Адам

Я продолжал сжимать свои челюсти, пока мои зубы не встретились, крови было столько, что ее приходилось глотать, чтобы не подавиться. Такой эйфории я не испытывал никогда, где-то на грани слышимости истошно вопил Дуров, кричала мама, а я дернул головой, отрывая кусок мяса от живого человека. Все вокруг исчезло, было темно и тихо. Я прожевал и проглотил.

Таким разбитым я не просыпался давно. Голова гудела, даже не открывая глаз, чувствовалась отечность лица. В руках будто поселилась феноменальная слабость, я еле шевелил пальцами. Если я буду так плохо спать, то надолго меня не хватит. Пока я, не открывая глаз, копил силы для полного пробуждения, в голове всплыли воспоминания об увиденном накануне сне. От чувства омерзения я резко сел на кровати, от усталости не осталось и следа. Меня колотила мелкая дрожь, во рту все явственней проявлялся вкус крови. Первой мыслью было, что я прокусил себе язык или губу, но, прислушавшись к себе, понял, что никаких повреждений во рту нет. Привкус крови исчез, наваждение прошло.

Прежде чем пойти умываться, я еще раз окинул взглядом свое жилище. Взгляду не за что было зацепиться, большая кровать, тумба и платяной шкаф. Ни телевизора, ни радиоточки в помещении предусмотрено не было. На тумбе стояла телефонная трубка, работающая только на прием звонков. На одной стене была большая гардина с тюлем и шторами, вот только окна за ними не было, там была небольшая диодная лампа, менявшая уровень освещения в зависимости от времени суток. Все-таки мы находимся под землей, по крайней мере, моя комната. Цветовая гамма комнаты, выполненная в тепло-серых тонах, вызывала только одно желание, лечь и закрыть глаза.

Из вчерашней ускоренной экскурсии, организованной Ярославом я узнал, что на территории проекта имеется библиотека и кинозал. Список литературы и кинофильмов был отрецензирован и потому не вызывал никакого интереса. Какой-либо информационной связи с внешним миром тут не было. Любые попытки нарушить данное табу приводили к жестким наказаниям, вплоть до карцера. Но, со слов все того же Ярослава, для меня это не должно стать проблемой. Во-первых, потому что я чиканутый, а во-вторых, при всех положительных раскладах время жизни проекта не более полугода. Если проект даст положительные результаты, то права на него будут проданы, скорее всего, американцам за так нужные нашей стране доллары.

глава 21

Сегодня никто меня не сопровождал. На тумбочке я нашел список указаний и небольшую схему помещений с обозначенным маршрутом. Сначала я позавтракал, правда, столовую я нашел только с третьего раза и к тому моменту, как я добрался до стопки чистых разносов, зал окончательно опустел. Мне это было только на руку, людей на территории базы работало много, а знакомиться и заводить друзей я особо не умел. Мне и Ярослава хватало с его непредсказуемым бунтарским характером.

После я сходил в медпункт, где сдал кровь на анализ, был бегло опрошен усталым врачом о самочувствии. Доктор чем-то напоминал мне певца Розенбаума. Он был лысым и обладал шикарными усами. В его усталых глазах было столько грусти, что мне казалось, после очередного тяжелого вздоха он достанет из-под стола гитару и запоет что-нибудь протяжно-лирическое. К счастью, доктор петь не стал, спросил, как мне спится и, не дослушав мой рассказ о странных снах, сказал, что я свободен.

Далее шел главный пункт сегодняшнего дня. Я должен был посетить основное помещение проекта, сам рай. Как раз это место искать не пришлось, почти все пути вели к самому большому по протяженности коридору, опоясывающему главное помещение всей базы. У необходимой мне двери, я бы даже сказал ворот, меня встретила охрана.

В отличие от привычных мне зловещего вида сотрудников в штатском это были военные. Три просто огромных мужика в камуфляже с огромными автоматами или пулеметами, я в этом не разбираюсь, стояли почти без движения. Их лица не отличались какой-то неприязнью или пренебрежением ко мне, им просто было все равно. Единственное, что я услышал от них: «Пропуск».

