Костюм Арлекина

– Сгинь, – велел Иван Дмитриевич. – Уже без тебя знаю.

Константинов сгинул.

Крыльцо, прихожая, вестибюль, коридор – пространство без форм, без красок. Только запахи, от них никуда не денешься. Справа потянуло чем-то горелым. Ага, там кухня. Впрочем, даже такое невинное наблюдение пока было лишним. Иван Дмитриевич шел на приглушенный звук голосов, глядя прямо перед собой. Ничего не знать, по сторонам не глазеть – так надежнее. Сперва нужно выработать угол зрения, иначе подробности замутят взгляд. Главное – угол зрения. Лишь дилетант пялится на все четыре стороны, считая это своим достоинством.

С отвратительным скрипом отворилась дверь, Иван Дмитриевич вошел в гостиную. Там было светло от эполет, пестро от мундирного шитья. У окна стоял граф Хотек, уже успевший нацепить на грудь траурную розетку. Принц Ольденбургский что-то говорил ему по-немецки, а посол кивал с таким видом, будто наперед знал всё, о чем скажет великий князь. Офицеры и чиновники скромно подпирали стены, мимо них прохаживались трое: герцог Мекленбург-Стрелицкий, министр юстиции граф Пален и градоначальник Трепов. Шувалова не было.

Иван Дмитриевич вошел бочком, осторожно, усилием воли пытаясь сделать свое грузное тело как можно более невесомым. Никто не обратил на него внимания. Он достал из кармана гребешок, причесался, привычно расчесал бакенбарды. К сорока годам они заметно поседели, седые волосы утратили прежнюю мягкость и торчали в стороны, нарушая общий контур. Баки требовали постоянного ухода, но сбрить их Иван Дмитриевич уже не мог. Толстые голые щеки потребовали бы иной мимики и, следовательно, иного тона отношений с начальством и подчиненными.

Причесываясь, он слышал, как граф Пален вполголоса говорит своим собеседникам:

– И что, спрашивается, они нам вечно в глаза тычут: Третий Рим, Третий Рим! Сами давно ли перестали называться Священной Римской империей? Ста лет не прошло! Мне историк Соловьев рассказывал, что двуглавого орла Иван Третий у греков для того и позаимствовал, чтобы не отстать от Габсбургов. Те просто раньше поспели. Теперь же стоит нам обратиться в сторону Балкан, как вся венская пресса начинает вопить, что если мы взяли герб у Византии, то, значит, претендуем на византийское наследие.

В этот момент от группы жандармских офицеров, стоявших у противоположной стены, отделился Певцов. Сейчас Иван Дмитриевич разглядел его получше: высокий, гибкий, матово-смуглый, с глазами того неуловимого не то зеленого, не то серого, не то желтоватого оттенка, который странно меняется в зависимости от времени суток, освещения и цвета обоев на стенах.

– Ну как? – спросил он. – Знаете, зачем вас сюда пригласили?

В самом вопросе было спокойное сознание превосходства жандарма над полицейским чином, поэтому Иван Дмитриевич ответил соответственно:

– Вы, ротмистр, наивный человек.

– Почему?

– Вы решили утаить от меня то, о чем уже судачат извозчики.

Выражение скорбной деловитости, с каким Певцов готовился объявить о случившемся, легко съехало с его лица, он прошел в спальню, через минуту выглянул оттуда и пальцем поманил к себе Ивана Дмитриевича.

Слабое жужжание гостиной передвинулось за спину, сделалось почти неслышно. Прежде чем войти в спальню, Иван Дмитриевич позволил себе удовольствие оглянуться. Пять минут назад до него никому здесь не было дела, зато теперь все смотрели только на него. Лишь принц Ольденбургский и герцог Мекленбург-Стрелицкий уже вдвоем втолковывали что-то Хотеку, у которого был такой вид, словно он давно знал, что военный атташе его императора будет убит в Петербурге, и даже предупреждал об этом, но ему не поверили.

3

Князь Людвиг фон Аренсберг лежал на кровати лицом в потолок. На потемневшем, с выкаченными глазами лице, на кадыкастой шее видны были синеватые пятна, показывающие, что курносая со своей косой посетила его уже несколько часов назад. Черная, с благородной проседью эспаньолка взлохмачена, редкие волосы на темени слиплись от высохшего пота. Жутко торчат скрюченные в последнем напряжении, окостеневшие пальцы рук. Сами руки сложены на груди и связаны в запястьях витым шнуром от оконной портьеры. Правая, ближайшая к кровати портьера обвисла без этого шнура, стыдливо заслоняя мертвое тело от бьющего с улицы апрельского утреннего света.

