– Моя Оленька сегодня весь день проплакала. Она без бабушки жить не может.
– Извините, Яков Семенович, но за десять рублей я в это поверить не могу.
– А за сколько можете?
– По крайней мере, за половину той суммы, которую унесла Марфа Никитична.
– Хорошо, – вздохнул Куколев, – призна?юсь вам честно. В бумажнике вместе с деньгами лежала одна вещица, не предназначенная для посторонних глаз.
– Что же это такое?
– Для вас не имеет значения. Для нее, впрочем, тоже. Я не хочу, чтобы вещица попала в руки моего брата.
Такая секретность подействовала на Ивана Дмитриевича едва ли не сильнее, чем соблазнительно красневшая на столике десятка. Наряду с мстительностью, любопытство лежало в основе его характера, как замко?вый камень.
– Ладно, – сдался он. – Еще одну красненькую накиньте, и я к вашим услугам.
Просьба исполнена была немедленно: поверх десятирублевой ассигнации легла вторая такая же.
– И на извозчика, – велел Иван Дмитриевич.
– Прошу.
Куколев добавил к двадцати рублям еще полтинник, два двугривенных и гривенник.
– Ой, хватит ли? Ваньки обнаглели, дерут, ироды.
– Не сомневайтесь. Достанет два раза туда и обратно съездить.
– Верю, верю. Давайте еще пять рублей, и я готов ехать.
– Не многовато? Пять рублей-то на что?
– Так. Для ровного счета.
– Десять, десять, рубль мелочью и пять, – сосчитал Куколев. – Получается двадцать шесть рублей. По-вашему, это круглая сумма? Тогда уж давайте мелочь назад. Или нет, возвращайте мне всё, а я вам выдам четвертную, и дело с концом.
– Нет, оставим как есть, – твердо сказал Иван Дмитриевич. – Мне приносят удачу те числа, что делятся на тринадцать.
В прихожей он незаметно сунул двугривенный Евлампию, исполнив тем самым свое обещание, и вышел.
2
Жена терпеть не могла, когда Иван Дмитриевич по вечерам отлучался из дому. Даже пятнадцать рублей не смягчили ее сердце и не вырвали у нее прощальный поцелуй. Десятку он утаил, оставив себе на расходы. Всё равно она ничего не изменила бы. Жена была из тех женщин, чью любовь и прощение нельзя купить ни за какие деньги.
Иван Дмитриевич сошел на улицу, дошагал до людного перекрестка, там кликнул извозчика и часов около девяти, сверившись по планчику, уже стучал под воротами опрятного деревянного домика за Охтинской заставой. Не открывали долго. Наконец неласковый женский голос спросил из-за ограды:
– Кто?
– Полиция, – традиционно ответил Иван Дмитриевич.
Калитка отворилась, он увидел высокую, статную даму в домашнем капоте. Возраст ее в глубоких сумерках определить было трудно.
– У вас что, прислуги нет? – поинтересовался он, предъявляя свой жетон полицейского агента.
– Сегодня суббота. В субботние вечера наша прислуга пользуется полной свободой.
Сказано было тем тоном, каким высказываются заветные политические убеждения, не вполне согласные с линией правительства.
– Ваша фамилия, мадам? Или, простите, мадемуазель?
– Мадам Куколева. Как же так? Стучитесь в дом и не знаете фамилии хозяев?
– Какая приятная неожиданность! – воскликнул Иван Дмитриевич. – Неужели вы супруга Семена Семеновича Куколева?
– Да…
– Того самого?
– Вы знакомы с моим мужем?
– Лично – нет, но весьма наслышан. Он ведь служит по Министерству финансов?
– Да.
– В наше время вопросы государственной экономии касаются всех. Надеюсь, вы не думаете, что в полиции служат сплошь невежды?
– Вот уж не знала, что мой муж пользуется такой известностью среди полицейских.
Иван Дмитриевич кивнул в сторону освещенных окон:
– И он сейчас там?
– Где же ему быть? Час поздний.
– А кто с вами еще?
– Больше никого.
– Деток не имеете?
– Они с горничной на городской квартире.
– Да-а, худо дело.
– А что, собственно, случилось? Что вам нужно?
Иван Дмитриевич понизил голос: