– Пей, не отравлю! Для того, что ли, я тебя лечила?
Викер принял бокал и отсалютовал им, отдавая дань уважения женщине, которая его спасла. Что бы там не происходило между богами, неблагодарным потомок древнего рода ар Нирнов никогда не был!
– Твоё здоровье, тэна! – сказал он и осушил бокал до дна. Тепло растеклось по венам, заставило быстрее биться сердце и почти изгнало холод оттуда, где его поселил предательский кинжал…
Астор, как ты мог это сделать? Неужели страсть к женщине настолько затмила твой разум, что заставила поднять руку на брата?
Оловянный бокал в руке оказался смят, как простой лист бумаги. Викер сумрачно посмотрел на него, отбросив в сторону, сел за стол. И спросил сам себя:
– Что буду делать?..
* * *
Рубашка, которую я раздобыла паладину, оказалась ему маловата – натягивалась на фактурных плечах, обнажала тёмный волос на груди. Фигура у мужика была что надо, мне следовало это признать! Впрочем, в паладины других не брали, существовали строгие параметры отбора, которых придерживались Первосвященник и его приспешники. Воины Света должны были нести людям силу и привлекательность Нового Бога, и они её несли, зачастую подтверждая огнём и мечом.
Эта история началась лет сто назад, когда заброшенный окраинный культ дотянулся до столичных высот. Отец нынешней королевы Атерис, Джонор Великолепный, привечал странников и калик перехожих. Одним из таких оказался священник Нового Бога, бедный как церковная мышь, честный и велеречивый. Он сумел удивить короля желанием говорить правду и заинтересовать новой верой. За два десятка лет «церковная мышь» доросла до личного исповедника короля, а когда тот скоропостижно скончался – и был похоронен уже по новому обряду, кстати! – исповедник стал официальным опекуном двенадцатилетней наследницы престола и, через пару лет, – Первосвященником Вирховена, моей родины. Вот тогда-то он и явил миру истинное лицо поборника веры. За последние годы храмы Семи сменили назначение, став храмами Единого. Не трогали лишь вотчину Великой Матери, стоявшей во главе Семи, богини, больше других любимой и почитаемой народом. Но несколько месяцев назад королева подписала тайный указ, по которому все имущество Материнской церкви должно было быть передано Церкви Единого, духовенство разогнано, а сама вера объявлялась тёмным наследием прошлого и запрещалась. Настоятельница моего монастыря, мэтресса Клавдия, узнала об этом из секретного донесения, полученного пару недель назад от Верховной Матери Сафарис, вынужденной покинуть страну. Она сразу же начала отправлять монахинь и послушниц по домам, желая спасти их от участи, постигшей другие монастыри – слухи до нас доходили самые страшные. Однако некоторым сёстрам, как и мне, некуда было идти. Другие же – как и я! – остались не поэтому, а потому, что не желали предавать Великую Мать, именем которой несли добро и исцеление сотням людей. Когда превосходящие силы паладинов явились в Фаэрверн, мы их ждали.
Воины Света не брали силой моих сестёр. «Не попрание греховной плоти, но уничтожение!» – так сказал один из них, облачённый в позолоченные доспехи командира. Глубокая рана на боку обеспечила меня пропитавшейся кровью одеждой и смертельной бледностью, а монастырские практики позволили не дышать, пока воины осматривали тела, добивая раненых. Затем к небесам поднялся дым, скрывая облачный лик Великой Матери, её глаза, полные слёз. Мэтрессу, избитую, вывалянную в грязи и распятую, привязали к алтарю, откуда огонь начал свой жадный путь к крышам монастыря.
Я выбралась, поскольку знала потайные ходы, ведущие за стены – возраст Фаэрверна насчитывал около пятисот лет, и гора в его основании была испещрена ими, как поля кротовыми норами. Великая Мать не оставила меня, дав силы на исцеление собственной раны и погоню за паладинами, забравшими кое-что, принадлежавшее монастырю. Но зачем она свела меня в пути с одним из них? С тем, кого предали собственные братья по вере?
– Сколько тебе лет? – спросила я и потянула к себе тарелку с тушёной капустой. Глаза у незнакомца оказались ярко-синими, как небо середины лета. Никогда бы не подумала…
– Тридцать.
Он повторил моё движение, подтащив поближе блюдо с жарким. Судя по голодному блеску в этих самых ярко-синих глазах, к нему возвращалось не только здоровье, но и здоровый аппетит!
– Ты был рождён в объятиях Богини, паладин, так отчего отвернулся от неё?
– Единый Бог несёт людям добро… – заученным голосом начал он.
– Вернись в Фаэрверн, оглянись вокруг? – закричала я. Внутри всё кипело. – Это – то добро, которое Бог несёт людям? Пройдись по окружающим деревенькам и городкам, и спроси – скольким жителям мы, монахини Сашаиссы, исцелили души и тела – словом и делом, служением и любовью?
– Новое всегда начинается с разрушения! Люди всегда противятся новому! Но новое – то, что сделает жизнь лучше! – припечатал он стол ладонью.
Мрачный взгляд, резкие черты лица, скрытая сила искусных движений. Фанатик… Проклятый фанатик!
– Тебе, фанатичке запретной веры, этого не понять! – словно прочитав мои мысли, продолжил он. – Мне следовало бы убить тебя, ведьма! Но… через законы чести я не могу преступить!
– Как преступил тот, кто метнул кинжал? – неожиданно успокаиваясь, мурлыкнула я.
Бесполезный разговор! Слепой с глухим и то договорятся быстрее!
– Ты видела его? – оживился он. – Кинжал? Опиши его!
Вытащив клинок из голенища сапога, швырнула едва ему не на тарелку. Паладин застыл, позабыв про мясо, глядя на кинжал, как на ядовитую змею. Потом осторожно взял в руки, большим пальцем провёл по рукояти из чёрного, гладко отполированного дерева. И отбросил прочь. Боль исказила надменное лицо, принеся моему сердцу радость – ты тоже потерял что-то в это мгновение, паладин. Что же? Веру в людей? Любовь к другу, который предал?
* * *
В первую свою ночь в Фаэрверне я лежала одетая поверх покрывала, закинув руки за голову, и разглядывала мощные несущие балки потолка. Мои соседки уже затихли и дружно сопели, хотя перед этим, укладываясь, возились как мыши в подполе. В последнее время мне частенько случалось ночевать не дома, но впервые – так далеко от него. Я любила родной Ховенталь, столицу Вирховена, родилась там, провела всю жизнь в его окрестностях, знала, как свои пять пальцев улочки, тупики, потайные места и запретные территории. Там я встретила свою любовь, которую отец так жестоко пытался вырвать из моего сердца. Там я надеялась жить долго и счастливо, не особенно задумываясь о будущем, ибо мне казалось, все у меня есть. Сейчас, в тишине спальных покоев, нарушаемой лишь сонным дыханием послушниц, я понимала, что осталась совсем одна. Отец, заменивший мне рано умершую мать, отец, которого я боготворила, не просто не принял избранника моего сердца, но сделал все от него зависящее, чтобы тот покинул Ховенталь. Я даже не знала, жив ли он, ведь Стам Могильщик был скор на расправу и безжалостен к тем, кто переходил ему дорогу. Иначе как объяснить тот факт, что мой любимый ни разу не попытался увидеться со мной, объясниться, а просто исчез из моей жизни, прихватив кое-какие из моих украшений на память? Итак, у меня нет дома и семьи, а есть только эти потемневшие от времени балки, набитый овечьей шерстью матрас и тонкое одеяло под боком. Завтра на рассвете я приму послушание и начну слушать то, что захочет сообщить мне Великая Мать… Интересно, после всего, что я сделала, захочет ли она хотя бы взглянуть на меня?
