Зеленое море, красная рыба, черная икра

– А в это время убийца Сережи Пухова наслаждается свободой!

– Это недолго продлится. У меня такое чувство, что дело раскроется в целой серии здешних преступлений. Если, конечно, меня до этого отсюда не выставят…

– Будем надеяться.

– И все-таки надо бы поспешить… Раскроется в «комплексе»… – Я заметил, что единственный человек, которому я мог бы сейчас охотно рассказать о своих планах, была эта, в сущности, мало знакомая мне женщина. А отнюдь не моя жена. – Как все преступления, совершенные устойчивой группой.

– Вы считаете, Пухова убила устойчивая группа?

В отличие от Анны, разговаривая, моя жена быстро все смекала и быстро-быстро задавала вопросы мне, словно стремилась поскорее освободить меня от необходимости продолжать. Я укладывался в короткие, отведенные для ответов секунды, но после разговоров с нею я часто чувствовал себя так, словно мою душу поспешно и не очень деликатно обыскали.

– Да, так мне кажется. Многое тут странно.

– Странно? – Светло-синие под черными длинными ресница ми глаза смотрели ласково-любопытно. Анна не торопила меня. Мы словно много лет знали друг друга.

– Я встречался с женой Умара Кулиева… Она сейчас в Москве. Кулиева могла бы многое рассказать.

– Только она вряд ли решится. – Как в каждой женщине, в Анне жил природный следователь, сыщик от бога.

– И все-таки одну вещь Кулиева сказала. Мазут переправлял записку из тюрьмы от ее мужа…

– От приговоренного к смерти? И такое бывает?

Анна качнула плечами, поправила висевшую на спинке стула сумочку – движения ее были удивительно гибки, мне доставляло удовольствие наблюдать за ней.

– Ты лучше знаешь здешнюю жизнь… – сказал я, вглядываясь в желтоватые волокнистые растения на дне тарелки.

– Знаю только, что она не скажет тебе всей правды. У нас все разуверились. Человек жалуется утром должностному лицу на мерзавца, а вечером тот, на кого он жалуется, уже в курсе дела. И расплата грядет.

– Я, честно, не очень-то в это верю. Хотя многие говорят то же. Ну, хоть один пример у тебя есть?

– Но ведь и у меня только одна жизнь… – Она улыбнулась.

Официантка снова приблизилась. Она принесла что-то рыбно-консервное, выловленное в чужих морях и привезенное за тысячи верст. Свежую рыбу нашего моря достать к столу можно было только из-под прилавка.

– Хоть один пример! – напомнил я, когда официантка удалилась.

– Ты видел, когда хоронили Пухова, на кладбище… Со мной стояла женщина. С черным бантом…

– Вдова Ветлугина?

– Ты с ней знаком? – Анна удивилась. – Она, кстати, здесь, в ресторане. Не оборачивайся. Третий столик за твоей спиной… – Мы незаметно перешли на «ты».

– У нее муж погиб на охоте, самопроизвольный выстрел из охотничьего ружья…

– Ерунда! – Она отложила ложку. – Никакой это не несчастный случай. Ее мужа убили. Закатили в лоб полный заряд дроби. Днем! Принародно!

– Наверняка нашлись бы свидетели!

– Они есть! Человек десять, а может, пятнадцать! Но они тоже ничего не скажут!

– Откуда все это известно? И про свидетелей, и про дробь? Ты вскрывала его?

– Это было до меня. Но всем это известно! Все знают!

– В том числе и вдова Ветлугина?

– Конечно!

– Вот ты и попалась. – Я легко хлопнул ладонью Анну по руке. – Я час назад с ней разговаривал. Она и слова не сказала о том, что ее мужа убили!

Анна улыбнулась.

– Господи! Да она боится! Я именно от нее и слышала, что его убили.

Я сидел, сбитый с толку.

– Поэтому я и говорю: вы ничего не знаете о здешних трагедиях! Сколько людей гибнет! И все тихо! Все списывают на несчастные случаи! Не молчат у нас только мертвые.

Я снова вспомнил жену: речь ее была удивительно образной. Сложись обстоятельства иначе, Лена могла стать популярным телеобозревателем или видным общественным деятелем. Видит бог, я испытал бы чувство удовлетворения и гордости за нее. Мне же для жизни требуется, видимо, простая женщина. Как Анна Мурадова.

– Не знаю. – Я замолчал. – Для начала мы должны снова вместе поужинать. Шашлык «Дружба», я надеюсь, поможет нам во всем разобраться.

– Меня ни для кого нет, кроме прокуратуры бассейна, – предупредил я Гезель.

Весть о том, что водный прокурор предписал немедленно приостановить новую установку, вызвала мощный противоречивый взрыв общественной активности. Наш телефон буквально разрывался от звонков.

– Со всеми делами, Гезель, пожалуйста, переключай на Балу!

Моего молодого помощника никто пока в городе не принимал всерьез, кроме случайных посетителей и младшего чиновничьего аппарата.

– Гезель! – сказал я. – Пожалуйста… Когда жена Умара Кулиева вернется, заведи ее под каким-нибудь предлогом к нам. Я хотел бы с ней еще поговорить. Но так, чтобы никто не мешал.

– Это легче простого… Мы ведь ходим с ней на курсы стенографии… – Напоминая о курсах, Гезель ненавязчиво давала понять, что я могу помочь ей поупражняться в качестве стенографистки.

– А что с Гусейном? – Я уже несколько дней не видел своего следователя.

– Сейчас звонил. Меньшую сегодня не повели в садик…

– Есть еще новости?

– В основном только спрашивают, когда вы будете…

Узнав, что водный прокурор отсутствует, абоненты Бале не перезванивали – все же некая картина события понемногу вырисовывалась.

Кудреватых не решился открыто нарушить прокурорский запрет и, по одним сведениям, капитулировал. Это давало ему возможность списать на меня все огрехи с выполнением плана во втором квартале. По другим сведениям, слухи о капитуляции не имели под собой никакой почвы и делалось это для активизации против меня общественного мнения: невыполнение плана грозило потерей премии за полугодие и исключением комбината из списка предприятий, представленных к награждению знаменем ВЦСПС.

Один раз я хотел взять трубку, но не успел – Гезель появилась в дверях и сказала: