Зеленое море, красная рыба, черная икра

– А стрелять в рыбинспектора – не безобразие? Убить человека! Оставить сирот!.. – жутко закричал вдруг начальник рыбинспекции. – Мы ведь с ними как? «Обнаружив факт нарушения правил… – он кого-то копировал, – я, такой-то…» Будто они стоят – руки по швам! А они ведь стреляют! И не думают нам «представляться»! У-у, гад! На Осушной приплыл! Думал, не найдут!

– Почему это я должен думать, что меня не найдут? – Касумов, за неимением платка, вытер наплывающие синяки меховой опушкой ушанки.

– Оделся по погоде! Куда путь держишь, тварь? – Цаххан Алиев готов был снова броситься, едва сдерживался. – А когда в Сережку Пухова стрелял, тоже в этом был?

– Мне в Сережку Пухрва нечего было стрелять. Если хочешь знать, Пухов мне первый друг стал, после того как я его подобрал у Русаковской банки…

– А из-за кого он туда попал, если не из-за тебя! Забыл?

У Касумова погасла сигарета, он вытащил спички. Хаджинур

Орезов зыркнул на спички, потом – на меня.

Это был все такой же коробок с портретом Циолковского – Евтушенко.

– Припекло! – не отставал Алиев. – Лодка и та полна окурков! Смотри, спалишь!.. На чем браконьерствовать будешь?

Бесконечно длинный перечень взаимных претензий напоминал пример математического равенства. Но, в отличие от математики, слагаемые по обе стороны знака равенства здесь взаимно не уничтожались.

– А ты что, поймал меня, Цаххан?

– А то, что ты кукан в тот раз отрезал! Вся рыба на дно пошла… У тебя ведь нож в лодке остался. Весь был в слизи! И фонарь! Я и говорю: не спали!

– Если ты не спалишь, Цаххан Магомедович, – Касумов деланно засмеялся, чиркнул спичкой, – никто не спалит!

– Бесхозное орудие лова разрешено уничтожать! А что нам с ними делать? На руках тащить? У меня-то машины нет! А оставлю на берегу – вы вернетесь…

– Хватит! – тихо приказал я.

Они замолчали.

Я заполнил форменный бланк и предложил Касумову собственноручно записать полный ответ на мой единственный вопрос: «Где вы находились вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля?»

Касумов шапкой осторожно промокнул раны на лице, правое подглазье выглядело к этому времени красно-багровым, тяготеющим к фиолетовым тонам.

Я подумал: «Если бы следователь или оперативный уполномоченный знал, что подозреваемый – вор, грабитель, даже убийца – будет немедленно освобожден из-под стражи, как только будет установлено, что к нему применялись незаконные методы ведения следствия, – никто бы не поднял на него руку».

Мазут взял со стола шариковую ручку и к слову «ответ» приписал: «Где я находился вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля, я не помню. Кто убил Пухова, не знаю и никакого касательства к этому не имею. Касумов».

Даже если бы он собственноручно написал, что убил рыбинспектора, признание, полученное после избиения, лишалось доказательной силы.

– А теперь? – спросил он, положив ручку на стол.

– Снимай моторы с лодки, – вскочил со стула Алиев. – Они тебе больше не понадобятся. Поедим – и поедем в Восточнокаспийск, в прокуратуру.

Так, по-видимому, они и работали тут до моего приезда.

– Вы свободны, – сказал я Касумову. – Орезов даст повестку – завтра приедете в водную прокуратуру.

Мазут на секунду окунул лицо в ушанку, убрал ее, взглянул на меня. Хаджинур сунул в руку ему повестку. Не прощаясь, ни на кого не глядя, браконьер прошел к дверям.

Через минуту мы услыхали гул спаренных моторов.

– Вот и обед приспел…

Едва Мазут уплыл, Миша Русаков и Керим вошли к нам, я понял, что они слышали наш разговор. Русаков принес с судна завернутые в скатерть буханки хлеба, две банки салаки пряного посола, лук и кулек карамели.

Он и Хаджинур Орезов нарезали хлеба, вспороли банки с консервами.

– Зря вы его отпустили, Игорь Николаевич, – сказал начальник рыбинспекции. – Они теперь договорятся, кому какие дать показания. Вы их не знаете! Нам теперь их вовек не разоблачить…

Мы сидели за длинным, плохо обструганным столом и грели руки о пиалки с мутным чаем.

– Что, Керим? – спросил Цаххан Алиев у старика. – Если бы ты прокурора не боялся, сейчас бы нашлась из заначки осетрина да икра малосольная…

Старик прокаженный что-то жевал, по-стариковски, задумчиво глядя куда-то в стену. У него была массивная даже для его крупной головы, тяжелая нижняя челюсть. Он, казалось, не присутствовал при разговоре.

– Нельзя было его отпускать… – повторил Алиев.

– Оставьте, – сказал я. – И больше ни слова об этом. Я прокурор, а не костолом…

– Вас вызывают в обком! Первый… – объявила мне Гезель, едва я появился в приемной.

Хаджинур и начальник рыбинспекции, сопровождавшие меня, продолжали в это время разговор, который я искусно направлял, – о женщине, которая могла быть у погибшего рыбинспектора.

– Хорошо, хорошо…

Мы прошли в кабинет. Необходимое для доклада, документы – все было уже подготовлено. Хаджинур и Цаххан Алиев продолжали лениво перепираться. Я взял папку.

– А я видела Пухова с женщиной… – Гезель открыла дверь, ей в приемной было слышно каждое произнесенное нами слово. – С месяц назад. Он разговаривал с Веркой Кулиевой…

– С Веркой?! – удивился Орезов.

– Женой Умара Кулиева. Я с ней училась. Мы и живем рядом.

– Верка Кулиева… – фыркнул начальник рыбинспекции. – Ну и удивила! Да просто она никому проходу не дает. Ни из рыбоохраны, ни из милиции… Думает, Умара спасет! Умар как взял ее в классе шестом, а то и в пятом – девчонкой, она так все и бегает за ним! Сказала тоже – Верка Кулиева…

Гезель смущенно ретировалась.

Мы ушли втроем: Цаххан Алиев, Хаджинур и я. В коридоре я извинился.

– Идите, я сейчас догоню.

– Гезель, – спросил я, возвращаясь в приемную, – ты давно видела жену Умара Кулиева?

– Да нет. Она то тут, то в Москве. Хлопочет за мужа.

– Попроси ее зайти к нам.