Тихо зашипев от разочарования, я поднялась и огляделась. Дверь спальни на ночь не запиралась – я не слышала звука ключа, повернувшегося в замке, когда молоденькая и смешливая сестра Анисса пожелала нам добрых снов. Впрочем, замки? не доставили бы мне неудобства, отмычкой я владела в совершенстве едва ли не с младенчества, а она, родимая, вот – изображает шпильку в волосах. Так почему бы не прогуляться по ночному Фаэрверну, направляясь, куда глядят собственные глаза, а не куда приказывает суровая сестра Кариллис, днем сопровождавшая меня по обители?
Тенью выскользнула в коридор и отправилась на монастырскую кухню. К моему удивлению двери не были заперты и там… О чем думают эти монахини?
Открыт был и винный погреб, и это для меня, в дороге предпочитавшей сохранять трезвую голову, стало настоящим подарком.
Спустя некоторое время я сидела на своей кровати, иногда прикладываясь к нацеженному кувшину, и жизнь больше не казалась мне такой же мрачной и уродливой, как старое дерево потолочных балок.
– Эй, ты чего не спишь? Чем это ты булькаешь?
Я подняла кувшин.
– Хочешь?
Девушка чуть младше меня с любопытством перелезла на мою кровать, потянула одеяло со своей – в спальне было холодно.
– Откуда ты взяла вино? – удивилась она.
– Места надо знать, – ухмыльнулась я. – Так будешь или я допиваю?
– Давай сюда! – сделав порядочный глоток, она посмотрела на меня. – Новенькая, как тебя зовут?
– Тамарис, но можно просто Тами.
– А я Вельша, будем знакомы!
– Будем!
Вельша была сиротой и воспитывалась у состоятельных родственников, которые торопились сбыть ее с рук. Когда они договорились о браке с местным трактирщиком, похоронившем уже вторую жену, Вельша сбежала в ближайшую от дома обитель, Фаэрверн. Великая Мать не давала в обиду тех, кто просил у нее убежища.
Мы допили вино, и я принесла еще. Мы пили и разговаривали. Разговаривали и пили. Кто-то проснулся и присоединился к нам, кто-то ворчал и швырялся подушками. Девочки и девушки со своими, зачастую невеселыми историями. Многие пришли в монастырь Сашаиссы по велению сердца, а других загнала сюда жизнь, полосуя ремнем невеселых событий. Как бы то ни было, среди них я больше не ощущала себя одинокой. Пожалуй, я даже задержусь здесь ненадолго… если, конечно, монахини не выставят меня сами!
* * *
Значит, всё-таки Астор! Викер сам сделал ему этот кинжал на совершеннолетие. Выковал лезвие, вырезал рукоять из дерева, нанёс зарубки, чтобы та не скользила в ладони. Утяжелил корпус. Сбалансировал клинок… «Будь он проклят! Будь я проклят! Будь прокляты мы все!»
Кинжал, который он отшвырнул, упал рядом с рыжей. Она без промедления взяла его и снова спрятала за голенище сапога. Что ж… Оружие, потерявшее чистоту, выкупанное в братской крови, пусть остаётся у отступницы!
– Так что ты собираешь делать? – поинтересовалась она, принимаясь за еду.
Он оглядел её, пытаясь вспомнить там, в монастыре. Боевые монахини Богини сражались за жизни свои и сестёр, как дикие кошки. Лица мельтешили в смертельной пляске, и не было возможности их запомнить – лишь рубящие и колющие удары, лишь бешеный блеск в глазах отступниц. Нет, он не помнил её!
Астор, Астор… У него, Викера ар Нирна, не будет спокойной старости, если он не посмотрит в глаза младшего брата и не спросит: «Почему? За что?» Даже несмотря на известный ответ! Хотя, вполне возможно, до старости он теперь и не доживёт…
– Ты собралась мстить? – вопросом на вопрос ответил он. – Иначе зачем преследуешь отряд?
Горькая ухмылка исказила привлекательные черты её лица.