Увидев недоумение на моем лице, спросивший просто и понятно дал мне понять, что без пропуска ходу нет. Он поудобнее перехватил в своих огромных руках оружие и едва уловимо покачал головой, после чего я стал неинтересен для всей троицы. Не знаю, как долго я простоял бы с глупым выражением лица, глядя на пурпурно-алые береты охраны, если бы в коридоре не появился один из обладателей костюма и людоедского выражения на лице. Я с таким усердием кинулся к нему наперерез, что полный пофигизм ко всему окружающему слетел с его лица, уступив место детскому удивлению.

– Я Петров! – я начал сбивчиво объяснять сложившуюся ситуацию. – Мне вон туда надо, а они пропуск.

Лицо перехваченного мной человека становилось все угрюмее и недовольнее. Я показывал схему и список дел, рассказывал откуда пришел и что я Петров, и я вроде как работаю здесь, а пропуска мне не выдавали. На недовольном лице процесс формирования брезгливого выражения остановился на упоминании мной Дамира Анотовича. Поток моей сбивчивой речи мужчина в костюме прервал взмахом руки, одарил меня взглядом полного превосходства и пошел в сторону камуфлированных великанов.

Он что-то объяснял охране, периодически показывая рукой на меня. Говорил он быстро и четко, будто докладывал о ситуации на театре боевых действий. Охрана внимательно его выслушала и ответила: «Пропуск». После чего, потеряв всякий интерес к ситуации, охранники вперили свои взгляды в никуда.

Несостоявшийся переговорщик, широко шагая, отошел в сторону и стал кому-то звонить. Не надо было обладать супер зрением, чтобы увидеть, как его потрясывает от негодования. Через некоторое время к нам подошел еще один обладатель костюма. Сразу было видно, что он выше рангом вызвавшего его сотрудника. И костюм у него был на порядок лучше, и галстук был не просто элементом одежды, а статусным аксессуаром с золотым зажимом. Я даже выстроил некую теорию костюмной иерархии, если у военных знаком различия считаются звездочки, то у этих загадочных товарищей пиджак и брюки. Чем выше ранг обладателя костюма, тем больше в ткани шерсти и тем лучше костюм сидит на обладателе. Галстук, видимо, заменял медали и ордена.

Вызванный на подмогу подошел к младшему по костюмной дифференциации, о чем-то быстро с ним поговорил и, бросив презрительный взгляд в мою сторону, пошел к охране. Не успел он подойти, как один из охранников сказал уже привычное: «Пропуск».

Судя по гневной тираде, высказанной сотрудником в штатском, пропуска у него не было. Он несколько минут что-то громко высказывал военным, перемежая угрозы бранью и оскорблениями. Пока они не прервали его истеричные речи, молчаливо направив оружие в его сторону и щелкнув предохранителями.

Все это напомнило мне один фильм из детства, там двое стражников требовали не пароль, а ключ и не пустили даже самого короля. Пока я предавался воспоминаниям, ситуация вокруг меня развивалась циклично. Уже двое обладателей костюмов, гневно поглядывая на троицу в военной форме, куда-то звонили и что-то бубнили в трубки. Охрана смотрела на это все с непробиваемым спокойствием, только в их глазах проскакивали искорки самодовольного веселья.

В коридоре становилось все больше народу, вернее, людей как две капли воды похожих на первых двух. Складывалось ощущение что драки не избежать, военные уже не чувствовали себя так вольготно как раньше, двое из них заняли оборону, а третий вызывал подмогу по рации.

Мне было уже не до смеха, в то время, как с одной стороны ровным строем вбежало около десятка военных в краповых беретах, с другой стороны быстрым шагом зашли Дамир Анотович и Ярослав. Я испытал чувство облегчения, никогда бы не подумал, что буду так рад видеть невысокого татарина. Проходя мимо меня, он строго посмотрел на меня снизу вверх и покачал головой.

– Петров, так это ты Карибский кризис развязал, – Ярослав заговорщицки прошептал мне на ухо, подмигнул и последовал за нелюбимым начальником.

– Всем молчать! – Дамир Анотович закричал неожиданно громко и зычно для своего субтильного телосложения. Гомон в коридоре прекратился, все смотрели на него.

– Сотрудники службы безопасности встали у левой стены, спецназ у правой, и не дай бог кто-то решит потрогать свое оружие, потом трогать будете у сокамерников ближайшие лет десять! – таким Ананасовича я еще не видел. Судя по реакции чуть не пострелявших друг друга силовиков, они тоже не видели. За каких-то пять минут он навел порядок, военным были объявлены благодарности и обещаны поощрения за образцовое обеспечение пропускного режима. Костюмчикам же не повезло. Сначала Ананасович в жесткой форме дал понять, как ему надоели заносчивость и тупость сотрудников государственной безопасности. Тут же двое зачинщиков, вернее те, кто хотел мне помочь, были взяты под стражу для дальнейшего разбирательства. Троим совершенно мне незнакомым из лагеря безопасников было предложено написать рапорта об увольнении. Сюда же был вызван начальник бюро пропусков, который решил, что не по рангу ему с утра разносить пропуска каким-то непонятным Петровым. Несмотря на свою тучность, он вбежал в коридор, как заправский легкоатлет, плюхнулся на колени перед Дамиром Анотовичем и навзрыд начал выплакивать себе прощение. Его тоже арестовали, но сам идти он уже не мог, видимо, потратив все силы на забег. Так его и тащили, ревущего взахлеб, по полу. Досталось и мне, разъяренный Ананасович, шипя, обещал карцер, если я еще раз что-то подобное устрою.

глава 22

Предъявив новенький пропуск, я прошел в ворота. Внутренне я приготовился увидеть что-то невообразимое, но попал в обычную раздевалку. На стене висела инструкция с картинками, следуя ее пунктам, мне пришлось раздеться и принять душ. На столе я нашел комплект белья и комбинезон светло-золотистого цвета. Одевшись, я представил, как нелепо выгляжу в туго обтягивающем одеянии. Но в другом виде в сад войти было нельзя. Перед самым входом меня обдали струи сухого обеззараживающего пара, никто так не губителен для природы, как венец ее творений, человек. Двери открылись, и я сделал шаг наружу, ожидаемого солнца неба и травы я не увидел. За спиной захлопнулась дверь, а впереди ждал весьма узкий мало освещенный проход. Двигаться по нему при моем росте было не очень удобно, судя по наклону пола, я поднимался куда-то наверх, видимо, из-под земли на поверхность. Наконец-то я увидел, как впереди естественный свет перебивает мерцание редких лампочек, скоро выход. И я вышел.

Я представлял себе много вариантов, как я буду появляться в саду, но такого мне и в голову не приходило. Один момент выхода в сад вселил в мою душу непередаваемое чувство причастности к чему-то большому и значимому. Делая последний шаг из коридора, я понял, что выхожу из небольшой щели в стволе дерева, где-то у его основания и, сделав несколько шагов, обернулся. Нет, это не ствол, это стволище. Дерево было огромным, невообразимо величественным и прекрасным. Необъятная колода ствола бугрилась, словно тело могучего атлета под темно-коричневой корой. Такой ровной и бархатистой коры я никогда не встречал. Я верил, что мать природа способна на многое, но это точно творение рук человеческих. Затем я увидел крону и испытал легкий шок, как такое количество ветвей и листвы держалось на единственном основании, я не понимал. Это дерево существовало вопреки всем законам природы, и первое, что приходило на ум, это мысли о чуде. Чуде, подвластном не человеку, а чему-то или кому-то большему.

Это потом я узнал, что в постройку этого дерева было вложено много сил и средств. Конечно же, дерево было живым, но основой его была сложная конструкция из сверхпрочных полимеров, стоящая на огромных винтовых сваях, уходящих на много метров под землю. Потом на конструкцию были наращены ткани, полученные из синтеза живой древесины и искусственных тканей, и все это было покрыто корой, делавшей всю эту мощь такой прекрасной. Конечно, никакая корневая система не сможет прокормить такого гиганта, поэтому под деревом располагались резервуары с питательными жидкостями и мощными насосами, качающими их по всей системе. Листья дерева были тоже плодом инженерной мысли, они меняли цвет, форму и никогда не опадали. Это я узнал потом, а сейчас, пытаясь прийти в себя, перешагивал через многочисленные корни, спускаясь к основанию холма, на котором стояло дерево.

