Зеленое море, красная рыба, черная икра

Синекура завела меня в удивительное место, где окружающее постоянно оказывалось недостоверным и твердь то и дело оказывалась хлябью. Как люди умудрялись тут ориентироваться?

– …Лодка перевернулась. Заряд угодил Ветлугину в лицо.

– Их было двое в лодке?

– Да. Ветлугин с приятелем.

– А кто приятель?

– Баларгимов Садык. Осмотрщик кабельного участка.

– На берегу был кто-нибудь? Может, другие охотники? Очевидцы?

– Никого. – Бала протер очки. – Ночное время…

– А что следователь?

– Он допросил Баларгимова, выехал на место. Есть протокол воспроизведения. Подняли со дна ружье – в нем один патрон. Во втором стволе только гильза. Проведена судебно-баллистическая экспертиза…

Я знал методику подобных дел.

– Спусковой механизм оказался изношенным? – спросил я.

– И довольно сильно.

– А что боеприпасы?

– Экспертиза подтвердила: дробь, порох, пыжи – все такое же, как изъятое в квартире Ветлугина… С этим все в порядке…

– Отношения Баларгимова с Ветлугиным действительно приятельские?

– Собутыльники!

– А возраст?

– Баларгимов – тот постарше, лет сорока. Женат, есть дети. У Ветлугина – жена…

– Я хочу с ней встретиться. Вызови ее, пожалуйста. И свидетелей.

Мне позвонил Агаев – его интересовали результаты поездки на Берег.

Оставшись один, я внимательно прочитал показания Баларгимова. Если вначале, в объяснениях, он слегка путался, то к окончанию следствия показания его обрели необходимую ясность.

Ничем не опровергнутые, они установили окончательные обстоятельства случившегося:

«…Ветлугин и Баларгимов в лодке «кулаз» вышли ночью в море для отстрела птицы. Баларгимов сидел на веслах, а Ветлугин напротив него – с заряженным ружьем. В море Ветлугин закурил и хотел угостить сигаретой Баларгимова, руки которого были заняты…»

Бала доложил обо всем существенном полностью. Мне осталось лишь просмотреть обычные в делах подобного рода документы: протокол выезда на место происшествия, справки о принадлежности дробовых ружей, протокол допроса понятых…

Капитан рыбоохранного судна «Спутник», допрошенный в качестве свидетеля, сообщил:

«…Баларгимов показан место, где это произошло. Спустили катер… Море было мелкое, камни. Примерно восемьдесят метров от берега. Вода была чистая, глубина небольшая, дно было хорошо видно. Недалеко от камней обнаружено ружье…»

Увидел я и документ, подписанный водной милицией. Ей поручалось изъять образцы боеприпасов погибшего для криминалистической экспертизы.

Протокол был составлен Бураковым и отличался присущей ему обстоятельностью: «…Когда Ветлугиной Т. В. в присутствии понятых было предложено показать, где в доме находятся охотничьи боеприпасы, принадлежащие ее мужу, Ветлугина заявила, что охотничьих боеприпасов в квартире нет. Однако при осмотре платяного шкафа была обнаружена картонная коробка, в которой…»

Далее шел перечень гильз и описание пыжей.

Бураков с честью выполнил данное ему поручение.

Поздно вечером неодолимое чувство жалости к жене заставило меня кривыми улочками Нахалстроя спуститься на морвокзал, занять очередь у автоматов междугородной связи.

Связь с тем берегом была плохой. Люди под пластмассовыми белыми яйцами громко выкрикивали свои «алле», «алле», припечатывая их ударами по неуязвимым, как БТРы, видавшим виды металлическим ящикам.

Пропустив сквозь себя с десяток имен, просьб, упреков и признаний абонентов, звонивших передо мной, я снял трубку, надеясь, что тоже окажусь в безопасной звуковой отдаленности и мы с женой будем больше догадываться, нежели слышать друг друга.

Все, однако, оказалось не так.

– Я думала, что ты уже не позвонишь, – просто произнесла она так близко, что я расслышал все оттенки каждого слова.

Ее злое веселье, делавшее меня отчаянным, отвечающим за себя одного, куда-то исчезло. Голос был печален. У меня сразу испортилось настроение.

Мы поженились не сразу. К тому времени, когда я помогал ей собирать материалы о поведении браконьеров в конфликтной ситуации, о ней уже знали мои близкие – и мать, и сестра не чаяли в ней души. Лена охотно всем помогала, дарила книжки, советовала, заступалась. Она боялась одиночества, болезней, неохотно оставалась одна. В ней было что-то от ласкового ребенка, который знает, что его любят. Иногда, правда, ребенок этот мог оторвать голову кукле, с которой любил играть. Этой куклой порой чувствовал себя я.

– Ты совсем забыл обо мне? – Сейчас ребенок чувствовал, что любимую куклу взяли у него и забросили аж на другой берег моря.

– Ну что ты, малыш! – Мои интонации были насквозь фальшивы, но она этого не почувствовала. – Жутко много работы…

Она обрушила на меня вихрь быстрых вопросов, от которых невозможно было укрыться.

– А насчет жилья ты говорил? Пока еще ничего не известно?

– Нет.

– Не говорил или неизвестно?

– Неизвестно.

– Может, мне приехать к тебе в следующую субботу? – спросила она. – Как там с продуктами? Привезти?

Я вспомнил, что уже давно, как принято у нас на том берегу, не брал в воскресенье две большие корзины и не отправлялся на рынок за провизией на всю неделю. Лена все это делала теперь сама.

– Я могла бы тебе захватить фруктов. Как ты обходишься с питанием? – снова заговорила она.

– Нормально. У меня все есть. Ни о чем не беспокойся. А насчет приезда – давай обсудим. Позвони заранее, чтобы достать тебе каюту…

– Если тебе неудобно, я сама могу позвонить Эдику Агаеву… Я знаю его жену. Достать каюту не так сложно…