбрости и растянув рот в невинной улыбке, я поднял глаза на Ярослава. Моя натянутая улыбка безвольно обвисла, челюсть сама собой поехала вниз.

Передо мной в шикарном костюме сидел довольный производимым эффектом Ярослав. В моей голове образовалась каша из кучи вопросов и чувства обиды, как у ребенка, узнавшего, что Деда Мороза не существует.

– Ха-ха-ха, – жертва львиного нападения засмеялся в голос, громко и с удовольствием, – Я люблю свою работу!

В процессе смеха Ярослав, кривляясь, крутил у меня под носом обеими руками, корчил рожи на лице без единого шрама, часто моргая глазами и отстукивая ногами по полу.

Все это время Дамир Анотович молча ухмылялся, глядя на ужимки ненастоящего калеки и мое глупое выражение лица: «Ярослав Евгеньевич, прекратите».

Псевдоинвалид в одно мгновение прекратил цирк, спокойно сел в кресле и стал рассматривать свой маникюр. Правда, на мгновение он оторвался от созерцания ухоженных ногтей и бросил один очень быстрый взгляд в сторону начальника. Столько ненависти в мимолетном взгляде я еще не встречал.

В свою очередь, не прекращающий ухмыляться Ананасович, смотревший все время на меня и не видевший Ярослава, словно почувствовал этот взгляд. Он еще больше растянул свой огромный рот в улыбке и даже зажмурился от удовольствия.

Мне же оставалось сидеть дальше и таращить свои глаза в сторону уже знакомых мне людей, таких чужих и непонятных.

Дамир Анотович все больше улыбался и от Чеширского кота его сейчас отличало только отсутствие хвоста. Хотя, черт его знает, что там у него. Он первым прервал затянувшуюся паузу: «Вы извините, Александр, за столь ранний визит, но я человек государственный и расписание мое – мой господин».

Пока я, подбирая в голове слова встречной вежливости, открывал рот, он продолжил: «Собственно, я нахожусь тут ради одной формальности. От вашего ответа мало что зависит, на самом деле», – Ананасович улыбнулся по-новому, как акула перед нападением, – но я все же спрошу. Петров, вы участвуете в проекте?».

Я с трудом выдавил из себя: «Да, Дамир..»

Не дав мне договорить, государственный человек резко встал: «Тогда спешу откланяться. Ярослав ответит на все ваши вопросы, по возможности. С этой минуты он ваш помощник, – выдержав паузу, пристально посмотрев на бывшего Адама, он добавил, – Я бы даже сказал, ваш личный слуга».

Довольный произведенным эффектом, Ананасович вышел из комнаты.

– Ненавижу суку, – лицо Ярослава перекосило от эмоций, и он стал похож на себя вчерашнего.

– Э-э-э, Ярослав, – я попытался как-то сгладить неприятную ситуацию. – Давайте будем друзьями.

– Заткнись! – ярость нового помощника меня поразила, но Ярослав быстро взял себя в руки.– Заткнитесь, товарищ Петров.

Смена настроений этого человека меня пугала, секунду назад мне казалось, он готов убить всех, кто есть рядом, а сейчас он, как ни в чем не бывало, открыто улыбался и подмигивал мне.

– Извините, Александр, не люблю я нашего татарского друга, – Ярослава передернуло при этом, – я думаю, вы тоже не в восторге от него. Идите принимайте душ, а я введу вас в курс дела.

глава 19

Впервые в жизни я получал вводный инструктаж на новом месте работы подобным образом. Пока я приводил себя в порядок, мой помощник, перекрикивая шум воды, пытался донести до меня некую информацию.

Из выкрикиваемого я узнал, что к этой комнате я могу привыкать и привыкать надолго. Именно в ней я буду проводить лучшее свое время, то есть спать, так как все остальное время вокруг меня будут различные гнусные рожи в огромном количестве и разнообразии. Кстати, пару шикарных кресел заберут, их этот «Тамерлан» Ананасович с собой таскает и, кстати, он редкостный козел. Еще я узнал, что с момента отстранения Ярослава я не первый кандидат, но никто не вынес его вида в шортах, по слухам парочка претендентов даже тронулись умом и сейчас проходят лечение за государственный счет. Особенно громко Ярослав пытался донести до меня всю сучью внутренность этого балагана и весь идиотизм сухого закона, введённого ненавидимым им мерзким уродцем.

Благодаря спичу Ярослава из душа я вышел в приподнятом настроении.

– С легким паром! – помощник улыбался во все свои безупречно-белые зубы.– С мокрой попой!

– Спасибо, товарищ Ярослав! – я уже и не помнил, когда мой день начинался так хорошо. Я почти отвык от нормального человеческого общения, казалось, ничто уже не испортит этот день, но одна мысль не давала мне покоя: «Ярослав, я так и не понял, за что вас отстранили? Лев нападал на вас или нет?».

Улыбка с лица собеседника медленно сползла, в его глазах появилась тоска. Молча, не отрывая от меня взгляда, Ярослав взял себя левой рукой за плечо правой и резко с вывертом дернул. Ожидая жуткий хруст сустава, я даже зажмурился, но вместо хруста раздался громкий металлический щелчок. Открыв глаза, я увидел, как он вытягивает из правого рукава протез, очень хороший протез. Чем больше инвалид вынимал на свет божий дубликат утраченной конечности, тем больше в его глазах появлялось злости. Пока я судорожно пытался найти слова оправдания и примирения, протез был извлечен и небрежно брошен на кровать. Зрение, словно издеваясь, подмечало наличие папиллярного рисунка на ладони, натуральный цвет кожи и естественный волосяной покров.

Я с трудом смог отвести глаза от почти настоящей мускулистой руки, смотреть в глаза Ярославу не хотелось, но я должен был. Пустой рукав пиджака висел зловеще, не менее зловещей была улыбка инвалида. На ум приходило идиотское название игрового автомата.

Пока я пытался подобрать слова сочувствия и оправдания, Ярослав еще больше улыбнулся и, взявшись единственной рукой за кожу у основания шеи, с силой потянул ее вниз. Кожа поддалась и стала сползать вниз, потянув за собой кожу лица, глаз и волосы. Я знал, что я увижу. Я не выдержал и отвернулся.

Мы молча шли по коридору. Я, вперив взгляд в широкую спину Ярослава, пытался найти в себе силы и слова для очередного извинения перед обиженным инвалидом. Но вместо слов в голове всплывали яркие картинки, как буквально несколько минут назад я помогал однорукому человеку накладывать на обезображенное лицо гибкий протез. Оказалось, это не просто кусок кожи с нарисованным глазом, а высокотехнологичное устройство. Снаружи это была точная копия отсутствующей части лица Ярослава, а внутри находились синтетические мышцы и процессоры, воспроизводящие мимику лица и даже движение искусственного глаза.

Зрачок и тот реагировал на свет. Крепилось это покрывало на специальный сверхпроводимый клей. Он передавал импульсы в процессоры протеза от уцелевших нейронов на пострадавшей стороне и от вживленных микро датчиков с целой стороны лица.

Руку на место Ярослав пристегнул сам, она оказалась не такой продвинутой, как лицевой протез. В ней так же имелись процессоры и система электроприводов, но только для создания видимости движения. Функционально это была самодвижущаяся палка с пальцами. Как объяснил мой покалеченный помощник, технологии по полноценному управлению протезом существуют, но при этом протез похож на клешню батискафа, к голове крепят на болты металлический ящик с большой антенной, а он не хочет быть еще большим уродом.

Это сейчас в моем изложении его слова выстраивались в небольшое эссе по технологиям протезирования, а на самом деле это был яростный монолог, сдобренный отборной бранью и проклятиями, как в мой тупорылый адрес, так и во все стороны света. Досталось даже папе римскому и герою советского художественного фильма «Электроник». Больше всех оскорблений в заочной форме получил Дамир Анотович.

После установки навесного оборудования на место Ярослав заявил, что я козел и направился к выходу из комнаты, уже в коридоре крикнул: «Я провожу ознакомительную экскурсию для одного козла и если ты, товарищ Петров, не поторопишься, то потом сам будешь ходить и искать, где тут козлов кормят».

Так мы и бродили по коридорам. Ярослав периодически распахивал какие-то двери и с криком: «На, смотри!» тут же закрывал их перед моим носом, пока мы не дошли до гримерки. Дверь в гримерную отличалась от остальных нарисованной кустарным способом звездой и надписью «Алла Пугачева». На изображении виднелись попытки его удаления путем оттирания и скобления, но, видно, краска была очень стойкой.

– Моя работа, – на лице Ярослава расплылась самодовольная улыбка. Взгляд его стал отстранённым под наплывом приятных воспоминаний: «Я тогда изрядно надрался и, нацепив парик и простынь, бегал по базе и орал песню. Как она называется..». Поглощенный попытками вспомнить название помощник сморщил лицо и начал напевать: «А ты такой холодный, как..»

– Как айсберг в океане, – я невольно подхватил, и вот мы уже в два голоса звонко и радостно допевали, – и все твои печали под темною водой!