Дерево было единственным в саду, было его центром и основой, дальше во все стороны стелилось травяное изумрудное море. Конечно, я помнил, что у сада есть стены и границы, но сейчас, изнутри, он был бесконечен и прекрасен. В некоторых местах зеленой равнины проблескивала синева озер, где-то там с другой стороны холма протекала небольшая речка. Еще в саду должна быть скала с пещерой, но сейчас ее скрывала туманная дымка. Небо было нереально голубым, с легкими облачками и ярким солнцем. Отличить их от настоящих, я думаю, не взялся бы ни один эксперт. Ни животных, ни птиц пока не выпускали, чтобы они не мешали мне знакомиться, как говорится, с рабочим местом.

И тут началось. Казалось бы, что еще может быть чудесней этого места, но человеку мало простого чуда, ему надо много и сразу. Человек не всегда готов видеть чудо в простом рождении жизни, куда как милее ему красивый и яркий обман.

Сначала появился ветерок, легкий и освежающий. Он дул мне в лицо, и, куда бы я ни повернулся, ветер следовал за мной, чтоб щекотать мое лицо и трепать заметно отросшие за последнее время волосы. Вокруг меня на идеально ровном газоне стали появляться холмики и ложбинки, они меняли свои размеры и положения, словно гигантские змеи ползали под землей. Кое-где слышался звук разрываемого дерна и наружу проступали валуны и огромные каменистые выступы размером с небольшой домик. Потом они проваливались обратно и возникали вновь, рассекая гладь озер. Озера тоже не стояли на месте, меняя очертания берега и размеры. Трава росла все выше и выше, а где-то исчезла совсем. Появились небольшие рощицы, кусты роз и целое маковое поле. Были еще какие-то цветы, названия которых я не знаю. Мир вокруг меня менялся и жил своей жизнью.

А потом задвигалось дерево. Ветви, двигаясь только по ему понятному алгоритму, меняли рисунок кроны. Листья играли цветовой гаммой от багрового до темно-синего, особенно красиво перебирая все оттенки зеленого. Легкий бриз стал крепчать и с силой, порывами, толкать меня то в бок, то в спину.

Небо затянуло серыми облаками, тут же потемневшими и погрузневшими от накопленной влаги. Грянул дождь, почти ливень, когда намокаешь почти мгновенно, но все еще можешь видеть сквозь его струи. Ударила молния. Молния ударила точно в середину дерева, а потом еще и еще. Грянул оглушающий гром, и дерево вспыхнуло. Нет, оно не горело как обычное дерево при попадании небесного разряда, оно горело как терновый библейский куст. Пламя ровным слоем покрывало все ветви и листья огромного дерева, не причиняя им никакого вреда.

Молнии стали бить в дерево все чаще и чаще, раскаты грома слились в единый оглушающий рев. И я увидел, как на одной из нижних веток что-то появляется. Это было крупное яблоко, настолько крупное, что не увидеть его было невозможно, даже если смотреть с самой дальней точки сада. Яблоко было ярко-красного цвета и пульсировало светом изнутри, создавая эффект биения сердца. Это был запретный плод.

глава 23

Демонстрация технических возможностей райского сада до сих пор не отпускала меня. Я снова и снова прокручивал в голове ее яркие моменты, и мурашки бегали по моей коже в такт заново переживаемым эмоциям.

– Ау, человек-загадка, хватит стоять, как изваяние, – я и забыл, что в раздевалке вместе со мной был Ярослав. Он пришел заранее, пока я еще был в саду, чтобы поздравить меня, как говорится, с крещением.

– Извините, дядя Ярик, – я специально придумал ему это прозвище, чтобы как-то отвечать на его колкости. Оно его жутко бесило.

– Вот-вот, не бесите дядю, прикройте пестики-тычинки, – помощник протянул мне полотенце, – тоже мне Аполлон Бельведерский.

– Извини, – я и забыл, что стою перед ним в чем мать родила. После выхода из сада полагалось костюм снять и принять еще более тщательный душ. Все, что находилось по эту строну охраняемых ворот было жутко секретным, включая и пыль, и грязь.

– Завидую тебе, Петров, до чертиков, – Ярослав мечтательно закатил глаза, вернее глаз. – Вспоминаю себя в первый раз. Поверь мне, тогда сад не имел и сотой доли от сегодняшних возможностей. Дерево было настоящим и по сравнению с этим просто кустик, а вход был в пещерах. Я там вечно головой стукался.

Впервые я увидел своего друга таким счастливым, он рассказывал о былых днях с упоением и смехом. Мне его стало еще жальче чем, раньше.

– А когда выпустят всю живность, ты, Петров вообще с ума сойдешь, – захваченный воспоминаниями собеседник кружил вокруг меня, размахивая руками. – Я вот к животным вообще равнодушный, а знаешь, как зацепило!

Хорошее настроение Ярослава передалось и мне. Я, надевая штаны, стал скакать на одной ноге, а второй выцеливал его зад для отвешивания дружеского пинка.

– Ты же как ненормальный со своей псиной носился, я в личном деле читал, – поняв, что сболтнул лишнего, помощник осекся. – Я имел ввиду…

– Хватит! – я захрипел от подкатившего к горлу кома. Хорошего настроения как не бывало. В последнее время я все реже вспоминал своего пса и был благодарен памяти за это. А сейчас на меня накатило, ноги подкосились, и я плюхнулся на скамейку с полуспущенными штанами.

– Извини, я не это хотел сказать, – Ярослав сел напротив и стал тщательно рассматривать носки своих замшевых туфель.

– Не извиняйся, – я немного пришел в себя и, не глядя на него, продолжил одеваться, – ты просто такой человек, Ярослав, ты никого не любишь. Меня за одно не любишь, Анотовича за другое. Надеюсь, себя любишь.

– А ты не извиняйся, – чувства стыда как не бывало. Мой помощник смотрел на меня зло, прищурив глаза и стиснув губы: «Я не мать Тереза всех любить. Тебя за что любить? За то, что ты занял мое место? За то, что ты настолько урод, что даже голодный лев тебя жрать не стал?»

Лицо Ярослава побагровело от злости: «Анотовича я не люблю? Да я ненавижу эту суку! А знаешь почему?».

Из сбивчивого от накатывающих приступов ярости рассказа я узнал, что в тот злополучный день Ярослав, как обычно, отправился в сад. Ему предстоял уже не понятно какой по счету тест на совместимость с животными. Ему это порядком надоело, сколько можно было проверять проверенное. Самолюбие требовало скорого запуска проекта и ожидало неминуемой, пусть и анонимной, но славы. Он понимал, что, возможно, никогда не сможет открыто говорить, что это он был тем человеком в райском саду. Но сам факт осознания, что ты стал кем-то большим, символом чего-то очень важного, не давал ему покоя.

По программе большую часть дня он должен был отработать с Лютиком. Это был огромный лев зловещего вида и, благодаря технологиям, очень кроткого нрава. По мнению самого Ярослава, вопрос совместимости с хищником был давно закрыт, он даже катался на загривке этой огромной кошки. Смотрелись они вместе просто шикарно, но психотехников не устраивали какие-то графики работы процессора в мозгу льва, и они гоняли человека с хищником изо дня в день. Все шло, как всегда. Ярослав вышел из пещеры, к нему пришел Лютик, они вместе ходили по саду и выполняли нудные команды операторов, как овчарки в питомнике. В определенный момент Ярослав заметил перемену в поведении хищника, привычная теплота взгляда, как у всех животных проекта, исчезла. В глазах появилась природная сталь убийцы, лев стал нервничать. Сначала он убежал от человека, но операторы заставили его вернуться. К Ярославу он подходил уже не как покорное безвольное животное. Лютик шел медленно, опустив огромную голову, и смотря в его сторону исподлобья, нервно передергивал хвостом. Любому было понятно, что процессор не работает, и животное из покорной твари становится убийцей.