– Доктор уже был, – предупреждая вопрос Ивана Дмитриевича, шепнул Певцов.

Стоя рядом с Шуваловым, едва кивнувшим ему при входе, Иван Дмитриевич разглядывал убитого. Ночная рубашка измята, испещрена кровавыми пятнышками. Один рукав оторван: им связаны ноги у щиколоток. Выше колен ноги князю стянули свернутой жгутом простыней, но и в таком положении он, похоже, продолжал сопротивляться. Это видно было по свисающей на пол перине, изжеванному углу одеяльного конверта, которым, видимо, ему заткнули рот.

– Господин Путилин, сколько вам понадобится времени, чтобы всё тут осмотреть? – поинтересовался Шувалов.

– Двух часов хватит, ваше сиятельство.

– Слишком долго.

– Могу уложиться в полтора.

– Тоже долго. Принц Ольденбургский, герцог Мекленбург-Стрелицкий и граф Хотек пожелали увидеть место преступления. Не могу же я заставить их дожидаться за дверью еще полтора часа.

– Если не будут ничего трогать, пускай войдут, – предложил Иван Дмитриевич. – Я не возражаю.

– Он не возражает! Скажите на милость! – возмутился Певцов. – Неужели вы не понимаете, что Хотеку нельзя показывать покойного в таком виде?

– Ни в коем случае, – поддержал его Шувалов.

– Тогда сколько же времени вы отводите в мое распоряжение? – спросил Иван Дмитриевич.

– Полчаса и ни минутой больше. Осмотр будете производить вместе с ротмистром Певцовым. Ему поручено вести расследование по линии Корпуса жандармов, так что вам придется работать вместе. И прошу вас, господа, помните: вы занимаетесь делом колоссальной важности! Сам государь повелел мне ежечасно докладывать ему новости по этому делу. Начинайте, сейчас я пришлю к вам камердинера, который обнаружил князя мертвым. По ходу осмотра он вам всё расскажет.

Едва Шувалов ушел, Певцов с облегчением плюхнулся в кресло.

– Для начала, – сказал он, – давайте распределим обязанности. Чтобы сократить путь, попробуем пройти его одновременно с двух противоположных концов.

– Как это?

– Вы от очевидных фактов двинетесь к вероятной причине убийства, а я пойду в обратном направлении: от вероятной причины – к фактам.

– И какова, по-вашему, причина?

– Не сомневаюсь, что убийство фон Аренсберга носит политический характер. Скажем, ситуация на Балканах может иметь к нему касательство.

Иван Дмитриевич опустился на четвереньки и заглянул под кровать. Пол был залит керосином из разбитой настольной лампы. Вообще кругом царил невообразимый хаос: туалетный столик опрокинут, одеяла и подушки раскиданы по спальне. Одна подушка вспорота, всё в пуху, битое стекло хрустит под ногами. Князь отчаянно боролся за свою жизнь.

– Времени у нас с вами немного, – продолжал Певцов, – в ближайшие часы Хотек телеграфирует в Вену, через пару дней тамошние газеты раструбят на всю Европу, что в России иностранных дипломатов режут как курей.

– Уж по крайней мере этого они писать не будут, – раздраженно ответил Иван Дмитриевич, развязывая узел на простыне, чтобы освободить ноги мертвеца.

– Плохо вы знаете этих писак, – усмехнулся Певцов. – Еще как будут!

– Про то, что у нас дипломатов режут, писать никто не станет. Можете не беспокоиться.

– Почему вы так уверены?

– Потому что князя не зарезали, а задушили.

Иван Дмитриевич осторожно перевалил тело со спины на живот и показал Певцову.

– Убедились? На нем ни царапины. Одни синяки.

– Откуда же кровь на рубашке?

– Это не его кровь. Он, видимо, укусил за руку одного из убийц.

– Думаете, их было много?

– Двое, не меньше. Князь – мужчина жилистый, видите, какие ручищи! В одиночку такого по рукам и ногам не свяжешь. Разве что…

Иван Дмитриевич умолк.

– Что? Говорите, – подбодрил его Певцов.