Наша ссора была забыта. Мы еще долго бродили по коридорам, все так же Ярослав распахивал какие-то двери и с детским азартом старался захлопнуть их перед самым моим носом. Мы смеялись, а он рассказывал мне истории своих пьяных проделок и почему среди работников проекта с определенного времени нет симпатичных женщин. С еще большим упоением и подробностями рассказывал, почему уволили и несимпатичных.

В конце дня я сказал, что мне хотелось бы с ним дружить. Ярослав долго о чем-то думал, ответил, что с козлами не дружит, но мою кандидатуру рассмотрит.

глава 20

Я опять был в том же коридоре. Я много раз видел в кино, как людям снится один и тот же сон, но со мной это было впервые. Коридор, как и в прошлый раз, был необязательным к восприятию. Я все так же плавно двигался по нему вперед. Мыслей почти не было, присутствовало понимание, что я во сне и боязнь повторной встречи с мертвым Дуровым.

Свет в коридоре начал мигать, зазвенели лампы накаливания. На потолке висели металлические ящики светильников, такие раньше были во всех казенных учреждениях. Сквозь пластиковые решетки, ослепляя, моргали длинные трубки ламп. Многие лампы не горели, некоторых просто не было на месте, видимо, сгоревшие сняли, а новые не поставили. Или украли. Коридор перестал быть просто коридором, он стал воспоминанием из детства. Казенная краска стен, серая побелка потолка, паутина, грязь. Я остановился, впереди, через пару метров, коридор заканчивался окном. Окно было деревянным и плохо окрашенным, с большим грязным подоконником. Под подоконником, словно боясь возможного дождя, пряталась батарея, обычная чугунная. Компанию ей составила банка из-под кофе «Пеле», сейчас она проживала вторую жизнь в роли пепельницы.

Свет моргнул, сначала я подумал, что он совсем погас, или я ослеп, но лампы загудели, поморгали, и тусклый свет выровнялся и даже стал более ярким. Теперь в коридоре я был не один. У окна появились две фигуры. Это были мужчина и женщина. Крупный мужчина в темном костюме с короткой стрижкой стоял ко мне спиной и что-то поправлял, заправлял рубашку и застегивал брюки. Женщина почему-то сидела на полу у батареи, одной рукой что-то прижимая к груди, а второй то и дело оттягивала и без того натянутую ниже колен юбку.

Мне захотелось подойти поближе, но во сне свои законы. Я остался на месте, но взгляд мой, словно оптический прибор, прорисовал мелкие детали в обстановке и людях.

Появилась пыль, летающая в свете ламп. На грязном полу лестничного пролета проявились масляные пятна и затоптанные окурки. В углу притаилась труба мусоропровода. Я узнал женщину. Это была мама, моя молодая мама, я такой ее уже давно не помнил, и только черты лица и та красота, которую в своей матери видит каждый ребенок, подсказали мне – это она. Мама плакала, тихо, закрыв глаза, чуть содрогаясь. Редкие слезы срывались с длинных ресниц и падали куда-то вниз. У мамы была разбита губа, рот постоянно кривился, и тонкая струйка крови чертила свой рисунок на тонком подбородке. На скуле темнел кровоподтек, левая рука с силой прижимала к груди разорванную блузку, колени были ободраны, юбка разорвана по шву до середины бедра.

– Прости, – это сказал мужчина, – прости, я не знаю, что на меня нашло. Он так и стоял ко мне спиной, закончив поправлять одежду, достал сигарету и закурил. Руки его мелко тряслись. Конечно, я его узнал, Дуров и в молодости был похожим на бульдозер.

– Ты животное, – сказала мама сквозь слезы.

– Я обещаю, что больше никогда…

– Если муж узнает, он не простит. Он уйдет навсегда.

– Но я же смог остановиться! – закричал Дуров. – Смог!

Мама заплакала сильнее, закрыв лицо обеими руками. Дуров потянулся рукой к маминому плечу, мама отдернула плечо, вся сжалась, спрятав голову руками. Я не выдержал и побежал. Я закричал, заревел. Расстояние между мной и Дуровым было небольшим, но далось оно мне с трудом. Из последних сил я вцепился в его шею обеими руками, огромную шею, которой почти не было. Когда на его лице начало появляться удивление от моего появления, я выдернул сигарету из его рта и воткнул ему в правый глаз, а зубами впился в левую щеку. Дуров закричал. Мир для меня погас, от напряжения я зажмурился. Я и не думал, что так тяжело сдавливать зубами человеческую плоть. Но мне удалось, зубы мои, клыки и резцы провалились в мясную мякоть, рот наполнился слюной, но ее вытеснил вкус крови. Теплой, горячей, соленой крови.